Дым отечества - Татьяна Апраксина

— Притащил, — сообщает от дверей Уго де Монкада. — Поехал как миленький, хоть и пытался отговариваться, что не врач. Ну не мне же это доказывать? — усмехается вспыльчивый и настойчивый молодой человек. Ему и впрямь трудно что-то доказать, если он вбил себе в голову обратное. Почти невозможно. — Ничего, собрал свои склянки и крючки и поехал, и занимается уже. Не врач… — фыркает он снова. — Он, если хочешь знать мое мнение, такой же не врач, как я не моряк. Иначе я бы его сюда не волок. Прости, я понимаю, что я сам тебе все уши прожужжал о том, что Петруччи опасен, но твои доктора, если не считать Тореллы — это куры безголовые. Если мальчик у нас тут загнется, черт его знает, что сделают Орсини. Я бы на их месте разнес все, до чего удастся дотянуться, и ни одному нашему слову не поверил.

— Они в большинстве своем куры безголовые, — дергает плечом Корво, отходит к прикрытому ставнями окну, задумчиво щелкает по рукояти — кинжал вибрирует. — Наши лучше многих прочих, но и они всего лишь люди. Может быть, от Петруччи будет больше пользы.

— Поймали кого-нибудь? — спрашивает Уго, любуясь родичем. Неприятности тому к лицу. Себя молодой толедец со стороны не видит, а им — ладным, подтянутым, скупым в движениях, — тоже можно любоваться.

— Можно считать, что никого. К утру, если не повезет, будем знать точно.

— Вот как? — щурится де Монкада. «Если не повезет». Значит, дело семейное, значит, шуметь на весь город и хватать на улицах свидетелей, обещать награду за сведения — нельзя. Паршиво. — Так на кого думаешь-то?

— Ни на кого я пока не думаю. Город у нас такой, что думать заранее нельзя. — усмехается Корво. — Тут что-нибудь подумаешь — и охнуть не успеешь, а о твоих мыслях уже не только в Роме, а даже в Остии говорят. И выводы делают. И если ты подумал неправильно, рты затыкать уже поздно.

«Так я и поверил, — думает Уго. — Так я тебе и поверил, что ты никого всерьез не подозреваешь». На этот раз молодой человек, склонный к быстрым решениям и скоропалительным суждениям ошибается, что с ним пока еще случается нередко.

— Ну, конечно, — усмехается он уже вслух, кивает на ставень. — А это чье? Птичка прилетела и обронила? На самом деле — чье? — слегка серьезнеет он.

— Узнай, если не веришь, — слегка улыбается герцог Беневентский. — Уго, мы не должны торопиться. Нас тут слишком долго не было, могло созреть что-нибудь новое, неожиданное — или старое. Будь так любезен, не занимайся розысками.

— Думаешь, вспугну пташек? — усмешка у толедца волчья, хищная.

— Или испугаешь кого-то, кто совсем не виноват, но может решить, что его приперли к стене в переулке. И не забудь, что искать будем не только мы. Представь, что на твое подозрение вскинется Франческо Орсини, не разбирая.

— И всех, кто сейчас в Роме, на ноги поднимет, — задумчиво продолжает Уго. –

Ладно, так и быть. Сижу, никого не трогаю, таскаю врачей… и обрати внимание, — кивает де Монкада на дверь, — я его к тебе сюда не приглашал. Это он сам.

В коридоре не просто шум и движение, в коридоре грохот, двери распахиваются сами и, кажется, с перепугу, синьор Петруччи видит герцога, пытается поклониться, на полдороги забывает об этом — короткий резкий кивок годится только мух отпугивать. У дежурных за его спиной лица отливают серым. Привезенного де Монкадой врача — пусть он трижды не врач — приказано было пропускать, но есть приказы, которые безопаснее нарушить…

Петруччи оглядывает полупустой кабинет, понимает, что лишних здесь нет, снова поворачивается к герцогу:

— Сделайте что-нибудь тому человеку, который вынул стрелу, — говорит он — Вы сделайте, потому что я его убью. И запомните на будущее: если на такую рану накладывать повязку, она должна быть глухой. Чтобы ничего не проходило. Если воздух идет в одну сторону, это убивает быстрее, чем открытая рана, и вернее, чем веревка на шее… Да, и способ тот же. Вы почти преуспели. Следом за синьором Петруччи шествует капитан де Корелла, и, разводя руками, без слов сообщает, что остановить или хотя бы задержать категорически непочтительного философа можно было, лишь хорошенько ему повредив, а это уже выходит за рамки чьих-либо полномочий, кроме самого герцога Беневентского. Впрочем, хозяин покоев не собирается никому вредить. Он коротким жестом останавливает встрепенувшегося родича и благосклонно кивает, словно его приветствовали должным образом.

— Подождите, — говорит он. — Если у вас есть время, объясните сначала мне. Я не наказываю своих людей, если сам не понимаю в чем дело. Это ведь нужное знание? Мигель, распорядись подать вина, доску и карандаш. Садитесь, пожалуйста, синьор Петруччи, — жест в сторону ближайшего к окну кресла. Того, что под искалеченным ставнем.

