Описание религии ученых - Никита Бичурин

Мы ставим эти стихи в первую голову, как доказательство того, что в Ши-цзин могли войти стихи, составленные гораздо позже открытия западного края, из которого в Китай занесены были, между прочим, и фокусы. Между тем толкователи видят здесь не ироническую насмешку над западным человеком или его жалобы на свою судьбу; нет, они под западным человеком разумеют первых императоров династии Чжоу, которая только впоследствии стала называться западною; при них, говорят, достойный человек не занимался бы какою ни попало службою. Возьмем еще примеры:

Парочка села в лодку —Едва видна их тень;Думаешь о ней —В сердце беспокоишься,Парочка села в лодку —Едва видно, куда уехала,Думаешь о ней:Как бы не вышло беды.

Кто бы подумал, что в этих стихах толкователи видят следующую историю: Вэйский князь Сюаньгун, женившись сам на Сюань-цзян, которую сначала сватал за своего сына, Цзи, когда выросли рожденные от нее дети Шоу и Шо, решился погубить Цзи; для этого он послал его в другое царство и на дороге поставил убийц; Шоу, узнав о намерении своего отца, предупреждает Цзи, но тот говорит: «Воля государя, не могу уклоняться». Шоу, похитив значки Цзи, идет вперед, и его убивают; Цзи приезжает вслед за ним и говорит: «Государь велел убить меня», и его убивают!

На стене колючки —Нельзя смести,Домашние речиНельзя рассказывать,Если б рассказывать,(выйдут) Слова скверные!

На стене колючки —Снять нельзя,Домашние речиТолковать нельзя.Если б толковать,(выйдут) Слова длинные!

На стене колючки —Нельзя унести,Домашние словаНельзя читать,Если б можно читать,(выйдут) Слова бесчестные!

Мы скорее приняли бы, что тут выражается наша поговорка: из избы сору не выносить; но толкователи говорят, что это насмешка над сейчас упомянутою Сю-ань-цзян, которая, по смерти мужа, связалась со своим пасынком.

Сочетавшаяся до старости с благородным мужем,С шестью драгоценными камнями в головной шпильке,поддерживающей накладку,Плавная и стройная,Как гора, как река,В красивом парадном платье,Что ты не чиста – Как можно сказать!Свежо, свежо (на тебе)Это платье, на котором вышиты фазаны.Черны твои волосы, как тучи,К чему тебе шиньон!(на тебе) Яшмовые наушники,Гребенка из слоновой кости,Прекрасны твои брови,Право же ты – небо,Право же ты – бог!Блестяще, блестящеТвое платье,С окаймленною материей,Подобранное буфами;Ясны твои очи, прекрасны брови,Красивы виски!Такой человек, по правде,Есть красавица во (всем) царстве.

Вместо того чтобы видеть здесь восторженные похвалы красоте, указывают на распутные нравы той же Сю-ань-цзян, которые погубили удел Вэй.

Итак, мы допускаем, что Конфуций собирал, сверх исторических сказаний, во время своих путешествий, и народные песни, как единственные тогда существовавшие памятники литературы; мы допускаем это потому, что думаем, что тогда литературных памятников было вовсе немного[7]. Письменность тогда существовала только как орудие правительства, для записывания исторических событий, еще более для обозначения статистических данных; доходов и расходов, географических пределов, – так говорится, по крайней мере. Эти памятники не дошли до нас, и очень естественно: они, может быть, были недоступны и самому Конфуцию, как государственная тайна. Войны истребили их, вместе с княжескими дворцами и казенными местами, о которых не заботился победитель.

Тем более является высокою заслуга Конфуция: он первый сделал науку, образование достоянием народным, он первый познакомил народ как с правительственными документами, так и с самим собою. Если до Конфуция и были школы, то все же только школы правительственные; нигде не видно, чтобы, помимо их, были народные учителя. Мало того, кроме конфуцианских школ, не существовало в Китае даже и впоследствии никаких школ; являлись писатели, не согласные с конфуцианством, враждебные ему, но мы говорили уже, что даже буддисты и даосы учатся по конфуцианским книгам. Китайцам непонятно даже, чтобы могли существовать другого рода школы, в которых не преподавались бы их классические книги. Когда европеец говорит им, что в Европе также учатся, что там также получают ученые степени кандидатов, докторов, то они твердо уверены, что это звание дается за изучение их классических книг. На этом-то и основан известный анекдот, что они считали покойного супруга королевы Виктории беглым кантонским студентом, так как им сказали, что она вышла замуж за молодого человека, взятого с университетской скамьи. На этом же основании, когда они увидели, что европейцы их превосходят во всем, и им стали толковать, что европейцы обязаны этим науке, они не сомневались, что эта наука заключалась в их же классических книгах; подозревали даже, что в Европу зашли те главы из этих книг, которые потеряны китайцами.

