Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Раненого подняли, положили на носилки и понесли. Бибиков видел перед собой лицо поручика, его черные глаза (это был Николай Спешнев, тот, что станет отцом одного из наших героев).
Раны Бибикова оказались не смертельными, но он провалялся тогда месяца три.
…В жизни бывают повторяющиеся ситуации. Такое же случилось с Бибиковым под Бугульмой. Жарким солнечным днем стоял он на взгорке и глядел в подзорную трубу. Почти как там, в Кунерсдорфе, изучая местность, выбирал выгодную позицию.
Было затишье, пугачевское войско скрылось в лесу…
В течение нескольких дней возле генерала вертелся длинноногий отрок, державший за уздцы своего коня. Откуда он? Почему не отходит от генерала? Впрочем, ни в чем дурном не замешан, даже напротив – притащил карту окрестных мест, рассказал о родном Усолье, о Строгановых, хозяевах тех мест, о своем жеребенке – как его растил, воспитывал, и теперь – вот он! – сильный конь. Звали парня Андрей.
Однажды пугачевцы прорвались к высоте и из-за леса начали обстреливать солдат, генеральский штаб.
Тут-то и повторилась история, которая была под Кунерсдорфом. Картечь угодила в лошадь, генерала тяжело ранило, к тому же лошадь упала и подмяла под себя Бибикова. Ему разворотило правый бок. Раненого на носилках понесли в шатер. Паренек со своим конем последовал туда же и более от генерала не отходил.
Бибиков умирал медленно и долго. В теплые часы просил выносить его на солнце, Андрей бросался помогать. Раненый смотрел на небо – то ли считал пролетающих коршунов, то ли думал: как там, в небесном царстве? Сколько достойных товарищей уже покинули сей мир, видят ли они его теперь?
Когда боль утихала, генерал вспоминал жену, детей, Екатерину Дашкову, Аполлона Мусина-Пушкина, рассказывал о Гатчине, где обитал наследник Павел… Андрей не робел, говорил о Строгановых, о ласковой своей матери и суровом отце, о любимом жеребенке: «Видите, ноздри у него какие, так и ходят ходуном». Генерал слабо улыбался: «Да и у тебя, отрок, ноздри тоже ходуном…»
Отец Бибикова занимался инженерным делом, которое сын обещал продлить. «А вот поди ж ты, воюю с самозванцем вместо этого…» Андрею Бибиков советовал: «Юноша, имей мечтание, не изменяй ему, запомни это».
Когда генерал навеки закрыл глаза, что-то случилось с Андреем, он вскочил на коня и помчался, издавая глухие рыдания, не вытирая слез. Помчался не глядя куда.
Хоронили генерала на высоком берегу Волги. Там не было Андрея, не было дочери Бибикова: императрица не отпустила от себя фрейлину.
Державин написал на смерть героя стихи, и там были такие строки:
У всех, кто любит добродетель,
В сердцах твой образ будет вечен…
Жизнь смертных измерять не надлежит годами,
Но их полезными Отечеству делами.
На могиле Бибикова были запечатлены слова:
Он умер, трон обороняя. Стой, путник!
Стой благоговейно! Здесь Бибикова прах сокрыт.
Встреча с шаманкой в уральской тайге
Андрей же мчался на коне, не разбирая дороги, в лес, в таежные дебри Урала.
Быть может, та картечь задела и его? Уж очень худо ему стало, словно память потерял, летел и летел в просеках меж густых елей и сосен, пробиваясь к свету. Сколько времени – и сам не знал. Это бегство, эта скорость, движение несколько охлаждали его горе, оно как бы наматывалось на конскую шлею.
Наконец – то ли конь притомился, то ли наездник – они остановились. Конь встал на дыбы возле обрыва. Внизу текла река, и по ней плыли бревна и ветви; весеннее наводнение уносило с собой не только остатки зимы, но и память…
Зеленые ветки сосны мягко покалывали лицо и руки. Он сел, спустил ноги, и перед глазами возникли сцены молодой его жизни.
…Мать – тихая с детьми и бойкая в работе. С какой силой месила она тесто для пельменей, как ловко управлялась с поддоном, на который накладывала пироги и шаньги! Все у нее в руках кипело. А перед сном приговаривала: «Любый мой, малый, расти, не ленись, слухай отца, а особливо графа и барона…»
И запевала что-то печальное:
Ой ты, Настя, девка красна,
Не рони слезы напрасно,
Слезы ронишь – глаза портишь,
Мила дружка отворотишь.
Отворотится – забудет,
Ину девицу полюбит.
Андрею чудилось в тех словах что-то тайное. Уж не из-за отца ли она проливала слезы? Никифор Степанович был суров – вон как эти ели; строг, как поп, а от сына требовал исполнения законов старообрядческой церкви. Не дай бог перекреститься тремя перстами, нарушить обычай. Читал книгу Аввакума, по ней пытался учить и сына, а того тянуло к чему-то иному. Лучше молиться, глядя на материну иконку, чем на суровый лик Спасителя у отца. У матери Пелагеи Ивановны линии на образе гибкие, мягкие, и взор у Спасителя ласковый.
Женщины в Усолье «писали» по строгановскому образцу, а сами были ласковые, терпеливые. Даже когда управляющий входил с гиком, молчали, лишнего слова – ни-ни. Управляющие кричали, чтобы анбары были закрыты, чтобы утром, до пяти часов, являлись людишки на соляные работы, чтобы караульные крепко надзирали, а без письменного указу никому не сметь выходить. В Соли Камской, в Соли Илецкой, в самой Перми и Сольвычегодске – повсюду рыскали караульные, проверяли…
А ему, Андрею, только бы глядеть на мир, только бы узнавать всякие секреты да тайны – он готов и на край света отправиться: почему одни молятся так, а другие этак? отчего не жалуют его староверы? почему строгановские иконы не похожи на другие?
От барона Григория Строганова слыхал, будто есть книга с названием «О скудости и богатстве», а еще – «Наставления сыну». Оттуда Андрей выучил три правила: «Будь добросердечен», «Будь эконом, но не скуп», «Не допускай до себя худых привычек».
А знаменитый Татищев, которого тут боялись и Демидовы, и Строгановы, наказывал: «Учитель должен читать ученикам гласно и внятно, чтоб всякий мог слышать и разуметь». Всякому ученику Татищев велел хоть час в день заниматься тем делом, которому будет служить.
Наслышаны были и о Державине, статс-секретаре императрицы, что одно время жил в Казани. Тот учил: ежели кто в
