Я вещаю из гробницы - Алан Брэдли

И что касается обвинения Даффи, что моя мать — трансильванка, что ж, это попросту нелепо!

Мои сестры много раз пытались убедить меня, что Харриет мне не мать: что меня удочерили, или подменили эльфы, или бросила после рождения неизвестная мать, которая оказалась не в состоянии рыдать каждый день при виде моего уродливого лица.

Почему-то мне было бы намного спокойнее знать, что мы с сестрами разной крови.

Кровь летучей мыши, точно! Эта ведьма Даффи!

Однако все, что теперь оставалось, чтобы завершить мой эксперимент должным научным образом, — это лично провести кое-какие дополнительные исследования и сделать выводы, основанные на собственных наблюдениях за жидкостями настоящей летучей мыши.

И я точно знала, где ее добыть.

Утром мне придется встать пораньше.

3

Стоял один из тех чудесных мартовских дней, когда воздух так свеж, что наслаждаешься каждым дуновением; когда каждый одурманивающий вдох создает в легких и в мозгу такие новые вселенные, что кажется, будто сейчас взорвешься от чистой радости; один из тех буйных дней с несущимися облаками и мелкими ливнями, резиновыми сапогами и уносимыми ветром зонтиками, когда чувствуешь, что и правда живешь.

Было слышно, как в лесу заливались птицы: ку-ку, жаг-жаг, пю-уи-ту-уитта-уо.

Был первый день весны, и Мать Природа, похоже, знала об этом.

«Глэдис» поскрипывала от радости, когда мы неслись под дождем. Пусть даже она намного старше меня, она любит хорошую пробежку во влажный день так же, как и я. Ее изготовили в Бирмингеме на Британском заводе стрелкового оружия в отделе велосипедов еще до моего рождения, и изначально она принадлежала моей матери Харриет, назвавшей ее «Ласточкой».

Я переименовала ее в «Глэдис»[6] из-за ее жизнерадостного характера.

Обычно «Глэдис» не любит мочить юбки, но в такой день, когда ее шины поют на влажном бетоне и ветер дует нам в спины, нет времени для жеманства.

Широко расставив руки, чтобы полы моего желтого макинтоша превратились в паруса, я отдалась на волю ветра.

— Ярууу! — завопила я, проносясь под дождем мимо парочки промокших коров, рассеянно взглянувших на меня.

В туманном зеленом свете раннего утра Святой Танкред напоминал георгианскую акварель, его башня зловеще маячила над выпуклым церковным кладбищем, и казалось, будто аэростат оторвался от причала и устремился в небеса.

Единственной резкой нотой в этой умиротворяющей сцене был алый фургон, припаркованный на мощеной булыжником дорожке, ведущей к главному входу. Я сразу же признала в нем фургон мистера Гаскинса, церковного сторожа. Рядом на траве под тисами стоял сверкающий черный «хиллман», и его блестящая лакировка сказала мне, что он не принадлежит никому из Бишоп-Лейси.

К западу от церкви, почти скрытый туманом, напротив часовни припарковался синий грузовик. Из его открытого откидного борта торчали пара старых лестниц и партия грязных ветхих досок. Джордж Баттл, подумала я. Деревенский каменщик.

Я резко затормозила и прислонила «Глэдис» к обветшалой усыпальнице некоей Кассандры Коттлстоун, 1685–1750 (точная современница Иоганна Себастьяна Баха, заметила я).

Высеченная в камне и печально поистрепавшаяся, Кассандра лежит на заросшей мхом гробнице с закрытыми глазами, как будто у нее болит голова, пальцы сомкнуты под подбородком, а в уголках рта виднеется легкая самодовольная улыбка. Складывалось впечатление, что она не сильно возражает против того, чтобы быть мертвой.

На основании выбиты слова:

I did dyeAnd now doe lyeAtt churche’s doorFor euermorePray for mye bodie to sleepeAnd my soule to wake[7]

Я обратила внимание, что слово «ту» было написано двумя разными вариантами, и припомнила, что Даффи как-то рассказывала мне какую-то древнюю историю о гробнице Коттлстоун. О чем там шла речь?

Мои мысли оказались прерваны звуками голосов на церковном крыльце. Я быстро прошла по траве и вошла внутрь.

— Но право было дано, — говорил викарий. — Пути назад нет. Работа уже в процессе.

— Тогда вы должны остановить ее, — сказал крупный мужчина в темном костюме. Своим бугристым лицом, похожим на картофелину, и гривой белых волос он напоминал швабру, наряженную в лучшую одежду. — Вы должны прекратить это немедленно.

— Мармадьюк, — ответил викарий, — епископ заверял меня неоднократно, что не будет… о, Флавия, доброе утро. Ты рано на ногах, так сказать.

