Молитва для Эльзы (быль в трех частях) - Андрей Сидоренко

Помню наши редкие встречи и короткие разговоры на лестничной клетке. Работал он грузчиком на мясокомбинате и постоянно предлагал мне ворованное мясо, а иногда и выпить. Мяса я не ел, а пить перестал, поэтому ничего общего с ним не находил. Он был безобидный добряк. Жаль его жену и двоих дочек.

В пещере темно, грязно, сыро и холодно. Сначала было интересно, а спустя несколько часов мы уморились, и нам захотелось домой к мамам. Но выход не находился ни в какую. Из зала, где мы оказались, должен вести узкий лаз, который соединяется с главным ходом, откуда уже просто выйти наружу. Но где этот чертов лаз?! Он как сквозь землю провалился. После безуспешных трехчасовых поисков стало ясно, что мы крепко засели.

Поначалу все представлялось как приключение, у которого обязательно будет счастливый конец. Мы шутили, рассказывали по очереди анекдоты, старались улыбаться и поддерживать бравый вид. Но чем дальше, тем трудней было скрыть друг от друга все усиливающееся волнение за страшную будущую участь. То вдруг голос сорвется на высокую ноту, а то поймаешь неуверенный взгляд товарища. Глаза. Конечно же, нас в первую очередь выдали глаза — эти черные блестящие виноградины, отражающие свечное пламя и серые безразличные стены молчаливого подземелья.

Силы на исходе, догорает последняя свеча, а вместе с ней тают наши надежды на освобождение из каменной тюрьмы. С каждой минутой становится все холодней и страшней. Погасили свечку, чтобы не спалить до конца. Маленький огарочек — в нем самая последняя наша надежда увидеть белый свет.

Если вынуть из жизненной суеты человека, затормозить его и усадить в темноте, то он много чего интересного начнет чувствовать. Со мной такое случилось впервые, и я сразу ощутил как материальный предмет тишину. Она, оказывается, далеко не безмолвна, а рождает странные звуки и мысли, которые нашептывают удивительные вещи. Однако тьма в пещере — главнее, она-то и дает знать о себе первой: сначала нежно, чуть касаясь кожи, а со временем все уверенней завладевает внутренними органами, отчего организм наполняется веществом непривычного и серьезного свойства.

Еды нет, света нет, ничего нет. Тело холодеет, а умом постепенно завладевает страх. Сначала вроде все в порядке, затем в груди обнаруживаешь присутствие малюсенькой крохотулечки, еле ощутимой точечки, которая вскоре начинает стремительно расти, пока не превратится в гигантского страшилу, властителя душ.

Через пару часов, напугавшись дальше некуда и окоченев совсем, мы кинули жребий, кого скушаем первым для спасения "собственных шкур" остальных присутствующих. Выпало Сашке Вахтенкову.

Как съесть товарища, я читал в какой-то книжке и даже видел фильм, где терпящие кораблекрушение друзья готовились съесть одного из себя. Но в кино, как водится, все обошлось. А здесь, я чувствовал, так просто не обойдется. И чем дольше мы сидели, тем сильней в это верил.

Жребий бросили вроде в шутку, но я-то понимал, что эта шуточка запросто и скоро может превратиться в надежную реальность. Помню свои мысли. Если бы выпало на кого-нибудь другого, мы все равно съели бы Сашку Вахтенкова, потому что он самый слабый и его можно легко удавить. Даже представил, как это сделать. Глаза Сашки Демина отражали ту же идею выживания.

Вот мои руки, грудь, живот и ноги, спины не вижу. Вот он я. Держу оторванную часть тела несчастного Сашки, впиваясь в человечину зубами. Сырое мясо похрустывает и сладковато на вкус. Трудно грызть, но я стараюсь изо всех сил. По подбородку стекает кровь. Жить хочу! Страх и отвращение вдруг исчезают, и я упиваюсь дьявольской силой, которую дарит мне плоть товарища. Хочется смеяться, но не весело, а как-то по дикому, отчаянно, яростно. Хочу чего-нибудь мощного: неистово плясать голым у костра, стучать в африканский барабан или еще не знаю чего точно, но обязательно сумасшедшего.

Влюблен во француженку. В те застойные времена это немыслимо и дерзко, но мне все равно. Родители уехали в отпуск, а меня, пятнадцатилетнего дитятю, чтоб не болтался где попало, пристроили в пионерский лагерь "Артек".

Наши взгляды встретились, и мы сходу начали влюбляться. Каждый вечер сбегали от всех пионеров и комсомольцев, лазали по кустам и целовались.

Страсти не обуздать. Конечно же, она — совершенство, конечно же, единственная и неповторимая, другой такой не будет никогда. Весь мир — это она и больше ничего. Я видел фильм про Ромео и Джульетту. Из-за чего знал, как несовершеннолетняя любовь должна происходить: страстно, отчаянно, безумно. Но кино можно было и не смотреть. Явь впечатлила сильней.

Ее плечи, ноги, грудь, живот. Ее улыбка, жесты, запахи — эти пьянящие ароматы молодости! Они дурманят, будоражат, доводят до бешенства, толкают совершать безумства. Кровь в жилах бурлит. Сердце начинает неистово колотиться, стоит только подумать о любимой, стоит только увидеть. А если обнять и сильно прижать, то будто проглотил снаряд и он разорвался у меня внутри. Бабах! Потемнело в глазах, все кружится, проваливаюсь туда, где любовная сила нагнетает в организм сладострастную истому предвкушения райских благ, заставляя тело необычно звенеть, отчего легко дышать и как в невесомости.

Кожа бархатистая. Одно касание — и я летаю в небесах под томную арфическую музыку, которую исполняет порхающий рядом архангел. Снизу туловища поднимается теплая волна блаженства, вначале чуть притормаживая в груди, а немного погодя разрывается в голове ослепительным фейерверком.

Я не вынесу разлуки. Как кот в чужой квартире, не нахожу себе места. Грудь давит и дыханье сперло. Ах, Моник Ламиранд? Где тебя черти носят? Почему мир такой жестокий? Почему он разлучает любящие сердца и заставляет мою ненаглядную страдать под игом капитализма в далекой Франции?

Я запасусь терпением, вырасту, достигну в жизни заоблачных высот, поеду в Париж и заберу тебя к себе счастья ради. Ты будешь поражена тем, что я отыскал тебя сквозь много лет и огромное расстояние. Это зародит в тебе новую мощную волну любви. Мы будем жить-поживать вместе долго и счастливо. У нас будет большой красивый дом с лужайкой, в котором нам никто не помешает заниматься чем в голову взбредет, воспитывать детишек и наращивать семейное благополучие. Я выучусь на астронома, открою новую звезду и назову ее твоим именем. Чувство гордости за мои достижения будет усиливать в тебе любовь ко мне и выводить ее с каждым днем на новую орбиту. Счастье — безоблачная небесная синева с радужным обрамлением, как с нимбом.

Последовали годы переписки. Французский я не знал, а английским владел еще хуже, чем она. Вскоре Моник начала писать на своем родном языке, а я в ответ легко перешел на русский. Ее письма хранил как талисман вечной любви для возбуждения воображения молодости вплоть до третьего курса института, пока не удалось их в конце-концов толком перевести. Только тогда выяснилось, что она долго писала мне про какого-то венгра, с которым познакомилась сразу, стоило только расстаться со мной.