Новые рассказы о прошлом - Виктор Житинкин

Женщины толпились у небольшого лотка и плаката с пожеланием людям, купившим лотерейный билет, выиграть максимальный приз – сто тысяч марок. Умудренные жизненным опытом и от природы экономные, женщины находились невдалеке от лотка, перешептываясь и шушукаясь, поглядывали на завлекающий плакат, но деньги за билетики выкладывать не торопились. Видно было, что не хватает лишь небольшого толчка. Плакат, как магнит, не отпускал их от себя, но и деньги, которыми нужно было рассчитываться за эти билетики, были не чужие. Просто так расставаться с ними, не будучи уверенным хотя бы в маленьком скромненьком выигрыше, никто из них не решался.

Видимо, таким толчком должен был стать я. Женщины смущенно переглядывались, совали руки в большие накладные карманы пальто, нащупывали теплыми пальцами легкие монетки, но раскошелиться не торопились. Они, наверное, ждали от изредка берущих билеты молодых людей, проходящих мимо, радостного возгласа от хорошего выигрыша, но большинство из них, заглянув в сокровенные внутренности бумажки, разочарованно мяли ее и, сделав гримасу, выбрасывали измятый в руке билетик в заблаговременно поставленную урну. Счастливых людей пока было мало, а, случайно выигранный билет, не становился поводом к общему ажиотажу.

Пока я знакомился с надписями на плакате, уважаемые старушки любопытно поглядывали на меня и, видимо, ждали от меня подвига. Плакаты обещали выигрыши с шестизначными цифрами, что, конечно, не мешало бы. Соблазненный рекламой, я не обманул надежд женщин, протянув деньги продавщице билетов. Из пяти билетов, взятых мной, выиграли все. Сумма получилась небольшая, но, все же, выигрыш есть выигрыш. Надежда выиграть крупный приз значительно увеличилась.

Удивленные моей удачей и опешившие от такого везения, местные гражданочки раскрепостились и наперебой стали совать мне в руки теплые монетки, безо всякого сожаления расставаясь с деньгами. Они посчитали, что у меня легкая рука и хотели, чтобы я, этой самой рукой, купил счастье и для них. Я внес оживление вокруг лотка, тем самым вызвав молчаливую благодарность продавщицы, она улыбнулась мне.

Кто-то выигрывал, а кто-то и нет, но и они благодарили меня, заглядывая в мои глаза.

Я был без зонта, а мокрый снег все падал и падал на мои голые руки, которые все леденели и леденели, хоть и держали периодически теплые монетки, полученные из теплых рук. Мне и самому перестало везти, с каждой покупкой выигрышных билетов становилось все меньше и, когда я уходил от «Ракеты счастья», так звали этот лоток с плакатом, кто-то даже махнул мне рукой, пожелав найти счастье в другом месте.

Я уходил, проигравшись полностью, но стал, уверен в себе. Я смог найти общий язык с большим количеством женщин и, наверное, полажу как-нибудь с одной. Но как?

В течение четырех лет я изредка вспоминал об этой немецкой семье Остофф и представлял свою встречу с ними, готовил слова, которые хотел им сказать. Плохо то, что я представлял нашу встречу всегда по-разному. Теперь времени больше не осталось, скоро будет поезд, ничего не изменить. В общем, решил я ехать совершенно безоружным, таким, какой есть, надеясь на везение и удачу.

Поезд шел недолго. Удивительно, что чем ближе я подъезжал к этому незнакомому городку, тем сильнее волновался. Рядом со мной в вагоне находились обыкновенные гражданские люди со своими заботами, они ехали куда-то, были ужасно спокойны и уверены в своих действиях. Оказаться бы им на моем месте, а я своего места не находил, как бы они вели себя. В дурной вагон вдобавок я сел – «для некурящих пассажиров», не посмотрел, когда садился вот и выбегал постоянно в тамбур, чтобы выкурить очередную сигарету. Мою нервозность люди очень хорошо видели, я чувствовал это, но сдержать себя и не волноваться не мог.

Кто бы заглянул в мою душу или в голову – сплошной сумбур! Уже больше четырех лет общаемся с немцами, нахожу с ними общий язык, говорю по-немецки плоховато, но мы понимаем друг друга. А сейчас, еду и не знаю, смогу ли я поговорить с этой женщиной. Она, оскорбленная и обиженная, совершенно уверена в том, что, забеременев, стала не нужна Владимиру. Это – мое предположение.