Крупный мужчина медленно повернул голову и перевел взгляд своих светлых глаз на мое лицо. Он даже не улыбнулся.

— Доброе утро, викарий! — выпалила я. Излишняя жизнерадостность на рассвете весьма огорчает некоторых людей, и я сразу же поняла, что беловолосый мужчина — один из них. — Прекрасненькое утро, ась? Несмотря на дождь.

Я знала, что хватила через край, но временами я ничего не могу с собой поделать.

— Ась? — добавила я с ударением.

— Флавия, дорогуша, — сказал викарий. — Как приятно тебя видеть. Я полагаю, ты ищешь мистера Гаскинса. Насчет цветочных корзин, верно? Да, я так и думал. Полагаю, он наверху в колокольне занимается веревками и тому подобным. Нельзя оставлять беспорядок в Страстную пятницу, не так ли?

Цветочные корзины? Викарий включил меня в какую-то маленькую драму собственного сочинения. Какая честь! Я вломилась в неподходящий момент, и он явно хотел от меня избавиться.

Меньшее, что я могла сделать, это подыграть.

— Точно-точно, что ж, я так и подумала. Отец будет так рад, если все лилии будут расставлены как положено.

И с этими словами я, словно юная газель, прыгнула на первую ступеньку крутой винтовой лестницы в башне.

Оказавшись вне поля зрения, я потащилась вверх, вспомнив, что старые лестницы в замках и церквях закручиваются по часовой стрелке, когда ты поднимаешься, так что нападавший, взбираясь по ступенькам, вынужден держать меч в левой руке, в то время как защитник, находящийся сверху, может использовать правую, обычно более сильную руку.

Я на секунду повернулась и сделала несколько финтов и выпадов в воображаемого викинга, а может, норманна или даже гота. Когда дело касается разбойников и мародеров, я довольно беспомощна.

— Эй! — крикнула я, становясь в позицию и вытягивая руку с воображаемым мечом. — Ангард и так далее!

— Чтоб мне провалиться, мисс Флавия, — произнес мистер Гаскинс, что-то роняя и прижимая руку к тому месту, где, предположительно, у него колотилось сердце. — Вы меня чертовски напугали.

Боюсь, я не смогла сдержать самодовольную улыбку. Не так легко напугать гробокопателя, особенно такого, который, несмотря на возраст, так же крепко сложен, как моряк. Полагаю, это его бугристые руки, узловатые ладони и кривые ноги наводили меня на мысли о море.

— Простите, мистер Гаскинс, — сказала я, снимая макинтош и вешая его на крючок для одежды. — Мне следовало свистеть по пути вверх. Что в сундуке?

Древний, видавший виды деревянный сундук стоял открытым у дальней стены, из него высовывался кусок веревки, который сторож только что бросил — с довольно виноватым видом, подумала я.

— В этом? Ничего особенного. На самом деле всякий хлам. Остался со времен войны.

Я наклонила шею, чтобы заглянуть за его спину.

В сундуке лежали еще несколько кусков веревки, сложенное одеяло, полведра песка, насос в форме буквы U со сгнившей резиновой частью, еще один кусок резины, лопата с прилипшей грязью, черный стальной шлем с белой буквой W и резиновая маска.

— Противогаз, — сказал мистер Гаскинс, поднимая эту штуку и держа на расстоянии вытянутой руки, словно Гамлет череп Йорика. — Во время войны здесь был пост парней из противовоздушной обороны и противопожарных сторожей. Я и сам провел тут немало ночей. В одиночестве. Странные вещи мне доводилось видеть.

Он полностью завладел моим вниманием.

— Например?

— О, знаете ли… загадочные огоньки, плавающие по церковному кладбищу, и всякое такое.

Он что, пытается напугать меня?

— Вы меня дурите, мистер Гаскинс.

— Может, да, мисс… а может, и нет.

Я схватила жуткую пучеглазую маску и натянула ее себе на голову. Она пахла резиной и застарелым потом.

— Смотрите, я осьминог! — сказала я, размахивая щупальцами. Искаженные маской, мои слова звучали как-то вроде: «Шмотрите, я ошминок!»

Мистер Гаскинс стащил эту штуковину с моего лица и бросил обратно в сундук.

— Дети умирали, играя с этими штуками, — сказал он. — Задыхались до смерти. Это не игрушка.

Он опустил крышку сундука и, защелкнув медный замок, убрал ключ в карман.

— Вы забыли веревку, — напомнила я.

Бросив на меня взгляд, который, я полагаю, называется прищуренным, он откопал в кармане ключ, открыл замок и достал веревку из сундука.