Дорожные поэмы - Элеанор Арнасон

— Спасибо, — поблагодарил всегда вежливый летописец.

Я переоделся в чистое (последнюю смену, которая у меня осталась) и надел на головы[4] короны барда. Эти короны я завоевал на разных состязаниях, но далеко не самых престижных. На действительно заметных состязаниях мне никогда не удавалось победить.

Связанные из тонкой шерсти и украшенные яркими разноцветными кисточками, короны придали моей внешности достоинство. Проворные пальцы разведчиц распаковали инструменты: набор колокольчиков, пару кастаньет и волынку. Теперь я был готов к встрече с хозяйкой.

Готов весь, кроме моей лучшей разведчицы, которая улеглась на широкую мягкую постель с ребенком на руках.

— Почему ты прячешь малышку? — спросил летописец.

— Потому что эта крепость, как мне кажется, полна тугодумов, полностью удовлетворенных собой и своей жизнью. Если они увидят ребенка, то потребуют объяснений. «Почему ты от него не избавился? Неужели не видишь, насколько он неполноценный?» А я не хочу спорить и что-либо объяснять.

— И как же понимать твое «я»? — спросили мои мужчины. — И что означают «мои» причины?

— Сейчас некогда спорить, — сказал поэт.

И я, за исключением разведчицы, отправился к знаменитой хозяйке крепости.

Выпрямительница сидела в дальнем конце большого зала: пожилой гоксхат с седеющими волосами. У нее остались лишь четыре части, все крепкие, хотя кое-где и слегка покалеченные — у кого-то не хватало ноги, руки, глаза или пальца. Вдоль стен зала на длинных скамьях сидели слуги: могучие мужчины, женщины и нейтралы, украшенные железом и золотом.

Велика твоя слава,Лишающая Золота,Отважная Выпрямительница тестикул,Мудрая владычица Ибри.Услышав о ней,Я пересек высокие горы,Желая восхвалитьЕе благородные достоинства.

Поэт смолк. Выпрямительница подалась вперед:

— Ну? Продолжай. Я хочу услышать о своих благородных достоинствах.

— Дай мне день, чтобы поговорить с твоими слугами и собрать точные факты о твоих многочисленных достижениях, — ответил поэт. — Тогда я смогу восхвалить тебя должным образом.

Гоксхат откинулась на спинку трона:

— Значит, ты никогда обо мне не слышал? Провались все пропадом! А я-то надеялась на бессмертную славу.

— Я дам ее тебе, — невозмутимо проговорил поэт.

— Хорошо. У тебя есть день, И если мне понравится то, что ты сочинишь, я не стану трогать твои мужские части.

Я поблагодарил ее. Потом поведал о своем пребывании в разрушенной крепости. Хозяйка и слуги внимательно слушали. Когда я закончил, хозяйка воскликнула:

— Моя давняя соседка убита! Что ж, смерть приходит ко всем нам. В момент рождения у меня было двадцать частей. Воистину большое количество. Вот почему я знаменита, а также из-за неприязни к мужчинам, которая, наверное, продиктована завистью. Мои мужские части умерли еще в детстве, а нейтральные — совсем молодыми. К тридцати годам у меня осталось лишь десять тел, и все женские. Об утрате нейтралов я почти не жалею. Я всегда считала их высокомерными тупицами. Но мужских частей мне очень не хватало. Они были такими отважными и решительными! Когда сюда приходят путешественники, я даю им трудные задания. И если они не справляются, то велю солдатам держать их, пока я разворачиваю их нежные, скрученные спиралью тестикулы. Необратимого вреда я им не причиняю, зато их вопли ненадолго делают меня счастливой.

Мои мужские тела сразу помрачнели и принялись переминаться с ноги на ногу, словно собираясь бежать. Зато оба нейтрала остались спокойны. Поэт снова поблагодарил хозяйку, и голос его прозвучал уверенно. Потом я разделился и направился во все концы зала в поисках информации.

Мы ели и пили до рассвета, и слуги хозяйки охотно рассказывали мне истории о Выпрямительнице. Она обладала женской любовью к комфорту и нежностью к детям, Но во всех прочих отношениях назвать ее нежной было никак нельзя. Скорее, она была яростным вождем в битве и строгим правителем — точным, как весы.

— Она поведет нас в бой против Кривонога, — сказал один подвыпивший солдат. — Мы убьем его и приведем детей сюда. Во всяком случае, украденных детей. Насчет его отпрысков не уверен. Может, им будет лучше умереть. Это не мое дело.

Наконец я вернулся в свою комнату. Разведчица спала, обняв ребенка. Мои мужские части принялись нервно расхаживать из угла в угол. Остальные уселись сочинять поэму.

Когда небо просветлело, мир за окном стал просыпаться. На большую часть звуков можно было не обращать внимания, но на карнизе как раз под моим окном расположился уишик. Его пронзительный повторяющийся крик отвлекал поэта. Я не мог сосредоточиться на поэме.

В ярости я стал швырять в уишика всякую всячину: пуговицы из портняжного набора, запасные ручки и даже найденную в комнате старинную чернильницу. Ничто не помогло. Уишик ненадолго улетал, потом возвращался и снова начинал вопить.

Вскоре проснулась разведчица. Я объяснил проблему. Она кивнула и некоторое время прислушивалась к верещанию уишика. Потом привязала к стреле бечевку и выстрелила из окна. Стрела попала в уишика, и животное испустило последний крик. Ухватившись за бечевку, разведчица втащила его в комнату.

— Зачем ты это сделала? — спросил я.

— Потому что не хотела, чтобы тело упало во двор.

— Но почему?!

Прежде чем она успела ответить, тело у ее ног увеличилось и изменило форму. Вместо мертвого уишика я увидел тело седого гоксхата, пронзенное стрелой.

Мужчины выругались. Остальные мои части удивленно вскрикнули. Разведчица пояснила:

— Это фрагмент колдуна, которого, несомненно, наняла хозяйка крепости. Должно быть, ей очень хочется развернуть тестикулы, раз она пошла на обман и нечестную игру. Магический крик уишика был призван помешать сочинению поэмы. Если бы тело упало на землю, остальные части колдуна увидели бы его и поняли, что трюк не удался. Зато теперь у меня может хватить времени, чтобы закончить поэму. — Разведчица строго взглянула на остальные мои тела. — Принимайтесь за работу.

Поэт снова стал сочинять, а летописец — записывать. Теперь нам ничто не мешало, и дело двигалось гладко. Чем больше становилось записанных строф, тем острее было счастье и удовлетворение, охватившее меня. Вскоре эти приятные чувства стали сексуальными. Такое иногда случается, но обычно, когда поэма эротическая. Бог поэзии и бог секса — родня друг другу, хотя у них только один общий родитель, которого называют Мать-Отец-Всех.