Прелесть (сборник) - Клиффоpд Саймак

Он почувствовал руку Мери в своей и подумал о ребёнке, которого они смогут иметь, когда Джошуа умрёт. Он подумал о шахматах, в которые он всегда играл с Джо. Он подумал о долгих, тёмных ночах, когда рядом с ним была Мери.

Он подумал о своём отце, и снова давно умершие слова застучали у него в голове. И он вспомнил о письме, в котором говорилось о знании, о назначении, о цели.

Что же мне делать? — спросил он себя. — По какой дороге идти? Что же значит Конец?

Он посчитал двери, нашёл нужную и вошёл. На полу лежал толстый слой пыли, но лампочка ещё горела. В противоположной стене была дверь, о которой говорилось в письме: дверь с циферблатом посередине.

Он подошёл к двери, оставляя глубокие следы в пыли, и нагнулся над циферблатом. Он стёр рукавом пыль, увидел цифры, положил письмо на пол и взялся за ручку. «Поверни ручку сначала на 6, потом на 15, обратно на 8, потом на 22 и, наконец, на 3». Он аккуратно всё выполнил и, повернув ручку в последний раз, услышал слабый щелчок открывающегося замка.

Он потянул за ручку и с трудом открыл тяжёлую дверь. Войдя внутрь, включил свет. Всё было так, как говорило письмо. Там стояла кровать, рядом с ней машина, а в углу — большой стальной ящик.

Воздух был спёртый, но пыли не было, потому что комната не была соединена с системой кондиционирования воздуха, ноторая в течение веков разнесла пыль по всем другим комнатам.

Стоя там в одиночестве, при ярком свете лампы, освещавшей кровать и машину, и стальной ящик, он почувствовал ужас, леденящий ужас, и почувствовал, что дрожит, хотя и старался стоять прямо и уверенно.

Здесь было знание — знание, которого боялись, потому что это было зло. Много лет назад так решили те, кто решал за Людей, они придумали закон против чтения и сожгли книги.

А письмо говорило, что знание необходимо.

Он осторожно подошёл к кровати, как будто там могла быть ловушка. Он пощупал её — это была обычная кровать.

Повернувшись к машине, он внимательно осмотрел её, проверил все контакты, как было сказано в письме, нашёл шлем, нашёл выключатель. Он обнаружил два плохих контакта и поджал их. Наконец, после некоторого колебания, он включил первый выключатель, как было сказано в инструкции, н загорелась красная лампочка.

Итак, всё было готово.

Он сел на кровать, взял шлем и плотно надел его на голову. Потом лёг, протянул руку, включил второй выключатель, — и услышал колыбельную.

Колыбельную песню, мелодию, зазвучавшую у него в голове.

Джон Хофф уснул.

Он проснулся и почувствовал в себе знание. Он медленно оглядывался, с трудом узнавая комнату, стену без Священной Картины, незнакомую машину, толстую дверь, чувствуя шлем на голове.

Он снял шлем и, держа его в руке, постепенно понял, что это такое. Понемногу, с трудом он вспомнил всё: как нашёл комнату, как открыл её, включил машину и лёг на кровать в шлеме.

Он знал, где он и почему он здесь. И он знал больше. Знал то, чего не знал раньше. И то, что он теперь знал, напугало его.

Он уронил шлем и сел, вцепившись в края кровати.

Космос! Пустота. Огромная пустота, с рассеянными в ней сверкающими солнцами, которые называются «звёзды». И через пространство, сквозь расстояния, которые были так велики, что их нельзя мерять милями, а только световыми годами, несётся то, что называется кораблём, — не Кораблём с большой буквы, а просто кораблём, одним из многих.

Корабль с планеты Земля — не с солнца, не со звезды, а с одной из многих планет, кружившихся вокруг звезды.

Не может быть, сказал он себе. Просто не может быть. Ведь Корабль не двигается. Не может быть космоса. Не может быть пустоты. Мы не можем быть крохотной точкой, странствующей пылинкой, затерянной в огромной пустоте, почти невидимой рядом со звёздами, сверкающими в окнах.

Потому что если это так, то мы ничего не значим. Мы — просто случайный факт во Вселенной. Меньше, чем случайный факт. Меньше, чем ничего. Шальная капелька странствующей жизни, затерянная среди бесчисленных звёзд.

Он спустил ноги с кровати и сидел, уставившись на машину.

Знание хранится там, подумал он. Так было сказано в письме. Знание, записанное на мотках плёнки, знание, которое вбивается, внушается, пересаживается в мозг спящего человека.

И это было только начало, только первый урок. Только первые крупинки старого мёртвого знания, собранного так давно, знания, хранившегося в запасе, спрятанного от людей. И он обладал этим знанием. Оно принадлежало ему — чтобы взять и пользоваться. А для чего? Ведь знание было бы ненужным, если бы оно не имело цели.

И было ли оно истинно? Вот в чём вопрос. А как узнать истину? Как распознать неправду?

Конечно, узнать нельзя. Пока нельзя. Знание проверяется другим знанием. А он знал пока ещё очень мало. Больше, чем кто бы то ни было на Корабле, но всё же так мало. Потому что он знал, что где-то должно быть объяснение звёзд, и планет, кружившихся вокруг звёзд, и пространства, в котором находились звёзды, и Корабля, который нёсся среди этих звёзд.

Он положил шлем на место, вышел из комнаты, запер за собой дверь и зашагал чуть более уверенно, но всё же чувствуя гнетущую вину за собой. Потому что теперь он нарушил не только букву, но и дух закона — и нарушил во имя цели, которая, как он чувствовал, должна уничтожить закон.

Он спустился по длинным эскалаторам на нижний этаж. В зале он нашёл Джо, сидевшего перед доской с расставленными фигурами.

— Где ты был? — спросил Джо. — Я тебя ждал.

— Так, гулял, — сказал Джон.

— Ты уже три дня «так гуляешь», — сказал Джо и насмешливо посмотрел на него. — Помнишь, какие штуки мы в детстве выкидывали? Воровали и всё такое…

— Помню.

— У тебя всегда перед этим бывал такой чудной вид. И сейчас у тебя чудной вид.

— Я ничего не собираюсь выкидывать, — сказал Джон. — Я ничего не ворую.

— Мы всегда были друзьями, — сказал Джо. — У тебя есть что-то на душе.

Джон посмотрел на него и попытался увидеть мальчишку, с которым они когда-то играли. Но мальчишки не было. Был человек, который сидел под Картиной во время собраний, который читал про Конец — набожный, примерный.

Он покачал головой.

— Нет, Джон, ничего.

— Я тебе хотел помочь.

Но если бы он узнал, подумал Джон, он бы не захотел помочь. Он посмотрел бы на меня с ужасом, донёс бы на меня в церкви, первый закричал бы о ереси. Потому что это и была ересь. Это было отрицание Мифа, опровержение веры в то, что всё — к лучшему, это значило, что они больше не должны сидеть сложа руки и полагаться на Корабль.

— Давай сыграем, — решительно сказал он.