— Время есть, — опускает плечи человек в темной мантии. — Уже есть. Я не знаю, выживет ли ваш мальчик, но он хотя бы не задохнется. Он спит. Я должен поблагодарить вас, синьор ди Монкада. Если бы вы были менее настойчивы, он бы умер. Простите, Ваша Светлость, я вам сейчас ничего не нарисую, у меня дрожат руки. Он опускается в предложенное кресло, благодарит жестом — и правда устал. Все морщины проявились и глаза темным обметало. А ведь провел над больным меньше получаса. Впрочем, способность и желание понимать самому и объяснять другим, синьор Бартоломео Петруччи, наверное, потеряет только вместе с жизнью.

— Вы знаете, как мы дышим?

Герцог Беневентский не вполне уверенно кивает, склоняет голову к плечу, а его пылкий родич подбирается поближе к креслу, в котором сидит усталый немолодой человек. Перед Петруччи уже появился высокий кубок на широком устойчивом основании, на две трети наполненный вином. Уго интересно. Он вообще любопытен по натуре, жадным любопытством молодого волчонка, любит все новое, яркое и занимательное, но больше прочего — полезное. Всех, конечно, учили понемножку, как устроен человек, но хороший командир никогда не упустит возможности узнать больше. Наверняка же пригодится. Такие раны случаются часто, и мрут от них нередко, хотя всего-то, кажется, маленькую дырочку пробило, кровь быстро останавливается. Но большинство умирает, обычно к утру — синеют, задыхаются, глядишь, а уже и сердце не бьется.

— То, что происходит при таком ранении, это… инженерная задача. Простая. Если воздух куда-то попадает — и его потом нужно выталкивать, то, значит, что? Его там, внутри, мало. Там легкие, мехи, они очень хрупкие, потому и прикрыты ребрами. Легко повредить. Воздух в них заходит с одной стороны, как в бычий пузырь… а тут этот пузырь пробивают. Но это полбеды. Мы все же не бычий пузырь, мы устроены Богом умнее и сложнее, и на всякое повреждение разум дает средства, — Петруччи берет кубок, но поднимает не сразу, верно, ждет, пока рука успокоится, руки у него старше лица. — Если быстро закрыть рану или раны так, чтобы воздух не мог проникнуть внутрь, наш мех расправится сам, лишний воздух потихоньку уйдет и человек сможет дышать и жить. Закрыть плотно, наглухо. А вы наложили легкую повязку, кровь удержать. И что вышло? Мальчик вдыхает, ребра расходятся, воздух идет в рану. Выдыхает, ребра сближаются, повязку втягивает внутрь, воздух остается, где был. И чем больше человек дышит, тем больше набирает. Один пузырь уже, считай, лопнул. Второй давит воздухом снаружи… С этой повязкой он за час убил бы себя сам, просто пытаясь дышать.

Уго де Монкада опирается локтем на стол, ставит голову на кисть руки. Смотрит то на ученого, то перед собой. «Вот так просто? Вот так вот понятно?» — написано на сильно загорелом лице. Все трое здесь, кроме синьора Петруччи — не ромеи, а толедцы по крови, но Уго среди них самый смуглый. Его предки неоднократно женились на мавританках с юга.

— Мигель, — распоряжается Корво после недолгого раздумья, — ты понял? Запиши это как приказ для всех медиков при армии. Благодарю, синьор Петруччи. Вам будут помогать, вы получите все, что потребуете. Я хочу, чтобы Марио выжил.

— Не нужно приказа, — Петруччи наконец пьет, осторожно ставит кубок на стол. Одной рукой, хотя явно предпочел бы двумя. — Я сейчас пойду обратно. Не хочу отходить от него надолго. У меня наверняка будет свободное время. Я вам напишу все подробно. И объясню, что делать, если ошибка уже произошла. Если успеть, можно пробить маленькую дырку в другом месте и сделать так, чтобы воздух шел из нее только наружу. Такие раны тоже убивают, но в нашем случае, как это часто бывает, два яда равны одному лекарству. И, кстати, это же средство, почти это же, годится, когда там внутри кровь или гной и человек захлебывается ими. Выпустить жидкость, потом плотно закрыть дыру. Не всегда помогает, раненый должен быть очень здоровым человеком, — кажется, синьор Бартоломео Петруччи из

Сиены считает личным оскорблением то, что его средства действуют через раз. — Но лучше что-то, чем ничего. Я опишу симптомы и процедуры. Слушатели кивают. Все они — люди войны и каждому из них эти знания могут понадобиться. И, что самое важное — тут они все могут понять и проверить сами. Это и правда механика, а не алхимия. Даже азы механики. Есть что-то… ненастоящее в том, как все просто. Но ведь помогло же. Наверняка помогло, иначе сиенец не пил бы тут с ними вино, совершенно уверенный, что в его отсутствие ничего дурного не случится.