Буран - Павел Голубев

У Гошки мурашки по коже забегали... Он не раз схватывался из-за красных с Мишкой Козырем, который стоял за белых. Остальные ребята все — куда Мишка; только Колька с Сенькой против них шли, Гошкину сторону держали, да Жихарка иногда, назло Мишке, переходил к Гошке.

— Кофей пьют и вина подливают! — приносил новые сведения Сенька.

Яцура страдал. Он завертывал голову одеялом, чтобы не чувствовать сладко-раздражающего запаха.

— Что это, никак поют?

Прислушались: пели девчонки наверху. Звонкие голоса девчонок будоражили заговорщиков. Им казалось, что там, наверху, светло, тепло, весело, а их туда не пускают.

— Девчонкам конфет дали, петь заставили, — снова докладывал Сенька.

— Сенька, чорт, ляжешь ли ты спать, только дразнишь! — ругался Яцура.

— Не пойду больше, выгнали меня и дверь на крючок заперли. Чего, говорят, все подглядываешь, точно шпион какой.

Наверху заиграл граммофон, раздалось топанье ног, потолок затрясся.

— Танцуют! погоди завтра узнают! — грозил кулаком к потолку Мишка.

На улице завыл ветер, застучали ставни, у окон поднималась непогода.

Над головой застучали каблуками, будто дробь сыплют, потолок сильнее затрясся.

— Офицеры пляшут, либо попечитель разошелся. Что им! Наелись всего вдоволь, напились, отчего не плясать. Черти! — выругался Сенька.

А там захлопали в ладоши, засмеялись, заговорили...

— Поджечь бы, поплясали бы тогда! — засмеялся Колька.

— Вот бы здорово! — поддержал Жихарка, — мне бы нисколько не жалко.

Наверху заходили, послышались голоса в сенях.

— Уходят!

Сенька приоткрыл дверь в сени, по ногам пошел холод. Слышал как расходились гости, успокаивали Катерину Астафьевну: бояться нечего, отряд у них в 200 сабель.

— После ваших рассказов и ночь спать не будешь, — отвечала Катерина Астафьевна, запирая двери.

Слышно было, как наверху на-скоро прибирали, что-то выносили в кладовку.

Заскрипели ворота, — это Тайдан затворял их за уехавшими гостями.

Все стихло, только назойливо стучали ставни, да ветер все причудливее выводил свои песни.

VI. ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ

Катерина Астафьевна погасила лампу. Ночь была темная, — хоть глаз выколи. Страшные картины большевистских зверств, о которых рассказывали гости, вставали перед глазами Катерины Астафьевны.

Страх все больше сковывал ее, и она с головой укрылась одеялом. За окнами стонало, выло, и кто-то настойчиво тряс ставни.

Что-то скрипнуло, — неужто дверь? Прислушалась — тихо. Отлегло от сердца.

Снова налетел ветер, загремело железом на крыше.

"По крыше ходят!" — подумала Катерина Астафьевна и вся похолодела, замерла.

Крыша опять загремела: ходят! А что если красные?! Может быть, офицеры прозевали.

Зашептала молитву, закрестилась. С ужасом вспомнила, что не закрыто чердачное окно — белье сушили, а окно не догадались закрыть.

Теперь уж ясно различает Катерина Астафьевна, что ходят по крыше: не один, не двое, а много... А там через западню в кладовку, а запоры в ней ничего не ст о ят...

Что-то стукнуло над кладовкой.

— Господи, неужели? — хоть бы умереть раньше, без пыток!

Приподнялась на локти: слышно, в кладовке двигаются, ступеньки лестницы скрипят...

Чувствует Катерина Астафьевна, как волосы на голове приподнимаются...

— Закричать, разбудить ребят? — только напугаешь, а помощь какая же? Шандор внизу. Тайдан в сторожке...

С трудом поборола страх, разбудила няню.

— Что, что такое? пожар? — вскочила с перепугу няня. — Где, где? о господи!

— Да тише ты, Авдотьюшка, пойдем ко мне.

— Что такое, матушка? Что ты покою-то не даешь?

— Слушай, слушай! Забрались по крыше!

Няня прислушалась: бушевал ветер, крыша гремела, где-то стукнуло.

— Ну что ты, мать моя, вишь какая буря, того и гляди, что крышу сорвет, а ты уж и "забрались"... Кто может забраться-то, что у нас — сундуки добра всякого, что ли?

— Да слушай: в кладовке!

Припали ухом к стенке.

— Мыши, наверное, либо кошка, — спокойно заметила няня, — чего тут выдумывать-то, право!

— Нет, Авдотьюшка, мне кажется...

— Перекрестись, матушка, так и казаться не будет. Не выпила ли ты с гостями-то?..

— Ввы-ы! — пронеслось за окном.

