Сонъ какъ мѣра пониманiя - Денис Рубцов

Въ сосѣдней комнатѣ спитъ дѣвушка съ маленькой грудью. Спитъ ея улыбка, похожая на нѣкогда видѣнную чью-то. «Чью-то» – есть въ этомъ отъ аристократіи.

– Въ сосѣдней комнатѣ спитъ дѣвушка съ маленькой Чьюто.

– И стараться не надо.

– И любить подавно поздно. Это же Чьюто.

Дѣвушка – хорошо. Пауки и печь – неплохо. Вотъ цѣпочка ходиковъ повисла надъ топоромъ, виситъ и косичка лука въ углу – всё подъ рукой. Пожалуй, стоитъ подойти къ портрету Ленина, тихо протереть отъ пыли коммунизмъ мозаики, отодвинувъ отъ края керосиновую лампу, допить бутылку коньяка.

Сексу въ двухъ метрахъ отъ портрета вождя кто-то не придалъ бы значенія. Сексу въ двухъ метрахъ отъ чугуннаго олимпійскаго медвѣдя никто не радъ. Фіолетъ астръ, желтизна шафрановъ и массивы соціалистической мебели.

– Что въ тебѣ не такъ?

– Совсѣмъ не такъ?

Вѣдь заходилъ разговоръ и о силѣ съ надёжностью, и о пріоритетахъ, и о томъ самомъ Чьюто.

– Какъ сильно пахнетъ облѣпиха?

– Сильно.

– Насколько надёженъ ея запахъ?

Сейчасъ замѣчательное время, сейчасъ восхитительные люди, сейчасъ грандіозный сумракъ.

Удивить

– Ты вся хорошая.

– Конечно.

– Съ этого можно и начать.

– Только держи меня.

Гобеленъ чуть испачканъ, но значенія не стоитъ придавать. Люстра въ пыли, её совсѣмъ не различишь. Дышится свободно и каждый вздохъ будто отрѣзанъ. Дышится свободно, но всё же что-то не такъ. Нѣкоторыя изъ пластинокъ въ трещинахъ, нѣкоторыя по полу. Всюду книги и подъ окномъ раскинуто одѣяло.

– Держу.

– То, что держишь ты, держитъ и тебя.

– Не паясничай.

Поодаль полотенце въ пескѣ и солнечный свѣтъ. Смотришь въ патину зеркала, силишься разглядѣть помолодѣвшее лицо сквозь трещины амальгамы, но сѣдѣютъ волосы, и приближается вѣтеръ. Но, какъ и прежде, дышится свободно. Если не принимать близко къ сердцу затхлый апельсиновый амбре.

– Душа моя, не устала ли отъ діалога?

– Отнюдь.

– Влюблюсь вѣдь.

– А затѣмъ?

Кислотой прожжённыя изображенія пѣны моря, изображенія трещинъ, что разсыпались гдѣ-то въ облакахъ, поля хризантемъ и потоки сливочнаго масла. Нырять и заново погружаться, ласкать и сглатывать сокъ, торопиться ото сна и отворачиваться къ лунѣ.

– Навка – душа дѣвочки, умершей до крещенія.

– Но навку сердца удивить не сумѣешь?

– Посмотримъ.

Затѣмъ онъ подойдётъ къ ней поближе и, почти не соблюдая личной дистанціи, прикоснётся къ ея груди, вдохнётъ запахъ шеи, услышитъ, какъ накапливается ея женское.

Шёлъ и плакалъ

– Кто же тебя побѣдилъ, старикъ? – спросилъ онъ себя… – Никто, – отвѣтилъ онъ. – Просто я слишкомъ далеко ушёлъ въ морѣ.

– Ты спрашиваешь, отчего мнѣ такъ грустно? А развѣ каждаго, кто въ такую лунную ночь оказывается въ пути, не одолѣваетъ тайная печаль? Развѣ тебѣ не тоскливо?

– Да, конечно. Что и говорить, и мнѣ сейчасъ грустно. Но даже не понимаю почему.

– А ты взгляни на небо и поймёшь. Печально отъ луны. И если тебѣ тоскливо, поплачь вмѣстѣ со мной. Пожалуйста, поплачь, – Слова эти прозвучали какъ музыка, ничуть не уступая мелодіи бродячихъ музыкантовъ. И что удивительно: даже сейчасъ, разговаривая со мной, женщина продолжала играть на сямисэнѣ.

– Тогда и вы не скрывайте слёзъ… повернитесь ко мнѣ. Я хочу видѣть ваше лицо.

– Видишь? – сказалъ Ёжикъ. – У него нѣтъ ни папы, ни мамы, ни Ёжика, ни Медвѣжонка, онъ совсѣмъ одинъ – и не плачетъ.

Сейчасъ, какъ никогда, рѣшить и выбрать опору.

Публично-пасторальное можетъ приглянуться, но сдѣлать акцентъ на ноткахъ вульгарности и напрочь вышвырнуть изъ каждой глотки по трахеѣ. Можно пообѣщать сцены насилія и аляповатыхъ непотребствъ. Но лучше представить глубокую осень въ стародавней лѣпнинѣ, представить покинутыя стѣны столѣтняго зданія и отмершій отъ нѣкогда насыщенной жизни курортъ.

Посѣтители, густое масло, холстъ и запахъ берега, что неподалёку. Картина ясна, но видимо малопонятна.

Ему правильнѣе сказать нѣсколько за сорокъ. Съ половиной.

