Мистификации Софи Зильбер - Барбара Фришмут

В тумбочке возле кровати она обнаружила фарфоровый ночной сосуд, расписанный цветами — две хризантемы, желтая и лиловая, со стеблями крест-накрест. Рассматривая это художество, она подумала, что, уезжая, может быть, захватит горшок с собой и дома использует в качестве кашпо для своих комнатных растении.

Софи Зильберг в роли феи Лакримозы. Она поставила на секретер вишневого дерева фотографию в незатейливой рамке. С этой карточкой ей было здесь уютней. Удачный снимок, хотя и давнишний. Тогда она казалась себе слишком молодой, чтобы играть мать восемнадцатилетней девушки, пусть и в обличье феи. Но успех заставил её об этом забыть

Она сыграла бы могущественную колдунью, — слово «ведьма» было ей не по вкусу, от него отдавало чем-то уродливым и паленым. Прежде ее любимой ролью была фея Шеристана, но она знала, что может еще себе позволить, а что нет.

Она протерла лицо ваткой, смоченной лосьоном. Распаковать вещи было для нее делом одной минуты, — за время ее бесчисленных турне у нее выработалась привычка упаковывать и распаковывать чемоданы в два-три приема.

О вы, Алькионские скалы! Раскинув руки, словно для объятий, Софи подошла к окну, но из него были видны только небольшие куски пейзажа, ниже границы лесов, и блестящее пятнышко озера. Зато прямо под ее окном был сад-ресторан с фонтаном, спрятанным в скалистом гроте. Все остальное скрывали от ее глаз раскидистые кроны двух старых лип.

Комната темноватая, окнами на север. Софи слишком поздно решилась ехать, а может, ей нарочно дали именно эту комнату? Чего можно требовать в сезон. Она проверила краны и стоки в ванной, бросила взгляд в окошко — оно было вполовину меньше, чем в комнате, и расположено под прямым углом к окну коридора — оба эти окна почти сплошь заросли огромными сердцевидными листьями, на черенках которых висели коричневатые цветы, похожие на маленькие курительные трубки.

Было четыре часа пополудни, небо хмурилось, и у Софи не было ни малейшего желания идти полдничать. Иногда ей правилась такая погода, насыщенная ожиданием, — казалось, душный воздух мог воспламениться от огонька сигареты. Одеваясь, чтобы выйти, она обратила внимание на то, как низко летают ласточки и внизу, у столиков сада-ресторана, на лету хватают мошек, вьющихся над отверстиями солонок.

Только взявшись уже за латунную дверную ручку, она заметила три огненные лилии, торчавшие из узкой вазы в форме ветки, стоявшей на низеньком столике в углу, напротив кровати. Что-то в ее памяти забило тревогу. Она подошла поближе, — может, к цветам приложена визитная карточка? Нет, ничего. Любезность администрации отеля? Она задумалась над тем, насколько велик ее банковский счет — на тот случай, если она все же неверно истолковала полученное ею приглашение. Огненные лилии, огненные лилии… Почему именно эти цветы? Годились бы ведь и махровые гвоздики, которые она видела на больших цветочных грядках у входа в отель. У нее было смутное ощущение, будто однажды она уже встречалась с огненными лилиями. Что-то вертелось у нее в голове, но никак не складывалось в связную мысль. Софи сложила зонтик, чтобы он уместился в сумке. Дорогу она знала хорошо, забыть ее было невозможно. «Куда я в свое время бегала за молоком, оттуда — вверх по склону, мимо усадьбы Бартля и дальше, до большого луга, — на краю его и стоит тот дом. А если пойти от озера, то надо миновать столярную мастерскую, подняться к песчаному карьеру, там уж до луга рукой подать». Так ей указывала в письме Амариллис Лугоцвет. Она вспомнила луг и вспомнила дом, вернее, то место, где его надо искать. Она почти вспомнила и самое Амариллис Лугоцвет. Она представила себе даму неопределенного возраста в соломенной шляпе с лентами и в штирийском платье, вернее, нее было такое чувство, будто она идет следом за этой дамой, но не может разглядеть ее лицо.

Вот что было в письме: «Дорогая Софи! Вы навряд ли хорошо меня помните, и все же я надеюсь, что ты, моя дорогая Софи, какой я знала тебя много лет тому назад, непременно отыщешь в своем сердце воспоминание обо мне и моей собачке Максе-Фердинанде». У Софи сразу мелькнуло воспоминание о рыжей таксе, которая тащила поноску — газету, подметая ею улицу, но это могла быть и еще чья-то собака.