— Тыр-тыр-тыр! — вторили ставни.

— Ишь, какая непогодь, а тебе кажется — лезут... Иди, матушка, ложись спать, будет тебе выдумывать-то, — ворчала няня, уходя в свою комнату.

Катерина Астафьевна легла и почувствовала, что встать не может. Силы оставили ее, в висках стучало, ноги похолодели.

Новые стуки в кладовке, топанье ног по крыше острыми булавочными уколами отзывались в мозгу Катерины Астафьевны, а последний стук дверью, где-то близко, совсем лишил ее сознания.

VII. СЛЕДЫ

Степанида утром вышла доить корову. На крыльце, на нанесенном снеге, — свежие следы.

— Кто это ночью-то ходил, не воры ли?

Пошла скорее в стойку, — тут ли скотина, не увели ее? Корова и лошадь оказались на месте.

— Не иначе, Тайдан ходил, — успокоилась Степанида и занялась своим делом.

Потом пошла в кладовку за мукой, открыла дверь и заругалась.

— Ах, проклятущие коты, что наделали!

На полу валялась разбитая крынка с маслом, крупа рассыпана, соль тоже, вообще в кладовке был полный беспорядок.

— Вот нечистая сила! — продолжала ругаться Степанида. — Да и западня-то открыта... Это девчонки вчера лазали за бельем, не закрыли. Ах, чтоб им пусто было!..

Пошла доложить. Дернула дверь — заперта.

— Вот дрыхнут до какой поры...

Постучалась сильнее.

— Что тревожишь ни свет ни заря? — недовольно встретила няня. — Захворала сама-то, головы не поднимает... Ночь-то всю чудилось, что воры лезут, ну с перепугу-то, видно, и слегла...

— Какие там воры! Коты блудили. Поди-ка, погляди, — и Степанида повела няню в кладовку.

Проснулись большие девочки, выбежали.

— А конфеты где? я вчера их тут положила! — вскрикнула Зойка.

— И булки нет, — заявила Даша, — я вот сюда, в корзинку, положила. И хлеба нет!

— Неужто воры? Господи батюшка спаси и сохрани! — заволновалась Степанида.

Сбегали за Тайданом, за Шандором, осмотрели чердак, крышу, двор.

Свежие следы были на крыше и во дворе.

Подняли мальчишек; все прибежали, — охают, ахают, суетятся, предположения высказывают.

— Уж не наши ли варнаки тут орудовали? — высказала свои подозрения Степанида. — Кому нужны конфеты, подумайте сами?..

Ребята божились, что ночью все спали, как убитые, ничего не слыхали.

— Да вот, хоть следы смеряем, — горячился Гришка, — а то — варнаки, варнаки! Сначала надо дело разобрать. Ha-те, смотрите, — подходят? — кричал он, ставя свою ногу в след. — Яцура, становись! Гошка, Колька!

Ребята по очереди меряли свои ноги по следам, и когда следственная комиссия, сосостоявшая из Тайдана, Шандора и Степаниды, подошла, — следы уже значительно увеличились в своих размерах.

— Разве это ребячьи следы?.. Тут вон какие! — возмущался Гришка.

— Да по следам-то тут не иначе, слон ходил. И где ему такие валенища сварганили! — не то в шутку, не то в серьез сказал Тайдан.

Следы шли к водосточной трубе.

— По трубе забирались — видишь? — доказывал плутоватый Демка.

— Видим, что по трубе, да обратно-то как? Не на крыльях же улетели? — недоумевала комиссия.

— Спальню обыскать! — сердито сказал Шандор.

— Идите, обыскивайте! Что думаете, боимся? — обиделся Яцура.

Все ввалились в спальню мальчиков. Ребята сбрасывали на пол матрацы, подушки, трясли одеяла... Такую пыль подняли, что с трудом различали друг друга.

— Ha-те, смотрите... Что — есть? — злорадствовали ребята. — Что мы — воры, что ли?

В спальне ничего найдено не было...

Решили никому не заявлять до выздоровления заведующей.

VIII. В ЛЕСУ

Когда все немножко улеглось, мастер Шандор распорядился чтобы мальчишки шли в лес за прутом. К немалому удивлению Шандора ребята отправились без всяких препирательств, а раньше без вмешательства "начальнички" ребята обычно не шли.

Выпросив у Степаниды по куску хлеба, захватив по ножу и самодельные лыжи, все двинулись в путь.

После ночной бури день был тихий, солнечный, веселый. Белый снег сверкал на солнце, переливаясь разноцветными искорками, легкий морозец пощипывал нос и уши. Лыжи легко скользили по снегу.

День заразил весельем ребят. Наперегонки неслись они с высокого монастырского холма на широкую равнину реки, за которой начинался лес.

У опушки остановились.