Половина – ей нѣтъ и половины его возраста. Ея фигура, скорѣе всего, не можетъ похвастаться крѣпкими мышцами, но, несомнѣнно, у нея есть удачныя сиськи и безудержно лысый дѣвичій лобокъ. Она какъ несравненная шлюшка, взятая напрокатъ въ одномъ изъ провинціальныхъ городковъ, что на сѣверѣ ихъ страны.

Естественно, на ней есть подобающее лицо, есть алыя губки, присутствуютъ ухоженные маникюры и лакомыя бёдра – такимъ наборомъ ея хозяинъ вполнѣ доволенъ.

Пріѣхалъ ли онъ на отдыхъ отъ жены, убѣжалъ ли отъ любовницы къ новой, скрылся ли отъ своего кожанаго кресла, никто не знаетъ.

Ближе къ вечеру, пѣшкомъ онъ идётъ до ближайшаго городка и въ омертвѣвшемъ барѣ пьётъ небольшими глотками пиво. Каменныя улицы и чѣмъ-то памятную площадь съ городской ратушей онъ не приметъ къ своему вниманію. Остаётся безотвѣтственный пріёмъ пива и разсредоточенный взглядъ, остаётся запахъ мяса и доносящихся голосовъ.

Это же время она проводитъ въ неплохо устроенной ванной, вымывая изъ себя густые остатки. Послѣ пѣны споласкиваетъ своё тѣло прохладой, надѣваетъ его халатъ и тщательно разсматриваетъ своё юное лицо въ зеркалѣ.

Вечеромъ онѣ вмѣстѣ ужинаютъ, онъ принимаетъ таблетки, она разстёгиваетъ его ширинку и пуговицы рубашки. Происходитъ сексъ; спустя какое-то время они начинаютъ неизвѣстный и пустой разговоръ.

Три одинаковыхъ дня и три столь же одинаковыхъ ночи. Потныя простыни, неспѣшная грязь вокругъ и ея слова о счастливой жизни. Утро четвёртаго дня открывается руками полицейскихъ, вошедшихъ въ дверь заштореннаго номера. За ночь подсохшая кровь отчётливо видна всѣмъ. Виденъ чулокъ на его горлѣ и сперма на ея губахъ. Вѣны перерѣзаны на рукахъ дѣвушки, а его опавшій членъ прикрываютъ ея волосы.

Женщина, которая рядомъ

Глотокъ кофе и можно смотрѣть сонъ. Тамъ безъ изъяновъ радуга, тамъ шорохъ сухого хмеля и стаи журавлей, – какой же это сонъ. Всё здѣсь, на ладони вѣкъ. На ладони – вѣкъ.

Сколько бы ни становилось ей лѣтъ, она выглядитъ молодо. Время застынетъ снѣжинкой, когда придётъ зима, и, выкроивъ моментъ, она вспомнитъ то, что прошло. Вспомнитъ добрымъ словомъ и, казалось бы, станетъ моложе.

– Снова весенніе анемоны распускаются въ ея сердце.

– Ты, правда, увѣренъ, что мнѣ это подойдётъ?

– Какъ никогда.

– Стану счастливой?

– Міръ вязи старается не позволить себѣ, чтобы кому-то было пріятно внѣ его круга.

Она обниметъ, искренне попроситъ подождать короткое время. Дотронуться до ея шеи губами и согласиться. Теперь осень, теперь всё рядомъ.

– Стану счастливой?

– Конечно.

– Какъ скоро?

– Только рѣшись.

– Давай вмѣстѣ?

– Согласенъ.

Ирисы

Почти съ самаго начала этой недѣли на подоконникѣ въ спальнѣ выдыхалось вино. Ничего не происходило. Ещё совсѣмъ немного и придётъ декабрь. Тѣнь каждой ночи увеличивалась, а ея индиго расцвѣтало въ оконномъ инеѣ. На креслѣ всё чаще оставался пледъ, но тепло не приходило. Отчего не забылась встрѣча съ ней, сейчасъ и не придумать. Встрѣтились и не забыли – такое бываетъ. И нѣтъ ничего страннаго.

Рейсовый автобусъ съ мѣстами рядомъ. Подлокотники немного лишали уюта, но отъ такой тѣсноты становилось теплѣе. Такъ познакомились.

– Пріятно говорите, очень по-доброму.

– Ваша правда.

– Домой возвращаетесь?

Какъ такое бываетъ, порой не разобрать. Кто-то похлопоталъ, гдѣ-то что-то хорошо сложилось. Черезъ годъ знакомство. Заставляемъ другъ друга. Не останавливаемся. Просьбы въ приказы и никакой любви. Только не съ ней.

Утромъ на вокзалѣ купить семь ирисовъ полуночнаго неба и пріѣхать домой.

Корабль дѣлаетъ бурю

Что онъ могъ ей сказать? Поднялъ на руки, отнёсъ на диванъ, сѣлъ рядомъ и сталъ разсказывать про хрустальные храмы, про весёлые сады на много миль безъ гнилья, комаровъ и нечисти, про скатерть-самобранку, про ковры-самолёты, про волшебный городъ Ленинградъ, про своихъ друзей – людей гордыхъ, весёлыхъ и добрыхъ, про дивную страну за морями, за горами, которая называется по-странному – Земля…

Когда-то во дворахъ бѣгали мальчишки въ рейтузахъ съ фіолетовымъ узоромъ ромбовъ, прыгали по асфальтовымъ классикамъ дѣвчонки въ колготкахъ. Родители наливали клюквеннаго морса въ сифонъ и долго трясли, зарядивъ баллончикомъ газа. Коричневая известь стѣнъ и въ гудронѣ всѣ руки, вкусный напитокъ «Байкалъ» и картонная коробка мойвы.