Поцелуй смерти - Анна Толкачева

Жалобный шепот француженки напоминает о данном ей обещании, просит пощады. Но тяжелый бас не умолим: время пришло. Он снова и снова повторяет это.

Женщина призывает вспомнить о любви, еле слышно шепчет о страхе.

Но ее невидимый собеседник остается глух к отчаянным призывам.

Чужое сбивчивое дыхание, следующее по пятам, подгоняет идущую. Страх незнакомки передается услышавшей ее девушке. Страх заставляет бежать. Все быстрей и быстрей. Он грозится настигнуть, смять, раздавить.

Впереди яркий свет. В уши бьет оглушительный рокот звуковой волны. Он заставляет согнуться, зажав ладонями уши. Кажется, цель уже близко.

Просторный зал. Длинные узкие окна. Тайрья медленно движется вглубь зала, запрокидывает голову. От высоты, на которой находится частокол опорных балок и перекладин, идет кругом голова. Горящие свечи расставлены на полу. И никого нет. Лишь обрушившаяся сверху мертвая тишина.

Огоньки образуют правильный круг. Девушка перешагивает невидимую границу, и теперь свечи окружают ее со всех сторон. Она растерянно оглядывается.

Неизвестно откуда, прямо из окон, прямо сквозь стены просачиваются похожие на зомби фигуры монахов. Со всех сторон Тайрья видит их угрюмые лица. Обрывки грязно-белых мантий, одинаковых у всех, раздувает ползущий по полу ветер. Нет, это не мантии, это вообще трудно назвать одеждой: лохмотья, еле прикрывающие старые ссохшиеся тела. Мешки с костями, обтянутыми дряблой кожей, источающие омерзительный запах гниющей плоти, окружают ее, жмутся ближе.

Быстрее бежать, пока не поздно!

Отчаянная попытка. Взрыв бешеного пульса в висках. Агония бессилия. Эти истлевшие, источающие пронзительную вонь вскрытых могил, чудовища впились в нее бульдожьей хваткой. Они рвут в клочья ее одежду, больно царапают кожу длинными и прочными, как сталь, когтями, пока она безуспешно вырывается из цепких объятий. Тайрья, издав вопль отчаянья и горькой досады, замирает на мгновение, перевести дух. Теперь совершенно очевидно, что бежать уже поздно.

Слишком поздно. Выход загорожен громадной, как скала, мужской фигурой. Полы черной сутаны плавно скользят по воздуху при каждом его шаге. Он медленно, хищно подбирается к ней. Внутри все сжалось в плотный комок, если бы могла, она сжалась бы вся, превратилась в песчинку, забилась в щель в полу, лишь бы не попасться ему на глаза. Но теперь слишком поздно. Теперь черный монах приближается к ней с неотвратимостью бури, и удушающая атмосфера ужаса сгущается вокруг, парализуя мозг.

С видом ястреба, наметившего жертву, он вынимает из складок сутаны длинный плетеный кнут с резной костяной рукоятью. Ядовитой змеей разворачивается тонкое кожаное плетение. Затяжной и одновременно четкий щелчок аккуратно срезает горящие на полу свечи. Ровно по кругу распространяется огонь, стягивая плотнее в кольцо тех, кто окружает пленницу. Монахи запевают вновь. Тайрья готова поклясться, что слышала именно их. Нет выхода. Огонь горит все жарче, его стена все выше. На мгновение, на ничтожное мгновение, пламя расступается, но не чтобы дать ей последнюю надежду на спасение, нет, только лишь, чтобы довести ее отчаянье до степени безумия – пропустить черного монаха в центр ловушки.

Обжигающая молния удара – и мир, перевернувшись, застывает вверх дном. Каменные плиты холодят кожу щеки и ладоней. Оцепеневший взгляд подмечает шероховатости и песок на полу, трещины в камне. Но болевой шок длится недолго.

