Ланселот - Уокер Перси

Я, напротив, из тех, кто достигает вершины в колледже, а потом всю оставшуюся жизнь спускается вниз — любимец студенческого кампуса, участник дебатов, атакующий хавбек,[6] родсовский стипендиат,[7] умница и молодец, что-то вроде второго эшелона «Фи-бета-каппы».[8] Быть «умницей» в футбольной команде штата означало, что ты почитываешь журнал «Тайм» и слышал о плане Маршалла.[9] («Представляешь, он может рассказать о плане Маршалла! Спроси, спроси его. Прямо настоящий зубрила»). Ни до, ни после того я никого не встречал, кто умел бы так восхищаться «умом», как мои товарищи по команде.

В двадцать один год я достиг своего маленького бессмертия — когда, стоя на задней линии защиты, поймал мяч и, пробежав с ним сто десять ярдов, забил гол. Это достижение до сих пор упоминается в книгах футбольных рекордов как самый дальний прорыв с мячом за всю историю футбола. Вся прелесть в том, что мой рекорд никогда никто не побьет. Ведь это все равно что пробежать милю за ноль минут.

Я был умницей, но совсем не таким, как ты с твоими пьянками и чтением Верлена (все-таки была в этом показуха, ведь правда?).

Когда ты напивался, начинал вести себя агрессивно, а поскольку сложением напоминал папу Пия XII[10] — вес килограммов пятьдесят при двухметровом росте, — мне зачастую приходилось спасать твою задницу. Я ведь к тому же был серебряным призером «Золотых перчаток»[11] и, хотя весил всего семьдесят пять килограммов, мог победить любого, что опять-таки вызывало всеобщее восхищение: «Представь, этот сукин сын отделал Дюреля Тибодо!» (хавбека весом килограммов 120).

Ты был меланхоличен, рассеян и по-мужски привлекателен. Однако ты был такой худой, что мне приходилось подыскивать тебе дородных красоток с развитым чувством материнства, чтобы они соглашались обнимать твои мощи.

Наши семьи тоже отличались друг от друга. В моем роду все мужчины (кроме отца) были общительными, политически активными и грубыми. Мужские представители вашего рода были подвержены депрессиям и склонны к самоубийствам.

И у кого же сейчас депрессия, вот тебе и на!

Ты бросаешь на меня тот же язвительный взгляд, как тогда, когда я отвлек тебя от Верлена.

Я уже сказал, встреча с тобой напомнила мне обстоятельства того, как я узнал, что моя жена мне изменяет, то есть вступила в плотские отношения с другим мужчиной.

Стало быть именно это мне так трудно было вспоминать? Да нет, дело вообще не в том, что я что-то забыл, мне просто невыносимо было об этом думать. С чего вдруг? Разве половое беззаконие — это нечто особенное и в корне отличается от кражи, грабежа или даже убийства?

А может, секс вообще не подпадает ни под какие законы и категории и потому невыразим и неописуем? Действительно, разве сексуальное удовольствие описуемо, разве оно выразимо? Тогда почему бы не быть неописуемым и половому беззаконию?

Нет, на самом деле ничего я не забыл. Просто встреча с тобой помогла мне думать о прошлом. Интересно, почему? Потому что мы были друзьями, или потому что ты привык выслушивать невыразимое? Может, потому что встреча с тобой напомнила мне о голубятне?

Позволь начистоту, причем грубо и зримо: почему запихивание маленькой части собственного тела в другое существо — штука такая уж невыразимая? При такой постановке вопроса разве это не выглядит вполне обыденно? Кстати, думаю, что женщины как раз не придают этому слишком большого значения.

Но предположим, я опишу это иначе. Разве могу я себе представить, чтобы Марго лежала под другим мужчиной, мотала головой, — как хорошо я помню эту ее манеру! — кривила губы и издавала непроизвольные, мяукающие звуки? Разве это описуемо? Нет. Но почему? Когда я представляю себе Марго в других обстоятельствах, даже самых ужасных, мне больно, но эта боль переносима: Марго серьезно больна, Марго попадает в аварию, Марго обвиняют в краже, даже мертвая Марго. Мысль о смерти Марго болезненна, но переносима. Но Марго под другим мужчиной…

Хм. Может, это только наше поколение так серьезно относится к сексуальным отношениям или, как нынче говорят, зациклилось на них? Похоже, древние уделяли сексу не слишком много внимания, даже Библия упоминает о нем как-то мимоходом. Похоже, ревность твоего Господа гораздо жарче разгоралась по поводу идолов и золотых тельцов, чем оттого, что его народ трахается с кем ни попадя. Возможно, ревность Господня отличается от нашей. А меня бы совершенно не взволновало, если бы Марго склонила выю перед Буддой. Что же я так волнуюсь из-за такой чепухи, что с того, что она вбирала в свое тело маленькую частицу плоти Мерлина? Как врач ты можешь подтвердить, что речь идет всего лишь о соприкосновении слизистых. Клетки прикасаются к клеткам.

