Дитя волн - Жюль Сюпервьель

Подчас нам только кажется, что волы жуют жвачку, на самом деле в глубине души они поют.

Вол тихонько подул во флейту, и ему показалось, что отнюдь не без участия ангела раздался столь чистый звук. Ребенок приподнялся немного, оторвал головку и плечи от ложа, желая посмотреть, что происходит. Однако флейтист не был доволен результатом. Он полагал, что его никто не услышит снаружи. И просчитался.

Как можно быстрее вол удалился от хлева, опасаясь, что кто-нибудь, хуже всего – если осел, войдет и невероятно удивится, обнаружив, кто извлекает звуки из маленькой флейты.

– Приходи посмотреть на него, – однажды сказала Дева волу. – Почему ты больше не подходишь к моему ребенку? Ты так хорошо отогрел его, когда он лежал здесь голенький.

Осмелев, вол совсем близко подошел к Иисусу, а тот, чтобы подбодрить животное, ухватился обеими ручонками за морду. Вол затаил дыхание – сейчас оно было бесполезным. Иисус улыбался. Радость вола была безмолвной. Она наполняла все его тело – вплоть до кончиков рогов.

Младенец переводил взгляд с осла на вола. Осел казался несколько самоуверенным, а вол – любуясь тонким личиком, освещаемым внутренним светом, как если бы в маленьком отдаленном жилище кто-то переносил за легкими занавесками светильник из одной комнаты в другую, – вол чувствовал себя словно внутри какого-то необыкновенного кокона.

При виде понурого вола ребенок рассмеялся.

Животное не совсем поняло, почему младенец хохочет. Вол мучился вопросом, не насмехаются ли над ним. Может быть, отныне надо быть более сдержанным? Или вообще удалиться?

Но младенец снова рассмеялся, и смех был таким светлым, таким детским, как и полагалось ребенку, что вол понял – он вправе остаться.

Дева и ее сын часто поглядывали друг на друга, как бы пытаясь понять, кто кем больше гордится.

«Мне кажется, все так и должно сиять радостью, – думал вол. – Никто на свете еще не видел столь чистой матери, столь прекрасного ребенка. Но временами у обоих такой печальный вид!»

Вол и осел собрались возвращаться в хлев. Внимательно оглядевшись вокруг и боясь обмануться, вол сказал:

– Посмотри на эту звезду, которая перемещается по небу. Она так прекрасна, что согревает мне сердце.

– Оставь свое сердце в покое. Как можно глазеть на что-то, когда происходят великие события, в которых мы с тобой с некоторых пор участвуем?

– Можешь говорить что угодно, но, по мне, звезда движется в нашу сторону. Посмотри, как низко она плывет в небе. Можно даже сказать, что она направляется к нашему хлеву. А под нею движутся три фигуры, украшенные драгоценными камнями.

Животные остановились перед хлевом.

– Как считаешь, вол, что сейчас произойдет?

– Ты, осел, слишком много от меня хочешь. Я просто наблюдаю за происходящим. Этого более чем достаточно.

– У меня свои соображения на сей счет.

– Проходите, проходите, – обратился к ним Иосиф, распахивая дверь. – Разве не видите, что загораживаете вход и мешаете этим особам войти?

Животные посторонились, чтобы пропустить волхвов. Их было трое, а один, совсем черный, очевидно, прибыл из Африки. Вол стал тайком наблюдать за гостями. Он хотел убедиться, что негр питает к новорожденному только добрые чувства.

Когда Черный, который, видимо, был подслеповат, склонился над яслями, чтобы лучше разглядеть Иисуса, в его лице, которое казалось отполированным и блестящим как зеркало, отразился образ младенца. И столько почтения, столько самозабвенного смирения было в этом лице, что к сердцу вола прихлынула волна нежности.

«Это кто-то очень хороший, – подумал вол. – Те двое ни за что не сделают то же самое».

А несколько мгновений спустя снова подумал: «Да, этот лучший из троих».

Вол бросил взгляд в сторону белых волхвов в тот самый миг, когда они бережно укладывали в свой дорожный багаж соломинку, тайком вытащенную из яслей. Черный волхв не захотел брать ничего.

Потом цари уснули, улегшись бок о бок на подстилке, одолженной соседями Марии и Иосифа.

«Как странно, – размышлял вол, – они спят, не сняв корон. А такая твердая штука должна мешать куда больше, чем рога. И потом, когда у тебя на голове целое созвездие сверкающих камней, наверное, очень трудно заснуть».

Они спали сном мудрецов и казались надгробными изваяниями. А их звезда сияла над яслями.

Еще не наступил рассвет, как все трое одновременно встали, делая одни и те же движения. Во сне им явился ангел и посоветовал тотчас же отправиться в путь, но ни в коем случае не возвращаться к мнительному и завистливому царю Ироду, не говорить ему, что они видели младенца Иисуса.