Еще один рывок, последний и отчаянный. Опять цепкие и костлявые пальцы, покрытые язвами и струпьями. Они тянут назад, они жмутся ближе, от их гнилостного дыхания переворачивается все внутри. Тайрья извивается ужом, пинается голыми пятками, брыкается, оказавшись крепко зажатой и приподнятой над полом одним из противников, подобравшихся с тыла.

– Грязные ублюдки! Отпустите меня!

За потасовкой наблюдает молчаливый монах. С затаенным интересом он разглядывает, скрестив на груди руки, раскрасневшееся лицо девушки, разметавшиеся по плечам огненные вспышки, разорванную рубашку и мелькающие между обрывков полотна участки обнаженного тела. Медленно, уверенно, по его лицу проползает довольная ухмылка. Ее гневные вопли – музыка для его ушей. Она горячит кровь, она заставляет сердце биться чаще и сильнее. Но даже музыка приедается, а музыканты выбиваются из сил.

Свист кнута скрутил руки Тайрьи, больно врезался в кожу. Монах рывком притянул невесомую фигурку девушки к себе. Впился в ее губы. Снова боль. Острая, горячая, пульсирующая. Монстр в сутане урчит, как зверь, вгрызается глубже в мягкую плоть. Язык жжет непривычная горечь. Раскаленным лезвием она шарит по ее рту, оставляя в нем зудящие несмываемые пятна, запах гнили и привкус сырого мяса. Ее тело сотрясают конвульсии отвращения. Лицо искажается подавленным всхлипом. Вот он, наконец, оторвался. Тайрья презрительно сплюнула в ответ. Почему взглядом нельзя убивать? Почему его громогласный хохот теперь сотрясает весь зал? Так, что горящие повсюду свечи дрожат и приплясывают? Бурая масса слюны, смешанной с кровью, пузырится, сползая с его лица. Он самодовольно хохочет. Это невыносимо. Мерзавец продолжает смеяться, подняв руку, держащую рукоять кнута. Резкое движение – взрыв в виске. Зеленовато-бордовая тина заполняет все вокруг, течет, расплывается. Заглушаются звуки. Гаснет тускнеющий свет. И нет ничего.

Или почти ничего. Откуда-то издалека периодически доносится свист рассекаемого воздуха, и видится, будто огромный черный ворон парит под грозовыми тучами, изредка взмахивая крыльями. А еще дерево, высокое, с рыжей корой и узловатыми ветвями. Оно одиноко простроилось на самом краю серой, залитой дождем скале. Густой синий воздух разрезают вспышки молний, и ворон лавирует между ними. Молния попадает в листву – птица радостно и хрипло вскрикивает, и теперь Тайрья видит, что это вовсе не дерево, а она сама, и языки электрических разрядов лижут ее обнаженную кожу. А ворон, раздувшийся до необъятных размеров, хохочет над ней, заслоняя крыльями стальное небо. И вот уже везде, со всех сторон, лишь черные перья, чернота, мрак, глубокий, нескончаемый…

Постепенно сознание начинает возвращаться. Маленькими неуверенными шагами ребенка, впервые пробующего ходить. Они проникают в ее ослабевшее тело тоненькой струйкой родниковой воды сквозь мутную темень болотной жижи. Назойливый звон в ушах, похожий на вокальные упражнения комариного роя, не дает сосредоточиться. Чернота не уходит из глаз. Она никуда и не исчезнет, потому что глаза обмотаны черной лентой, кожей лица Тайрья чувствует шелковистое тепло плотной ткани. А еще она чувствует, как саднят живот, грудь, плечи, будто представляют собой одну сплошную рану. Тупая игла страха пронзает висок, холод вороватым зверем пробегает где-то глубоко внутри. «Что они со мной сделали?» Догадки одна ужаснее другой обрушиваются многотонным грузом на зыбкую основу сознания. Оно испуганно вздрагивает и тает во всепоглощающей трясине небытия.

***

Свесив голову набок, Тайрья безучастно прислушивается к происходящему вокруг. Она не в силах ничего изменить. Даже пошевелиться: руки скручены за спиной колючей жесткой