Тонкая работа - Сара Уотерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Джон был чернявый и худосочный парнишка лет четырнадцати. Он постоянно что-нибудь жевал. Думаю, это из-за глистов. В тот вечер он грыз арахис, разбрасывая по полу шелуху.
Миссис Саксби сделала ему замечание.
— Веди себя как полагается, — сказала она. — Мусоришь тут, а Сью убирать за тобой.
На что Джон ответил:
— Бедняга Сью, прямо сердце кровью обливается.
На самом деле ему плевать было на меня. Это он из ревности. Он, как и я, был сирота, мать его умерла, и к нам он попал еще младенцем. Но был таким страшненьким, что никто не захотел взять его к себе. Миссис Саксби нянчила его лет до четырех-пяти, а потом отдала в приход — но уже тогда он был сущий сорванец и все норовил сбежать из работного дома. В конце концов она упросила одного капитана взять его на корабль, он сплавал аж до Китая и вернулся в Боро при деньгах, чем и похвалялся. Денег хватило лишь на месяц. Теперь он жил на Лэнт-стрит и выполнял поручения мистера Иббза, а кроме того, обделывал кой-какие свои делишки, а Неженка ему помогала.
Это была рослая рыжая девица двадцати трех лет, довольно простоватая на вид. Руки у нее были гладкие, белые, а как она шила — любо-дорого глядеть! Джон задал ей работу — нашивать собачьи шкурки на ворованных собак, чтобы они казались попородистей.
Он был в деле с собачьим вором. Тот держал пару сук; когда у них начиналась течка, выводил на улицу, и породистые псы, забыв о своем хозяине, увязывались за ним. Потом делец возвращал собак хозяевам за десятифунтовую мзду. С охотничьими — это получается лучше всего, ну и с дамскими болонками тоже можно сговориться. Хотя попадаются такие хозяева, которые ни за что не заплатят — даже если отрежете собаке хвост и пошлете им его по почте, все равно не получите ни гроша, такие жестокосердые, — ну и вот, тех собак, которые остались невостребованными, этот Джонов приятель душил и продавал ему за бесценок. Что Джон делал с мясом, не знаю, — наверно, продавал как крольчатину или съедал сам, — но шкуры, как я уже сказала, он оставлял себе, и Неженка нашивала мех на обычных дворняжек — их он потом продавал как породистых на Уайтчепелском рынке.[5]
Из меховых обрезков она шила ему шубу. В тот вечер она как раз этим и занималась. Верх почти закончила: ворот и плечи были готовы и даже рукава, и шубейка уже получалась из сорока псин. Все это ее рукоделие издавало жуткий запах — она сидела у огня,— и наш домашний пес (не сторожевой, Джек, а другой, каштановый, которого назвали Чарли Хвост, как того вора в стишке[6]) весь извелся.
Время от времени Неженка показывала нам свою работу, чтобы мы оценили, как ладно у нее получается.
— Джон, правда, повезло Неженке, что ты не каланча? — заметила я, когда она в очередной раз продемонстрировала нам шубейку.
— Это тебе повезло, что ты еще не труп, — ответил Джон. Он был коротышкой и стеснялся этого. — Как это мы недоглядели? Надо нашить кусок твоей кожи на рукава, а еще лучше на манжеты, чтобы нос вытирать. Там тебе самое место, рядом с бульдогом или боксером.
Он достал нож, который всегда носил при себе, и провел пальцем по лезвию.
— Я вот все думаю, — проговорил он, — может, прокрасться к тебе ночью да и срезать кусок твоей шкуры, пока ты спишь? Как, Неженка, пришьешь такой кусочек?
Неженка, закрывшись ладошкой, пронзительно заверещала. На руке у нее было кольцо, правда великоватое, и, чтобы оно не спадало, она намотала на палец нитку — нитка вся почернела от грязи.
— Ну и шуточки у тебя! — сказала она.
Джон ухмыльнулся и стал постукивать кончиком ножа о сломанный зуб. Миссис Саксби сказала:
— Хватит, или получишь по башке. Я не позволю тебе пугать нашу Сью.
Я вскинулась: да если бы я пугалась всякой малявки вроде Джона Врума, я бы давно перерезала себе горло. Джон ответил, что с удовольствием поможет мне в этом. Тогда миссис Саксби качнулась вперед вместе с креслом и влепила ему затрещину — точно так же она ударила когда-то бедняжку Флору, а случалось, бивала и других — и все из-за меня.
Джон на миг застыл — мы подумали, даст ей сдачи, но нет, он повернулся ко мне — верно, в отместку хотел стукнуть меня. А тут как раз Неженка вскочила со стула, так что он ударил ее.
— Ума не приложу, — оторопел он, — почему это все против меня.
Неженка расплакалась.
— Не обращай на них внимания, Джон, — сказала она, закрываясь рукавом, — они ругаются, но я-то всегда с тобой...