Волхвы ушли, оставив звезду светить над яслями – чтобы каждый знал, где находится Он.

«Небесное дитя, не суди обо мне по моему вечно изумленному виду, по моей непонятливости. Неужели мне навсегда придется остаться в глазах людей шагающей скалой?

Что до рогов, ты же хорошо знаешь, это скорее украшение, чем нечто иное. Признаюсь даже – они мне ни разу в жизни не пригодились.

Иисус, пролей хоть немного света на убожество и бестолковость, таящиеся во мне. Передай мне хоть малую толику твоего изящества, ведь твои ножки и ручки так ладно приделаны к тельцу. Объясни мне, мой маленький Господин, почему раньше мне достаточно было лишь повернуть голову и я сразу мог охватить взглядом тебя целиком? Как же я благодарен тебе, прекрасное Дитя, что мог преклонить перед тобой колени и запросто общаться с ангелами и звездами! Временами я спрашиваю себя: может, твои наставники не все тебе рассказали, может, на моем месте должен был оказаться кто-то другой; ты, наверное, не заметил, что у меня на спине большой рубец, а на боку проплешина – это выглядит отвратительно. Даже если выбирать только среди моей семьи, можно было послать сюда моего брата или кого-то из кузенов – они куда краше меня. А разве не уместнее было направить сюда льва или орла?»

– Замолчи! – прикрикнул на вола осел. – Что ты там все время вздыхаешь? Разве не видишь, что мешаешь ему спать своими вздохами и бесконечной жвачкой?

«Он прав, – подумал вол. – Следует научиться молчать, когда надо, даже если испытываешь такое большое счастье, что не знаешь, куда его поместить».

Осел тоже молился:

«Мудрые ослы, вьючные ослы, мы идем вперед, и жизнь станет прекрасной на тучных пастбищах, где ослят будут ждать одни только радости. Благодаря тебе, маленький человечек, камни останутся на своих местах по обочинам дорог и никто больше не увидит, как они падают на наши спины. И еще. Почему на нашем пути то и дело встречаются холмы и даже горы? Разве равнина не устроила бы всех на этом свете? И почему вол, который куда сильнее меня, никогда никого не носит на своей спине? И почему у меня такие длинные уши, и хвост не метелкой, и копыта такие маленькие, и грудь такая узкая, и голос как завывание ветра в ненастье? Впрочем, может быть, это еще не окончательное решение?»

В дальнейшем по ночам звезды сменяли друг друга, охраняя младенца. А иногда на стражу приходили целые созвездия. Чтобы сохранить небесные тайны, туда, где должны были находиться звезды, отлучившиеся к Иисусу, всегда приплывало какое-нибудь облако. И диво дивное – ее величество Небесная Бесконечность словно сокращалась, созвездия становились маленькими, дабы уместиться прямо над яслями и, вобрав в себя излишние тепло и свет, умерив беспредельность, оставить только необходимое – чтобы обогревать и освещать хлев, но не пугать младенца. Первые ночи Христианства… Дева, Иосиф, Младенец, Вол и Осел были тогда совершенно необыкновенными существами. Их внутреннее сходство, которое при свете дня немного рассеивалось, а в присутствии многочисленных посетителей исчезало вовсе, после захода солнца чудодейственным образом проявлялось с новой силой и служило надежной защитой семейства.

Через вола и осла многие животные передавали просьбы познакомиться с младенцем Иисусом. И в один прекрасный день вол, с согласия Иосифа, велел одной лошади, славившейся гибким станом и резвостью, оповестить всех желающих, что начиная с завтрашнего утра они могут приходить.

Осел и вол спрашивали себя, следует ли впускать хищников, а также одногорбых и двугорбых верблюдов, слонов и вообще всех подозрительных животных с горбами, хоботами и прочими излишками мяса и костей.

Тот же вопрос возникал по поводу всяких ужасных насекомых и еще скорпионов, тарантулов, больших подземных пауков, гадов – словом, всех, чьи железы денно и нощно, даже на заре, когда кругом такая чистота, вырабатывают яд.

Дева не колебалась.

– Вы можете позволить войти всем, – сказала она. – Мой ребенок в такой же безопасности в яслях, как в высоте небесной.

– Но впускать только по одному! – добавил Иосиф приказным тоном. – Я не хочу, чтобы два зверя сталкивались в дверях, так мы свое жилище потом вовсе не узнаем.

Сначала пошли ядовитые животные – каждый входил с таким чувством, словно исправлена несправедливость. Надо было видеть, с каким тактом держались змеи, – стараясь не смотреть на Деву, они огибали ее на большом расстоянии, насколько позволяло помещение. И удалялись с таким же достоинством и спокойствием, будто были голубями или сторожевыми псами.