Шпионаж под сакурой - Борис Сапожников

С фортов Кронштадта по нам вели огонь из пулемётов. Пули били в крыльевые модули, и оставалось только молиться, чтобы не задели электромотор. В остальном же, пулемётчики мало могли повредить нам, да и стреляли не слишком точно. Никто ещё в те годы не умел воевать против декантирующихся с неба врагов.

— Отстреливаем модули, — скомандовал Костиков.

Я кинул взгляд на альтиметр — пятнадцать футов, что будет примерно четыре с половиной метра. Самое то. Я толкнул рычаг управления вперёд — крыльевой модуль щёлкнул и улетел вперёд, значительно опережая мой мех. И почти тут же ноги меха врезались в мостовую Кронштадта. Рядом приземлился второй «Большевик». Немного позади нас «Пламя Революции».

— Движемся обычным порядком, — распорядился Костиков.

— Не учи учёных, — отмахнулся я. — Не при царском режиме, товарищ комроты.

Мы двинулись по развороченной взрывами мостовой.

— Огонь по фортам, — не смотря на мои злобные реплики, продолжал Костиков, — перебейте матросов на них.

— Так точно, — ответили мы с Макаровым, наводя пулемёты на основательно разрушенные укрепления города.

Никаких красных лучей прицеливания на наших мехах, конечно же, не было, стреляли по разметке, нанесённой на смотровые окна. Точность при этом была очень низкая, но ничего лучшего на тот момент ожидать не приходилось. Длинными очередями мы очистили два форта, почти полностью выкосив пулемётные команды и расчёты нескольких чудом уцелевших пушек. После этого нас атаковали восставшие матросы. Из окон домов застрочили пулемёты, засевшие за разбитыми стенами и просто горами мусора матросы стреляли по нам из винтовок. Никто благоразумно не высовывался из-за укрытий. Мы сами пошли на них в атаку. Вот здесь и пригодился «Пламя Революции». Мы с Макаровым почти не стреляли из своих «Максимов», берегли патроны, воевал практически один Костиков.

Наш отряд быстро миновал расстояние до ближайшего дома. Мы с Макаровым лишь иногда давали короткие очереди по засевшим матросам, выгоняя их из укрытий под залпы дробовика «Пламени Революции». Каждый выстрел его уносил десятки жизней — картечь косила людей, часто оставляя от них окровавленные тела, мало напоминающие человеческие. Подойдя к зданию, откуда по нам били сразу три пулемёта, Костиков впервые применил огнемёт. Длинная струя горючей смеси ударила в фасад здания, затем ещё раз и ещё. И вот весь цейхгауз уже объят пламенем. Из него выскакивали горящие люди, срывающие с себя одежду, бросающие оружие. Стрелять по ним мы не стали.

Покончив с первым домом, мы двинулись дальше.

На самом деле, не так и много народу мы перебили в тот день. Одновременно с нами Кронштадт атаковали красноармейские части и, благодаря нашему удару в тыл и сильной артподготовке, ворвались в город. Началась резня. В ней мы, практически, не принимали участия. Мы-то не осаждали город, не ходили в атаки по льду, да и не грозили нам расстрелом, если уж честно говорить. Были причины у красноармейцев для ненависти и жажды крови. А нам же хотелось только одного — убраться из города как можно быстрей.

Однако пока бой за город не закончился, мы сидели в мехах, лишь иногда подавляли очаги особенно отчаянного сопротивления взбунтовавшихся матросов. Когда же нам объявили о том, что можно выбираться из них, мы тут же это и сделали. Бедняга Макаров буквально вывалился из своего «Большевика». Я думал, он просто затёк весь внутри, оказалось, несчастного парня тошнило. Он упал на четвереньки, всё тело его сотрясали спазмы. Мы с Костиковым подошли к нему. Я прикурил папиросу и, когда Макаров поднялся, наконец, на ноги, протянул ему. Молодой человек поблагодарил меня кивком.

— Он ведь не воевал вообще, — тихо сказал мне Костиков. — Хотя тут даже мне не по себе стало, а ты как, товарищ Руднев?

— Мне после Первой Конной уже ничего не страшно, товарищ Костиков, — ответил я, закуривая новую папиросу.

К нам подбежал куратор нашего КБ по линии то ли ВЧК, то ли партийной, товарищ Кордов. Ни то осетин, ни то дагестанец.

— Молодцы товарищи! — захлопал он нас по плечам. — Молодцы! Всех к наградам представлю! Лично! А сейчас приведите себя в порядок, товарищи пилоты. С вами сам командарм Тухачевский говорить будет.

Командарм появился спустя минут двадцать. Наш куратор Кордов оказался на удивление шустрым, не ожидал даже от него. Тухачевский оглядел нас с головы до ног, однако больше внимания, надо сказать, он уделил нашим мехам. И говорил только о них.

— Вот оно, — командарм указал широким жестом на наши мехи, — лицо войны будущего.

— Препаскудное получилось лицо, — сказал я, завершая свой рассказ о штурме Кронштадта. — Но ещё паскуднее оно оказалось в Тамбовской губернии. Нас туда перебросили по настоянию того же Тухачевского. Там вместе с газом и тяжёлой артиллерией применяли огнемётные мехи. Мы выжигали целые деревни. Вот тогда только меня пробрало по-настоящему. До самых печёнок достало. Тут никакая Польша и Перекоп и рядом не валялись.

— Эта страница вашей биографии, Руднев-сан, — остановил меня хакусяку, — нас пока не интересует. Лучше расскажите мне о вашей жизни на КВЖД, а именно в Харбине.

— Мне припоминали эту историю в контрразведке, — усмехнулся я, — да вы и сами, наверное, отлично знаете об инциденте с советским представительством в Харбине.

— И всё же, — настаивал хакусяку, — мне бы хотелось услышать её от вас и сравнить с отчётами наших агентов.

— Я не могу сказать, кто именно организовал ту акцию против нашего представительства в Харбине, — я с усмешкой бросил взгляд на хакусяку, который, как пить дать, имел самое непосредственное отношение к спецслужбам Японской империи, — вот только утром двадцать седьмого мая двадцать девятого года, когда к генконсульству СССР зашагали строем недобитые белогвардейцы и китайская полиция, я не стал сидеть сложа руки.

— Кем вы были тогда? В каком звании? — быстро уточнил хакусяку.

— Я командовал отрядом из двух БМА «Большевик», — ответил я. — Служебная категория у меня была четвёртая, командир отдельного взвода. Пока Лев Михалыч телефонировал наверх, вопрошая, что ему делать, я не стал дожидаться инструкций, а привёл свой взвод в боевую готовность. Когда китайская полиция и недобитые белогвардейцы подошли к воротам, я вывел «Большевиков» из гаража. Стоило только навести «Максимы» на этих орлов, как они тут же рванули во все стороны. Как мыши попрятались по окрестным улицам.

— И как вас отблагодарили за это? — спросил хакусяку, ответив на мой хитрый взгляд таким же.

— Карахан, Лев Михайлович, сначала к награде представить обещал, — рассмеялся я, — а потом выговор мне влепил. За несообразный ответ на вражескую провокацию. Меня сняли с командования и перевели в формировавшуюся тогда ОДКА — Особую Дальневосточную Красную Армию. Повоевал с белокитайцами, а после войны меня вернули в Харбин на ту же должность и в том же звании. Только с парой нашивок за ранения. Оттуда этой осенью и дезертировал, не дожидаясь приговора.