До недавнего времени даже церковь твоя не принимала этого чересчур всерьез. И Данте был весьма снисходителен к грешникам пола. Они у него пребывали в довольно приятном преддверии ада.

А нынешнее поколение! Они даже не включают секс в десятку самых сильных переживаний. Помню, ездил я однажды к сыну. Он вылез из постели, где лежал голым в обнимку со своей подружкой, накинул на нее простыню и завел речь о том, что его действительно волновало — гитара! Да-да, гитара. Определенной модели. О, если бы он только мог купить себе эту гитару! И не одолжу ли я ему четыреста долларов. Помню, подписывая чек, я подумал: ну хорошо, он любит и вожделеет эту гитару. А когда он получит ее, позволит ли он играть на ней кому-нибудь другому? Может, и нет. Но он не счел бы это неописуемым.

Мой сын пресытился женщинами, когда ему не было и двадцати. В настоящий момент он гомосексуалист. Однако кем бы он ни был, похоже, ни гетеро- ни гомосексуальные связи не играют для него большой роли.

Неужели только для нашего поколения это так много значит?

Ты пожимаешь плечами и косишься в сторону кладбища.

Стало быть вообще только для меня?

Помню, где я узнал о ее неверности. В комнате под голубиным вольером. Помнишь эту комнату? Мы с тобой, бывало, сиживали там либо по выходным, либо летом, в каникулы, — пили и зачитывали вслух скабрезные места из «Улисса» и «Тропика Рака». Тогда это тоже стало для меня открытием: оказывается, книги бывают не только плохие грязные и великие чистые, но и великие грязные (представляешь, как совпало — два открытия сделал в одном и том же месте). В то время на голубятне еще жили голуби — по лесенке подымешься, и птичьего дерьма по колено, так что их воркование служило прекрасным аккомпанементом Джойсу и Миллеру. Нижнее помещение служило кладовкой, где оседали и накапливались всевозможные обломки лета — спутанные гамаки и сетки для бадминтона, раздолбанные крокетные шары — все хранилось в сухости и сохранности. Помнишь то лето? В тот год на месте, где когда-то было крыло дома, тоже — правда сотней лет раньше — таинственно сгоревшее, пробурили нефтяную скважину и наткнулись на газ. Впервые за все послевоенное время у нас появились кое-какие деньги. А помнишь, как мы копались во всяком хламе на голубятне и нашли нож, скорее даже тесак. Да, конечно, тесак. Кто-то из моих предков был знаком с полковником Боуи,[12] даже принимал участие в печально известной дуэли на отмели Видалия, в результате которой тот буквально расчленил своего противника. Короче, когда я показал нож деду, он сочинил очень убедительную историю, будто бы это один из тех настоящих, старинных ножей, которые сделал для Боуи его чернокожий кузнец, хотя ведь нет, конечно, — те ножи делали из напильников, и они хранили следы насечки. Он даже демонстрировал его туристам, которых за доллар с носа водил по Бель-Айлу, рассказывая байки про Боуи и Элеанору Рузвельт.[13]

Потом Марго, узнав о том, что голубятня — настоящая жемчужина архитектуры, превратила ее в мой кабинет. К ее несказанному удовольствию, когда рабочие отскребли стопятидесятилетние завалы голубиного дерьма, под ними обнаружился прекрасно сохранившийся пол из настоящих кипарисовых досок и сложенные из «плантаторского» кирпича стены толщиной в два фута — даже голуби в те времена жили лучше, чем мы теперь. Она разыскала мне кресло, сделанное рабами-ремесленниками, и я расположился там, чувствуя себя Джеффом Дэвисом[14] в Бовуаре, готовым писать воспоминания. С той лишь разницей, что воспоминаний у меня не было. Нечего было вспоминать.

В общем, именно там, в 5.01 вечера я совершенно случайно обнаружил, что моя жена мне изменила и, видимо, до сих пор изменяет.

Я непрерывно размышляю над этой загадкой: как получилось, что моя жизнь делится на две части — До и После, до и после того, как я обнаружил, что мою жену доводил до блаженного исступления какой-то мужчина, лежавший на ней.

Я сделал это открытие совершенно случайно. Ровно в одну минуту шестого, вечером, когда смолк гудок окончания смены на спиртозаводе.