Чему и как учил Конфуций – это еще загадка; может быть, самая история и поэзия были в его руках только как пособия для изучения письменного языка; этим учением он и ограничивался, не выводя даже и тех нравственных принципов, которые ему приписывают. Все последующее было делом его учеников. Но уж и то много, что явился человек, который позаботился о народе, стал его учить. Народ в Китае смотрит с недоверием на своих чиновников; оттого он не изъявляет сочувствия к тому образованию, которое ему предлагается. Но вот теперь он завелся собственным своим учителем, от которого пошли другие учителя, он готов их слушать. Понятно, что эти учителя должны говорить в его духе, соболезновать об его страданиях, осуждать поборы, наряды. Все это нашлось в конфуцианстве. Мы видим в нем поддержку демократических начал и вместе с тем неограниченной власти государя. Не такие были государи древности, как эти ничтожные Чунь-цю; в древности, в Шу-цзин, вот как они заботились о народе! Такова главная мысль последней книги. И народ поддержал это учение; конфуцианские ученые стали мало-помалу чувствовать свою силу, и эту силу внушало им убеждение, что они более образованны, более знают, чем правительственные чиновники; сначала они смиренно дожидаются, когда правительство призовет их к управлению; они продолжают вырабатывать идеи своего учителя, может быть, создают многое от себя, приписав это Конфуцию. Но когда терпение их истощилось, является Мэн-цзы и начинает громить правительство: «Что должна сделать жена с мужем, ее покинувшим?» – спрашивает Мэн-цзы у владетельного князя. «Бросить его и взять другого», – отвечает последний. «Что должно сделать с чиновником, не исполняющим своих обязанностей?» – «Отставить». – «Ну а когда князь дурно правит?» Князь посмотрел направо и налево и завел речь о другом.

Конфуцианство могло легко разрастаться во время междоусобных войн. Когда Цинь-ши Хуанди соединил Китай под одну власть, общественное мнение, поддерживаемое конфуцианцами, оказалось уже так враждебно ко всем его распоряжениям, что он должен был вступить в борьбу с конфуцианцами, озлобленными тем, что не по их идеям соединили Китай, не спросясь их правят. Это вовсе не было гонением на науку: как говорят китайцы, доклад об истреблении конфуцианских книг писал знаменитый Ли-сы, который был столько же великий государственный муж, как и ученый: он обработал ту китайскую письменность, которая существует и до сих пор и которою написаны самые конфуцианские книги, выдаваемые за древние. До того в каждом царстве были свои варианты письменности. Оставлены были и казенные ученые академики, не преследовались и книги астрономические, математические, по части сельского хозяйства, естественной истории, медицины и все полезные для народа в его быту. Сделана была даже уступка в духе конфуцианства: позволено было брать уроки у правителей для изучения гражданских законов. Вооружались лишь против педантов, которые осуждают новое на основании старого только для того, чтобы осуждать. Но конфуцианцы метко и ядовито обозначили такое распоряжение правительства: «оно хочет», сказали они, «оглупить черноголовый народ», то есть чтобы он не имел своего мнения, на все глядел глазами правительства. Понятно, что конфуцианцы уже были уверены, что общественное мнение на их стороне, что народ уже в их руках, смотрит их глазами, сочувствует только тому, чему они его учат. Метко же обозначило их и правительство, назвав педантами, знающими только старое, то есть ретроградами. Действительно, конфуцианство послужило причиною застоя Китая; педантизм, как мы видим, может иметь поддержку в самом демократизме, и наука может служить источником застоя, если она направлена не в ту сторону.

Дорого поплатился Цинь-ши Хуанди за это презрение к народу и его учению. Скоро пала его династия, и нет сомнения, что причиной этого падения была вражда конфуцианцев, которые и открыто присоединялись к бунтовщикам. Умело взялся за дело хитрый дом Хань: он видел силу народного мнения и призвал конфуцианцев к управлению. Зато на множество мест в классических книгах, даже на всю их редакцию, тем более на толкования, можно смотреть так, что они прошли сквозь призму угождения правительству. Как скоро конфуцианцы взяли в свои руки бразды правления, стали у трона, они уже отделились от народа, хотя и кажутся его друзьями: власть изменяет характеры. Они остались верны только одному принципу – хулить всякое нововведение, ссылаясь на образец древних царств, и заботиться о своей власти. Этому новому положению можно приписать, что конфуцианцы дали совсем другую редакцию своим книгам: сочинили одни, отбросили другие. Если прежний Шу-цзин проповедовал республиканские идеи, то куда он теперь годился!