Когда я нервно докуривал в тамбуре очередную сигарету, туда же вышел покурить тщедушный пожилой немец. Он протянул мне сигарету и спросил, могу ли я говорить по-немецки. Я кивнул головой, оговорившись, что знаю немецкий не совсем хорошо. Доброжелательный старичок внимательно прислушался к моему произношению и с улыбкой сказал:

– Для нашего разговора этого достаточно, – заверил меня немец и прикурил ловко прихваченную сухими губами сигарету, затянулся и, разомлев, стал что-то говорить, глядя в окно.

Я. прислушавшись к его бреду, стал кое-что разбирать и понял, что он мирно беседует со мной. Он смотрел в окно и рассуждал о погоде, о красоте пробегавших за окном картин, болтал просто так, ни о чем, изредка поворачивал голову лицом ко мне, как бы ища поддержку с моей стороны. Мне ничего не оставалось делать, как улыбаться ему и в знак согласия кивать головой. Более сговорчивого собеседника он, наверное, не встречал. Это ему нравилось, а я рад был ему угодить. В конце концов, докурив сигарету до самого фильтра, он аккуратно спрятал его в пепельницу на стенке и спросил:

– Сколько времени?

Из этой ситуации я вышел легко, подсунув ему прямо к глазам циферблат командирских часов.

– Хорошие часы! – похвалил он. Я снова согласно кивнул.

Немец, а следом и я, вошли в вагон, расселись по своим местам, и я стал разглядывать окружавших меня людей. От общения с добрым и влюбленным во всех и во все пожилым человеком, у меня изменилось настроение, пропал необъяснимый страх, исчезли сомнения, все стало простым и доступным.

Поезд точно в срок подошел к станции. На улице шел мокрый снег, он большим слоем покрывал перрон и сразу же большим слоем лег мне на плечи. Шинель стала мокнуть сверху от погон, но самое неприятное ощущение появилось, когда тающий снег стал стекать с фуражки за воротник.

Проходя мимо вокзала, я заглянул в окна Митропы, привокзального ресторанчика, там, в тепле и уюте за столами сидели люди. Захотелось тоже туда, но у меня была более важная задача. Для начала я должен был отыскать необходимый мне адрес.

У самого вокзала начиналась длинная кривая улица, сплошь состоящая из частных домов. Самого города видно не было и, по всей вероятности вот эта улица и была той самой Железнодорожной улицей, так необходимой мне. Чтобы убедиться в этом, я решил спросить у людей, копошащихся в автомобиле невдалеке от меня.

На мой вопрос ответила женщина, мужчина в это время был занят какой-то неполадкой в машине.

– Нет ничего проще. Вот эта улица и есть улица Железнодорожная, – сказала она, указав мне на крайние дома. – Какой дом вам нужен?

Я назвал запомнившиеся мне на всю жизнь две цифры номера дома.

– О, это так далеко! Садитесь лучше к нам в машину, мы едем как раз в этом направлении.

Такое предложение оказалось мне как никогда кстати. Попав в тепло, я повеселел, и тут меня как прорвало. Я выложил про себя буквально все – кто я такой и зачем приехал сюда.

Немецкая женщина, выслушав меня, пришла в восторг. Едва ли когда-то в жизни ей приходилось принимать участие в качестве действующего лица в подобной мелодраме. Мужчина был не столь оптимистичен, большого восторга он не проявлял, а лишь периодически поглядывал на меня, не меняя своего мрачного выражения на лице. Меня это не очень беспокоило, важно было то, что я двигался в нужном направлении и в лице женщины, сидящей со мной в одной машине, приобрел, бесспорно, прекрасную союзницу.

Только не натворила бы она чего-нибудь лишнего, мелькнуло в моей голове. Слишком уж много энергии у нее. Мои опасения не оказались напрасными. Моя благодетельница, как только машина остановилась, быстро вынырнула из машины и потащила меня за рукав шинели.

– Ком, ком! – торопила она. Я безропотно, как теленок, последовал за ней к красному двухэтажному зданию.

Все происходило так быстро, что мое сознание, пожалуй, отставало от моих действий и, потому, я оказался перед открывающимися входными дверями совершенно не готовым к встрече, а, увидев женщину, в которой тотчас же признал Ренату Остофф, оробел и совсем потерял дар речи. Моя благодетельница что-то говорила ей быстро, захлебываясь, изредка показывая на меня рукой, а я безотрывно смотрел на Ренату, разглядывая ее, стоящую тихо, со скрещенными и прижатыми к груди руками. Она слушала женщину, глядя мне прямо в глаза, и я видел, как подрагивали ее ресницы, и понял, что и она взволнована не меньше меня.

О чем говорила женщина, я не слушал, но некоторые обрывочные фразы остались в моей памяти до сих пор:

– Я привезла вашего дядю! Да, да! Он дядя вашего ребенка!