Живущие в подполье - Фернандо Намора

Через мгновение из этой двери выглянет Барбара в халатике, или брюках, или в воздушном одеянии, небрежно наброшенном на голое тело, вся еще дышащая сонной негой и теплом постели; она имела обыкновение поздно ложиться и потому спала после обеда почти дотемна, а одевалась только к ужину. Васко никогда не поддерживал ее легкомысленной болтовни, не отвечал на умелые попытки вызвать в нем не предусмотренную программой нежность, которая не оставляет в памяти следа, но может быть расценена как внезапный порыв. Она непринужденно предлагала, а он соглашался выпить стакан виски всякий раз, как Жасинта опаздывала или становилось ясно, что она вовсе не придет в этот день; Барбара хлопотала, как радушная хозяйка дома, которой нравится эта роль. Он только натянуто улыбался, когда Барбара, чье тело словно еще хранило жар неостывшей постели, заглядывала ему в глаза, может быть, просто из озорства, может быть, желая позабавиться над его смущением, касалась его коленей и что-то мурлыкала себе под нос, возможно: "Ты ведь ничего не потеряешь, дурачок, даже если она на придет..." - с видом наивного бесстыдства, а потом вдруг обрывала себя и снова становилась сдержанной. Замешательство Васко, если оно было, или его чрезмерное благоразумие означали лишь нежелание воспользоваться обстоятельствами или тем, что они подразумевали. Тошнота подступала к горлу еще внизу, на улице, отвращение вызывали в нем и растение с крупными мясистыми листьями, украшающее стол портье, которое с какой-то чувственной жадностью заполняло собой пространство, и лифт, двусмысленно предупреждающий кроваво-красными буквами: занято или свободно, и Барбара, покусывающая нижнюю губу, прежде чем ответить на его сдержанное приветствие, и сразу же ошеломляющая его горячим взволнованным шепотом: "Обожди минутку, я пойду прикрою ту дверь. Не хочу, чтобы тебя видели. Не хватало только, чтобы ты с кем-нибудь здесь встретился!", и комната в конспиративном полумраке - воплощение осторожности, и спальня, судя по всему находящаяся направо, с мебелью в стиле королевы Анны и позолоченными лепными украшениями, где благопристойно почивала хозяйка, не разделяя ложе ни с одним из ночных гостей, и комната налево, скорее, даже не комната, а выставка безделушек, кукол из разных концов страны и искусно сделанных кувшинчиков, где в глубине виднелся телевизор, напоминающий несуразно большое насекомое, у которого оторвали туловище и крылья и оставили только голову, только глаз, только жесткие, воинственно настороженные усы-антенны, а у стены стоял широкий диван, достойно заменяющий мягкое ложе, если в другом гнездышке находился почтенный клиент.

Лишь тогда Васко стаскивал с головы берет. Он садился на софу, почему-то не отрывая глаз от циферблата часов, хотя сам, со своей болезненной любовью к точности, никогда не опаздывал ("Дорогой мой, не говори мне о времени! Вся твоя жизнь подчинена часовым стрелкам. Стрелкам, звонкам, будильникам. Как ты ухитряешься найти место чему-то еще?" посмеивалась Жасинта, и, надо отдать ей справедливость, не без оснований, он ничего не мог на это возразить), садился на софу и закуривал сигарету.

- Хочешь, я приоткрою окно?

Он раздраженно возражал:

- Мне и так хорошо, Барбара.

"Так" означало в темноте. Когда лицо, или, точнее, нервное напряжение, скрыто от посторонних глаз. На улице все еще светило солнце, и, так как одна из планок жалюзи отошла, солнечный свет устремлялся через эту щель и будто огненный клинок рассекал комнату на две темные глыбы. Ему не оставалось ничего другого, как ждать. Он знал, что Жасинта придет гораздо позже назначенного часа, но безропотно подвергал себя ожиданию, менее мучительному, чем мысль о том, что он кого-то заставляет ждать. Быстрые пальцы Барбары проворно орудовали спицами, она пыталась его развлечь, болтая о пустяках, перескакивая с одной темы на другую. И наконец, отчаявшись преодолеть его молчаливую отчужденность, уходила.

- Если захочешь почитать журнал или послушать радио, скажи.

Она отправлялась на кухню раскладывать пасьянс. Сначала необщительность Васко раздражала Барбару, но вскоре она с ней примирилась. И все же эта обстановка умиротворяющего покоя, банальной и примелькавшейся повседневности, не потрясаемой подземными толчками, вязание Барбары, ее пустая болтовня, столь же мало трогающая, как жужжание мухи, ее хлопоты по хозяйству, которым она предавалась с детским наслаждением и детской серьезностью, и далекий, очень далекий рев проспекта действовали на Васко, как выпитое у камина теплое вино: по жилам разливается сладкая истома, поленья дров потрескивают под натиском призрачных огненных замков. То же испытывал Васко и в полумраке своей тесной библиотеки, когда, изнемогая от усталости и с болью в висках от неотступных мыслей, бросался в глубокое кресло и, прикрыв глаза, отгонял от себя образ грубого мира.