— Ты-то со мной, это верно. Как дерьмо с лопатой. — Он оттолкнул ее руку, и она снова села в углу — горбиться над собачьей шубейкой и поливать швы слезами.
— Ну-ну, Неженка, перестань, — сказала миссис Саксби. — Работу испортишь.
Неженка еще с минуту поплакала. Один из мальчишек, что возились у жаровни, обжегся горячей монеткой и выругался. Джон закинул в пасть очередной орех и выплюнул скорлупу на пол.
После этого все сидели тихо, и так продолжалось примерно с четверть часа. Чарли Хвост лежал у огня и подергивался, наверно, гонялся во сне за пролетками. Хвост у него был сломан — однажды угодил в колесо кеба, прямо между спиц. Я достала карты и стала раскладывать пасьянс. Неженка шила. Миссис Саксби дремала. Джон сидел и с виду бездельничал, но время от времени поглядывал на мои карты и давал советы, куда какую положить.
— Вальта пик на сучку червей, — подсказывал он. Или: — Ты что делаешь? Ты что, совсем тупая?
— А ты не лезь! — огрызнулась я, продолжая раскладывать карты по-своему.
Колода была старая, карты замусоленные. Прежний владелец мухлевал с этой колодой, за что и был убит в драке. Я сделала раскладку в последний раз и чуть подвинула стул, чтобы Джону было не видно, как они легли.
В конце концов один из младенцев вдруг проснулся и запищал, а Чарли Хвост вскочил и залаял. От внезапного порыва ветра пламя в очаге взметнулось ввысь, а дождь ливанул по углям, и они зашипели.
Миссис Саксби открыла глаза.
— Что это? — спросила она.
— Что «что это»? — переспросил Джон.
И тут мы все это услышали: невнятный глухой стук где-то на заднем дворе. Потом отчетливо послышались шаги. У кухонной двери шаги стихли, с минуту была тишина, а потом в дверь постучали: сильно, требовательно, уверенно.
Бух-бух-бух. Вот так примерно. Как в театре, когда является призрак мертвеца. Вор так не стал бы колотить, вор стучится легонько, чуть слышно. Мы всегда могли по стуку определить, по какому делу к нам пожаловали. Но тут было что-то непонятное — думай что угодно. И даже самое нехорошее.
Мы переглянулись, и миссис Саксби вынула дитя из колыбели и прижала к груди, чтобы не слышно было плача. А Джон схватил Чарли Хвоста за пасть и крепко сжал. Ребята у жаровни сидели тихо, как мышки.
Мистер Иббз шепотом сказал:
— Мы кого-нибудь ждем? Мальчики, спрячьте это добро. Ничего, что обожжете пальцы. Если это «синие»,[7]мы пропали.
Они принялись собирать соверены и золотишко, какое удалось вытопить, и складывать все в носовые платки, а платки засовывали под шляпы и в карманы брюк. Один из мальчишек, Фил, самый старший из племянников мистера Иббза, быстро подошел к двери и встал за дверью, у косяка. Руку он держал за пазухой. Он два срока отсидел в тюрьме и божился, что третьего раза не будет.
Стук повторился.
Мистер Иббз сказал:
— Все чисто? А теперь спокойно, мальчики, спокойно. Сью, дорогая, как ты смотришь на то, что я попрошу тебя открыть дверь?
Я глянула на миссис Саксби и, когда та кивнула, подошла к двери и отодвинула засов. Дверь резко распахнулась мне навстречу, словно снаружи на нее навалились всем телом, — Фил так и подумал, потому что я заметила, как он, еще сильней вжавшись в стену, достает из-за пазухи нож. Но всему виной был ветер — ворвавшись в кухню, он задул половину свечей, взъерошил пламя в жаровне, разметал по полу карты. А в дверях стоял человек, весь в черном, мокрый с головы до пят, у ног его — кожаная дорожная сумка. В темноте трудно было его разглядеть — черная тень от полей шляпы падала на глаза, так что видны были лишь бледные впалые щеки да усы. И если бы он не заговорил, я бы ни за что его не узнала.
А сказал он следующее:
— Сью! Никак это Сью? Боже мой! Я сорок миль преодолел, только чтобы увидеть тебя. Может, не будешь держать меня на пороге? Промерз до костей.
И лишь после этих слов я его и узнала, хотя не видела больше года. Ни один из мужчин, появлявшихся на Лэнт-стрит, не говорил так, как он. Его звали Ричард Риверс, или Дик Риверс, а иногда Ричард Уэллс. Однако мы зовем его по-своему, и это домашнее имя я сейчас и произнесла, когда миссис Саксби, видя, что я стою и хлопаю глазами, вопросила:
— Кто же это, наконец?
— Это Джентльмен, — ответила я.
Конечно, произнесла я не совсем так, как сейчас говорю: не как богатые произносят, четко выговаривая все звуки, а так, как будто слово это было рыбкой, а мы ее разрезали: Дженмен.