По слову Блистательного Дома - Эльберд Гаглоев

Я шагнул в мощенный мрамором двор и почувствовал себя более спокойно.

— А что за прикид, брат? — Эдичка снял очки и, надо полагать, все-таки разглядел меня. — Пойдем лучше в бар. А то что-то ты очень… Продвинутый больно, — нашел определение.

Внутри очень уютно. Атмосфера старого духана, много дерева, кувшинов, только новомодная стойка с подсвеченным разноцветьем бутылок выпадает из общего стиля.

Эдичка подслеповат, но носит темные очки без диоптрий. Считает, что это круто. Вероятно, вид мой так шокировал парня, что он перешел на арго, которым пользоваться обычно стеснялся. Да, стеснялся, пожалуй. И после матюков сообщил:

— У тебя очень оригинальный костюм. Такое шитье, такие камни.

— Какое шитье, какие камни, — перегнулся я через стойку, — рюмку водки, стакан чаю, бутерброд с черной икрой. Бегом! — Я перевел дух. — Все за твой счет. Или в долг. Денег все равно нет.

— Ильхан, какие деньги? — взмахнул коротенькими руками Эдичка.

Я плохо на него посмотрел, и все искомое, как по мановению волшебной палочки, появилось передо мной. Ледяная водка склизко провалилась в желудок, ее вкус перебил аромат хорошо заваренного «Черного принца», вдогонку я затянулся сигаретой и внезапно понял, что всего этого, водки, чая и сигарет, в моей жизни очень давно не было.

— Эдвард, когда я у тебя был последний раз?

Эдичка сразу понял, что уже можно общаться. Он у нас немного психолог. Немного психолог, немного философ, немного жмот, немного жулик. Пижон редкий. В общем, обычный бармен.

— Вчера. С женой, детьми, двумя Андреями. Деток увезли часов в восемь, а вы остались. Новый стол накрыли. Потом ты вышел и пропал. Что было! Ты не представляешь. Андрюха поднял своих, Андрий своих. Весь парк на уши поставили. Из Галки только искры не сыпались. Я ее прямо испугался. Тебе лучше домой поехать. А то твои здесь такое учинят. Да и семья переживает. Наверно. Слушай, — без перехода спросил он, — это у тебя что, парик?

— Грива конверсионная, — буркнул я, — на вот, лучше посмотри, что это за стекляшка, — потянул с головы обруч и расстегнул шинель.

Как всякий приличный бармен, Эдичка разбирается в камнях и золоте. У нас народ увлекающийся, так что в качестве платы чего только не оставляют.

Эдичка быстренько ухватил поданный ему головной убор. Глянул на свет, потер, еще глянул, стрельнул в меня взором. Протянул мне обратно и преувеличенно спокойным голосом сообщил:

— Это — сапфир. Похоже, не искусственный. Но натуральных камней таких размеров не бывает.

— Точно не бывает?

— Быть не может, — помолчал минутку. — У нас в городе точно. Может, у шейхов каких-нибудь. В Арабистане. А у нас нет.

Вдруг меня осенила нехорошая мысль.

— Постой-ка, Эдичка, не мельтеши. Вы что, и родне сообщили?

— Ну не то чтобы сообщили, но ребята звонили твоим двоюродным… — Тут Эдичка осекся и медленно сказал: — Сообщили.

Это было не плохо. Это было отвратительно. Мне срочно надо было восставать из небытия, потому что если семья решит, что я пропал, то в городе уже сегодня будет жуть как весело. Мне пришлось наступить на много мозолей, прежде чем здесь воцарилось это хотя и шаткое, но подобие порядка, и, соответственно, недоброжелателями я обзавелся. Имена их, в общем-то, широко известны, и если фамилия решит, что кто-то нам задолжал кровь, то найдется масса охотников этот самый долг истребовать. У нас в семье восемьсот мужчин, у которых есть взрослые сыновья, у нас есть две братские фамилии, с которыми мы не обмениваемся невестами, и еще шесть близких. Их предки всегда становились рядом с нашими, когда возникала необходимость, а зная нравы наших земляков, можно предположить, что необходимость такая возникала нередко. В исторической ретроспективе. Дело в том, что мои пращуры отличались очень предприимчивым нравом, но были при этом весьма, я бы даже сказал, излишне, прямолинейны. И если им приходило в голову, что в их самых лучших на свете горах чего-то не хватает, они седлали коней и отправлялись устанавливать социальную справедливость на бессовестно цветущие равнины. А когда зажравшиеся жители цветущих долин возмущались и пытались восстановить социальную справедливость, но уже в своем понимании, вот тогда и возникала необходимость поподдерживать друг друга. Так вот, если семья решит, что кому-то из ее членов пришлось солоно, то безобразия Чикаго 30-х годов или Москвы 80-х покажутся детскими забавами по сравнению с тем, что могут учинить эти гордые дети гор. Сейчас принято посмеиваться над тем, что вроде как горец на оскорбление отвечает ударом кинжала, но уверяю вас, это отнюдь не метафора, а оскорбление — понятие очень широкое.

