Холодные и теплые предметы - Ирина Кисельгоф

– Фу! – орали мы и отсаживались от нее подальше.

У тяжелых диабетиков часто бывают гнойные воспаления. У них почти нет иммунитета.

– И что вы хотите? Положить ее в нашу больницу?

– Она лежит в хирургии вашей больницы. Я хотел бы, чтобы вы замолвили за нее слово. – Его голос мялся, его голосу было неловко. – Лена почти ослепла. Ей нужен хороший уход, она стесняется лишний раз кого-нибудь беспокоить. Я, наверное, надоел всем в отделении своими просьбами. Она не жалуется. Она не умеет просить, и на нее никто не обращает внимания.

«Надо не просить, а платить за внимание», – подумала я.

– Я не могу сейчас взять отпуск, – неловко сказал он и снова замолчал.

Ленкин муж не принадлежал к числу хозяев жизни, таких мужчин я не люблю.

В нашей хирургии у меня полно знакомых. Мне ничего не стоило помочь, и я согласилась.

– Спасибо. – Его голос снова смялся. – Мы вас отблагодарим.

– Глупости! – разозлилась я.

– Извините, – тихо сказал он.

– Извиняю. В понедельник я все сделаю. Не беспокойтесь.

Я положила трубку и пошла домывать квартиру. Я мыла кафель и вдруг подумала – зачем ждать понедельника, можно позвонить и сейчас. Но у меня на руках были резиновые перчатки, мне не хотелось их снимать. Я не позвонила.

«Нужно было все-таки позвонить, – засыпая, подумала я. – Нет, лучше поговорить с завхирургией, так будет вернее».

Я отложила доброе дело на понедельник, потому что так было правильно. Отделение хирургии ходило перед заведующим по струнке.

У больного Самойлова биопсия подтвердила рак прямой кишки. Я не знала, как ему это сообщить, – не люблю приносить плохие вести. Плохие вести оседают на тебе тонким слоем грязи, их трудно отскрести. У Самойлова в палате сидела его жена. Я вышла с ней в коридор.

– Подтвердилось? – шепотом спросила его жена. У нее было бледное лицо и испуганные глаза.

– Да. Требуется операция. Все может оказаться не так плохо. Так бывает. – И я зачем-то добавила: – Часто.

Его жена отвернулась к окну, она тихо плакала. Мне нравились эти люди, они вели себя достойно и скромно, хотя Самойлов принадлежал к хозяевам жизни – он был крупным начальником. Он рассказывал, что начинал с низов, с простого рабочего, и всего в своей жизни добился сам. Самойловы вырастили замечательных детей; сразу видно, их семья дружная и сплоченная. То, что случилось с ними, – несправедливо. Хотя такое бывает несправедливым для всех. Я взяла его жену за руку, та отерла слезы и твердо сказала:

– Будем оперировать в Германии. Никаких денег не пожалеем!

Его жена – маленькая, сильная женщина, мне с ней повезло. Она сама скажет Самойлову все, что нужно.

– Правильно, – улыбнулась я.

Я вышла из терапевтического корпуса, думая, что стало бы лучше, если бы Самойлова уже сейчас перевели в хирургию, и тут вспомнила о Ленке.

– Черт знает что! – разозлилась я на себя.

Я никогда не забываю об обещаниях. Если они невыполнимы, я просто не беру на себя никаких обязательств. Так проще.

Я посмотрела на небо; его заволакивали тучи, обещая дождь. Я была без зонта, и я была должна Ленке Хорошевской и ее мужу.

– Твою мать! – выругалась я.

Развернулась к хирургическому корпусу и направилась в кабинет заведующего гнойной хирургией.

– Что мне за это будет, Зарубина? – поинтересовался Месхиев.

– Ничего, – я улыбнулась.

– Хамка, – ответил он.

В ответ я снова широко улыбнулась.

– Как ее фамилия? – спросила старшая медсестра.

– Хорошевская. У нее флегмона.

– У нас с такой фамилией больных нет. А флегмоны почти у каждого пятого.

– Не может быть, – удивилась я. – Я точно знаю, она у вас.

– В какой палате?

«Идиотка!» – выругалась я про себя. Я даже не спросила, в какой она палате. Мне вдруг пришло в голову, что у нее другая фамилия. По мужу.

– Пойдем. Может, узнаешь? – хмыкнул Месхиев и повел меня на обход.

Старшая медсестра улыбнулась нам вслед. Меня это взбесило – не люблю попадать в нелепые ситуации. Я редко попадаю в нелепые ситуации, я ничего не забываю, и у меня все разложено по полочкам. Но сейчас тот самый случай.

Месхиев осматривал больных в каждой палате. Я молчала. Мне было страшно, что я могу не узнать Хорошевскую. Если мне еще раз позвонит ее муж, я уже не сумею им помочь. Это будет выше моих сил.

Мы нашли Хорошевскую не сразу. У Ленкиной кровати сидел ее полутатарин. Я бы ее не узнала, она резко изменилась после встречи одноклассников. На отечном, восковом лице синие круги закрытых глаз, тонкие, восковые пальцы скорбно сложены на груди. Она походила на мертвую.

Меня узнал ее муж. Он поднялся со стула. С его изжелта-бледного лица на меня глядели запавшие глаза в синюшной раме век. Почти как у Ленки. Я обошла его взглядом. На сегодня четы Хорошевских было достаточно. Он отступил назад и опустил голову.

– Тяжелый случай, – сказал мне Месхиев, усаживаясь в кресло своего кабинета. – У нее через день давление выше крыши. К тому же она почти ничего не видит.

Он помолчал. За окном прогремел майский гром, от него задребезжали окна старого здания.

– Ладно, сделаем все, что можем. Сама знаешь, мы не боги.

– Главное, уход, – напомнила я. – Ее муж пропадает на работе.

– Он пропадает у нас в отделении, – поправил Месхиев. – Расплатишься натурой. Я просто так ничего не делаю.

– Перебьешься. Тебе же будет лучше. Я тебя загрызу.

– Загрызешь, – согласился Месхиев и посмотрел на мои скрещенные ноги.

Я усмехнулась и качнула босоножкой. Босоножка упала на пол, он проследил ее взглядом.

– Сука, – сказал он.

– Да, – согласилась я.

Определение меня не задело, оно отлетело от моего литого панциря и врезалось в него. Лицо Месхиева болезненно кривилось, пока я надевала босоножку. Зато мое самочувствие значительно улучшилось. Я точно знала, он сделает все, что нужно. Без оплаты.

Я уже вышла из больничного двора, как меня окликнули по имени. Я оглянулась. Это был Ленкин муж. Он остановился в нескольких шагах от меня.

– Простите меня, – сказал он.

– А если не прощу? – склонив голову набок, прищурилась я.

Он смотрел на меня во все глаза. Его изжелта-бледное лицо заливала кровь, делая его неожиданно оливково-смуглым в предгрозовом, сумеречном воздухе. На пыльный асфальт падали редкие капли дождя. Одна из них упала на его ресницы, они вздрогнули вместе с ударом грома, и по щеке потекла тонкая струйка небесной слезы.

«Шагающий ангел», – подумала я и усмехнулась. У меня было игривое, предгрозовое настроение. Благодаря Месхиеву.

– Вы обедали? – спросила я его. Просто так. От нечего делать.

– Не знаю, – после паузы глухо ответил он.