Покров над Троицей. 'Аз воздам!' (СИ) - Сергей Викторович Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты видишь моё грядущее? — оскалился иезуит, хотя у самого вдруг остро и противно засосало под ложечкой.
— О нём писал апостол Иаков, — ответил Нифонт, отбивая безжалостный выпад Флориана и переходя в контратаку. — «Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь…».
— Неубедительно, — перебрасывая оружие в другую руку и отскакивая от пляшущего клинка, возразил Флориан, — ни разу не видал ржавчины на золоте, не встречал страждущих от обладания им…
— Не ты один страдаешь слепотой, — согласился монах, наседая и не давая иезуиту разорвать дистанцию, — в храмах православных тоже хватает забывших о благодетели нестяжательства… Церковь Христова многократно и дорого заплатит за сребролюбие и гордыню служителей, но тебе, Фрол, воздастся только за твою слепоту, и бичом Божьим для тебя буду не я, а тот, кому беззаветно служишь…
— Хорошие новости, — отбиваясь из последних сил, сквозь зубы прошипел иезуит, — значит, ты не собираешься убивать меня, Нифонт?
— Нет, Фрол, но поверь, ты ещё пожалеешь, что не умер сегодня…
* * *
Флориан тряхнул головой, прогоняя воспоминания, перестал выть, опёрся спиной о прохладную кладку темницы и застыл, как изваяние. Руки упали бессильными плетьми, безвольно повиснув, и только белки глаз, бегающих по стенам подземелья, выдавали в нём живое существо.
Он не помнил, сколько простоял неподвижной мраморной статуей, еле дыша. Ноги затекли и превратились в деревянные чурки, спина, опирающаяся на холодные камни, заледенела, а в голове всё это время носилась по кругу неугомонная мысль: «Пропал!». Больше всего в сложившейся ситуации оскорблял не факт несправедливого заключения, а его причины, не имеющие никакого отношения к библиотеке Ивана Грозного и древним тибетским заклинаниям.
Он понял, что подписал себе приговор, когда племянник папы запросто явился к нему незваным гостем и долго разглядывал привезенные из Руси меха. Горностай, куница, соболь, всего более трёх сотен ценных шкур — целое состояние. Флориан увидел, как жадно горели глаза кардинала, и ощутил легкий озноб… Потом состоялся холодный приём у Папы и заточение, перед которым ему сообщили, что всё его имущество уже перешло в собственность семьи понтифика, и что решение о его судьбе уже принято. Римский легат знал, что никогда и никто не покидал эти темницы иначе, как только через эшафот. Вся мишура окружающей действительности бесцеремонно обнажила наносной грим и фальшивый фасад его собственной жизни на службе папского престола, а из-под которого выпукло проступила нелицеприятная картина лживости и гнусности всего католического мира.
То, что он считал богоизбранностью патрициев, высочайшим небесным соизволением делать всё недоступное плебсу, вдруг совершенно неожиданно превратилось в обычную грязь, в которой невозможно жить и гордиться ею нелепо.
Иезуит с трудом сглотнул, вспомнив, что не ел и не пил больше суток. Память услужливо перенесла его на много лет назад, в путешествия по католическим монастырям, поразившим юного неофита вольным отношением к монашескому образу жизни.
Аббаты отличались от светских людей лишь своей тонзурой. Они женились и жили в монастырях вместе с женами и детьми, проводя свои дни в попойках и принимая участие в военных состязаниях наравне с жившими поблизости рыцарями. Монахи, разумеется, следовали их примеру. Обеты бедности, послушания и целомудрия стали мёртвой догмой. Евангелие сделалось предметом грубых насмешек…
Анжеран, епископ ланский, обращал догматы веры в темы для шутовства. Пон, аббат Сен-Медарда в Суассоне, грабил своих прихожан. Аббат Сен-Дени Ив подвергал пыткам тех, кто доносил о его оргиях. Архиепископ реймский Маннасей, человек совершенно неотёсанный, больше занимался охотой и разбоем, чем священнослужением… Эти скандальные прелаты, распоряжающиеся церковными должностями, продавали тепленькие места и не помышляли требовать от священников и монахов чистоты нравов…
Среди вечно голодного населения на одного обитателя монастыря приходилось до двух килограммов хлеба в день! Вино, ликёры, крепкий алкоголь, пиво — всё это пользовалось в католических обителях непреходящим успехом. На одном только межмонастырском междусобойчике в Дижоне на стол были поданы три вида рыб — карпы, щуки, сельдь; два вида масла — сливочное и оливковое; три вида выпечки — белый хлеб, пышки и пироги; огромное количество яиц, яблок, груш, несколько видов дорогущих специй. Запивалось всё это разнообразие отменным белым вином. Один монах во время строгого поста мог легко, без смущения выпивать по 2–3 литра этого великолепного напитка в день. Стоит ли удивляться, что монахи в католических монастырях были, как на подбор, «плотного телосложения», с выпирающими животами и красными лицами?(***)
Иезуит усмехнулся. «Вот тебе, Фрол, и расчёт… Наудовольствовался — теперь постись. За всё в этой жизни приходится расплачиваться…». В голову полезли воспоминания из папских архивов, и опять захотелось закрыть лицо руками, ибо прочитанное было не просто греховно, а несло на себе печать дьявола.
Папа Сергий III, типичный преступник и развратник, занимавший престол с 904 по 911 г., начал свою папскую деятельность тем, что распорядился задушить своих двух предшественников, насильственно свергнутых и брошенных на пожизненное томление в тюрьму. Как писалось в официальном послании, убийство было совершено «из жалости к обоим бывшим Папам», ибо «моментальная смерть менее страшна, чем долгое пожизненное заключение в темнице».
Сам Сергий III открыто жил с куртизанкой Мароцией, родившей от него сына, который впоследствии стал Папой под именем Иоанна XI. Внук развратной Мароции был столь же порочен, как и его дед с бабкой. Летописцы подробно рассказывали, как он превратил Латеранский дворец в публичный дом, как прятались от него добродетельные женщины, сколько он имел замужних любовниц, какие устраивал оргии, как пил за здоровье сатаны и за процветание Венеры, как рукоположил своего любимца в епископский сан в конюшне, сколько им было продано священнических должностей, и многое другое…
Иезуит поморщился, застонал, не в силах перенести свалившиеся на него воспоминания. Всё он видел, всё знал, но, ослепленный верой в чудодейственный волшебный свет, исходящий от папского престола и от всего «цивилизованного» Запада, не замечал, не хотел признавать… Только сейчас, когда его посадили в тюрьму, когда его лично коснулась алчность, несправедливость и предательство тех, кому верно служил, он очнулся… Как же поздно…
— Что мне делать⁈ — отчаянно закричал Флориан, не совладав со своими мыслями.
Быстрое эхо вернуло узнику последний слог, и тишина снова упала со сводчатого потолка, придавила тяжелой подушкой, сдавила грудь стальным обручем, сминая лёгкие и не давая вдохнуть спёртый воздух. Иезуит рванул ворот куртки, захрипел, медленно заваливаясь вдоль стены и цепляясь пальцами за влажные, холодные тюремные камни. В глаза ослепительно брызнул яркий солнечный свет, непонятно