— Эдичка, зови такси. Быстрее зови.

Эдуард стал очень важен. Легким движением руки он снял с пояса еще один штришок в портрете колумбийского гангстера — мобильный телефон. Одной рукой набрал номер.

— Алло. Фирма «Ролла»? Здравствуйте, двенадцатая. Да. Эдуард. К «Салянам» машинку бы нам. Побыстрее. Устроит. Ехать? На Костанаева.

Выключил. Повесил на пояс. Победительно на меня глянул. Ну любит Эдичка понтануться. Половину, наверное, своих левых доходов тратит на переговоры. Ну как не пустить в глаза ближнему хорошую порцию свежей пыли.

— Дай, пожалуйста, телефон.

Эдичка — тонкий человек, сразу понимает, когда заканчивается романтика и начинаются суровые будни. Безмолвно он поставил на стойку роскошный телефон, трубка которого была реанимирована скотчем, бутылку минеральной воды, стакан и гордо удалился на кухню.

Последующие пятнадцать минут я активно проявлялся, умиротворял агрессоров. Утешал душителей и гладил по головке ниспровергателей.

— Машина приехала, — высунулась из кухни голова Эдички.

— Очень хорошо.

И подхватив свой колюще-рубящий арсенал, я двинул к выходу. Эдичка с верной битой отправился меня провожать.

Зябкая прохлада раннего утра успела смениться нежным теплом наступающего дня. Метрах в десяти от входа в ресторан стояла машина с длинной антенной на крыше. Фирма «Ролла», друг всех загулявших и опаздывающих. Верный, но платный друг. Осталось дойти до нее, сесть и уехать.

— Эй, ты, лохматый. Стоять. Документы есть?

Гораздо ближе, чем машина, метрах в пяти, но с другой стороны, стояло очаровательное трио. Наш гордый селянин, одетый в милицейскую форму, в нелепо сидящем поверх прекрасно пошитого конвейерным способом кителя бронежилете, в каске, с автоматом и дубинкой. Этакий столбик правопорядка. И парочка поджарых здоровяков в армейской одежке. По хорошо подогнанной сбруе было видно, что эти ребята явно не обыкновенные деревенские пацаны, наскоро сунутые в камуфляж. Оба лет под тридцать. Форма как вторая кожа сидит. Забыл пояснить. Город наш — почти горячая точка. У нас тут зона вялотекущего конфликта с восточными соседями на религиозно-территориальной почве. Большие дяденьки из Москвы как развели нас в свое время, так теперь все пытаются умиротворить и присылают ребят, абсолютно далеких от всех наших узкоместных конфликтов. Ребята здесь, правда, неплохо навариваются. И если их не посылают дальше в Чечню, никак не могут понять суть нашей маленькой войны, которая не прекращается ни на один день уже черт знает сколько веков. Ни мы, ни наши соседи друг у друга в доме хлеб не едим и, следовательно, мириться не собираемся, но умники из Столицы регулярно присылают разные спецназы, которые в основном, ну правда это то, что мы знаем, патрулируют совместно с нашими милицистами. Приезжие — ребята крутые, и, наверное, поэтому их начальство выдает им только палки. С какими только дубинками не прогуливались по улицам бывшего форпоста России на Кавказе дети нашей великой Отчизны. Одни под мышкой таскали метровые дубины из дерева, другие носили очень красивые резиновые дубиночки у пояса, третьи на кисти крутили складные пружинные кистенечки. Местные милицейские начальники пытались не отставать от гостей и обряжали своих воинов практически во все, что было у них в арсеналах. Но поскольку и у начальников семьи, то носили наши бравые защитники правопорядка, как правило, что-то явно не от оружейного Кардена.