Она еще не сняла дорожного платья, — тоже привычка прежних гастрольных времен — переодеваться только тогда, когда в этом есть прямая необходимость. С минуту она разглядывала себя в большом зеркале рядом со стойкой портье, с удовлетворением отметила, что фигура у нее вполне приличная, а так как портье на месте не было и вообще никого поблизости не было, то она подошла поближе, кончиками пальцев легонько коснулась щек, словно массируя лицо, повела туда-сюда глазами, чуть взлохматила брови, отчего они нежно закудрявились, придав большую выразительность взгляду.

«Дорогая Софи! — шепнула она отражению, и зеркало слегка затуманилось. — В день твоего приезда в пять часов я жду тебя к чаю. Обо всем остальном поговорим устно».

После этого письма она получила извещение из отеля, что ей оставлена комната. Странным образом письмо Амариллис Лугоцвет куда-то запропастилось. Часть его она знала наизусть, но не могла уже точно вспомнить, как звучало само приглашение. Однако в том, что это было приглашение, сомневаться не приходилось. Ну, самое позднее через неделю, с подачей первого счета, все станет ясно. Ей приходилось селиться в хороших отелях и при более сомнительных обстоятельствах. Недоразумение на этой почве вряд ли выведет ее из равновесия.

Воздух был неподвижен и тих, ни малейшего дуновенья. Софи это сразу почувствовала — она-то приехала сюда из города, до того наполненного ветром, что у туристов делалась головная боль.

Говорят, с той поры в этих местах многое переменилось. Софи двинулась вперед бодрым спортивным шагом. Пока что перемен не заметно, во всяком случае, здесь, возле озера. Старые дома вроде бы такие же, как прежде, их не перестраивали, только слегка подновили и, пожалуй, содержат в лучшем виде, чем в ее время. Вся душа ее восстала против такой формулировки. «Мое время теперь, — подумала она, — я никогда еще не была так уверена в себе. Эти виллы, наверное, принадлежат теперь другим владельцам, только в доме, где столярная мастерская, должно быть, живут те же люди, по крайней мере, та же семья». Подходя к ущелью, она услышала знакомый шум которого ей все это время так не хватало, — клокотанье двух рек, одна вытекала из озера, другая бежала к нему через поселок. У оконечности небольшого полуострова обе реки сливались, оглашая окрестность бурливым рокотом, который еще долго отдавался у нее в ушах.

Дорога была не такой ровной, какой рисовалась ей в воображении, ее сплошь перерезали какие-то канавки и сплетения толстых корней. Там, где она поднималась в гору, над ней местами нависали надломленные ветки, и Софи приходилось нагибаться, чтобы под ними пролезть. Круто обрывавшийся склон горы пестрел цветами — герань, желтый рогатик, пятнистый ятрышник. Когда лес расступился и Софи двинулась вдоль опушки, она то и дело наклонялась над нежными синими колокольчиками, но не рвала их. Однако и здесь, на краю луга, еще пахло прелью и грибами. Софи сорвала верхушку с молоденькой елочки и принялась ее жевать, как делала в детстве, нередко от всамделишного голода, когда ее прогулки заводили ее далеко и она пропускала время обеда.

Вдруг перед нею вырос дом на месте, где ей помнился только заброшенный сарай. Вид у дома был такой, будто стоит он здесь целую вечность. Необработанное дерево потемнело от времени и непогоды — так выглядело большинство домов местных жителей. Сам дом был невелик, но окружен хорошеньким садиком, где росли яркие деревенские цветы.

Дверь в сени была открыта настежь. На каменной ступеньке стояла пара «ходулек» — остроносых сабо с кожаным верхом. Софи сбросила с ноги туфлю и сунула ее в «ходульку», с трудом вспомнив само это слово. Бог весть сколько лет прошло с тех пор, как она в последний раз ступала по земле в такой обуви. От долгой носки дерево внутри стало гладким и скользким, и сквозь тонкий чулок Софи ощутила его прохладное прикосновенье.

Сени служили здесь и верандой, там стоял деревянный стол и несколько стульев. Над скамьей в углу висел пучок сухих вербочек, на стенах в тонких деревянных рамках красовались цветные открытки, — одна из них изображала крошечную, только что родившуюся серну. Тонкая занавеска на небольшом оконце вдруг колыхнулась, словно от чьего-то легкого дыхания.

Амариллис Лугоцвет, должно быть, давно уже наблюдала за своей гостьей. Она неподвижно стояла в дверях дома, широко раскинув руки, словно только и ждала случая заключить Софи в свои объятья. Ее глубоко посаженные глаза лучились улыбкой…

— Ты ничуть не переменилась, милая Софи, ничуть не переменилась, — сказала она.

Софи почему-то испугалась и пришла в смущение.