Сколько раз ему хотелось заглянуть к Барбаре только для того, чтобы насладиться минутами покоя. Самого заурядного. Он даже признался ей:

- Мне приятно сидеть около тебя. Просто сидеть и пить виски. - И едва не добавил: "И не бояться того, что ты думаешь, говоришь, того, что хочешь сказать).

Барбара была тронута.

- Мне тоже приятно, Васко. Честное слово, приятно. Иногда мне кажется, что квартира слишком велика для меня одной. Кого-то в ней не хватает.

Он чуть коснулся губами ее глаз. Она поцеловала ему руки. И каждый подумал о своем.

Как-то Васко осуществил свое намерение. Барбару удивил и даже раздосадовал - он мог бы в этом поклясться - его приход. Боясь нарушить обычный порядок, они разыгрывали скучный фарс, забыв вдруг свои роли. Их связывала Жасинта, а в тот день Жасинта не собиралась прийти. Васко, раздраженный собственным смущением, выпил предложенное ему виски и тут же встал, извинился за короткий визит и не преминул уколоть Барбару:

- Я тороплюсь, к тому же мое быстрое исчезновение, я думаю, сегодня тебя не расстроит. Кого-нибудь ждешь?

- С чего ты взял, Васко?! Посиди еще немного.

Васко принялся разглядывать, словно увидел впервые, фигуру обнаженной женщины в гостиной и, съязвив, почувствовал себя еще более смешным:

- Тебе не польстили, Барбара. Ты заслуживаешь лучшего.

Васко сидел и курил, положив берет на колени ("Объясни мне, ради бога, почему ты не хочешь расстаться с этой грязной тряпкой", - кто это сказал, Барбара или Жасинта?), он думал о том, как нескладно все получилось. И по его вине. Он всегда все испортит: и либо оттолкнет человека, заранее предчувствуя неминуемое разочарование, либо вообразит себе такое, чего никогда не могло быть. Так произошло и на этот раз. Он размечтался, как будет слушать шум дождя за окном, срывающего листья с деревьев (дождя или ветра? Наверное, ветра, морской ветер больше напоминал детство), а Барбара вязать... Чепуха. После искалеченной юности от него уцелела едва ли половина.

Этот берет, Барбара... (Барбара или Жасинта?) Жасинта опаздывала. Ему хватило бы времени, чтобы восстановить в памяти биографию своего берета, если бы он вдруг захотел это сделать (восстановить только для себя, для тебя, Васко, а не для других, пусть даже этими другими будут Жасинта или Барбара, потому что целомудренная боязнь заговорить о том, чем он живет, о том, что таится за внешней оболочкой, страх, что слова исказят чувства, осквернят их ненужной откровенностью, всегда воздвигали стену между ним и другими, нагнетая недоразумения и ошибки), - ему хватило бы времени, чтобы, не торопясь, перелистать бразильские иллюстрированные журналы "Маишет" и "Крузейро", которые могли оказаться и вчерашними и двух-трехлетней давности. Как в юридических консультациях. Барбара скупала журналы оптом. Все равно какие. Ее интересовали королевы красоты, принцессы без трона, скандалы без указания дат, high society* во всем его великолепии, золотая молодежь на пляжах - эти герои и героини никогда не казались устаревшими. В номере, который Васко держал в руках, целая страница была отведена фантастическим сценам карнавала, затем шел репортаж о бразильском враче ("человек этот никогда не страдал чрезмерной набожностью"), с которым на фазенде** в сертане*** беседовала пресвятая богоматерь. Явление богородицы на рождество! "Над этой историей стоит призадуматься". Рассказу медика можно доверять: человек он солидный и даже подвергался строгому обследованию психоаналитика, "вывернувшего его наизнанку". К тому же осталось вещественное доказательство - продиктованное ему богоматерью послание для скептиков и неверующих, написанное на непонятном языке, на котором говорили в далекой древности, так что лишь немногие эрудиты смогли его расшифровать. Сейчас безлюдный прежде сертан наводнили грузовики с паломниками и их пожитками. Уже поговаривали о строительстве отеля. Было ясно, что на этом месте вырастет город. Так осваиваются девственные просторы, так оживляются мертвые земли. Рассказ врача не безответственная болтовня, тем более что высокая стройная фигура богородицы в пепельно-сером одеянии вновь явилась ему "во плоти" (а где ты видел, Васко, возникшую в дверях высокую фигуру с наброшенным на плечи черным платком?), теперь на валунах маленького озера у фазенды и рядом с доктором оказался свидетель. Богоматерь пожелала, чтобы "не сжигали ее храм" и чтобы начали заселяться мертвые земли. Аминь.