Суриков - Геннадий Гор

В приходском училище, куда он поступил, приехав из Сухого Бузима, в классы два раза в неделю приходил учитель чистописания и рисования Николай Васильевич Гребнев. Василий с нетерпением ожидал эти часы, заранее к ним готовился, тщательно чинил карандаши, запасал резинки, акварельные ^краски.

Николай Васильевич Гребнев с первых же уроков произвел сильное впечатление на Сурикова и его товарищей. Он не дрался, как другие учителя, не кричал, не стучал линейкой по столу, не ставил провинившихся на дресву. Он любил предмет, который преподавал, и к своим ученикам относился с живым интересом.

В Суриков. Портрет Прасковьи Федоровны Суриковой (матери художника).

В Суриков Дом Суриковых в Красноярске (ГТГ).

В Красноярске не существовало ни картинных галерей, ни музеев, однакоже Вася Суриков не был лишен художественных впечатлений. Искусство — тонкая резьба на окнах, разноцветная затейливая утварь, мастерски выполненные вышивки — входило неотъемлемой частью в жизнь каждого сибиряка.

В деревне Сухой Бузим мальчик видел на стенах изб народные картинки, причудливо раскрашенные, нарядные и веселые, как сказки, а возвратившись в город, любил разглядывать картины, висевшие в доме родителей, в домах соседей и знакомых.

«У нас в доме изображение иконы Казанского собора работы Шебуева висело. Так я целыми часами на него смотрел. Вот как тут рука ладонью с боку лепится. Я в Красноярске… и масляные картины видел. У Атаманских в дому были масляные картины в старинных рамах. Одна была: рыцарь умирающий, а дама ему платком рану затыкает. И два портрета генерал-губернаторов: Левинского и Степанова».

Видел Суриков и гравюры с картин крупных мастеров, а также картины и рисунки красноярских художников-самоучек. Рисовал акварелью дядя Сурикова, казачий есаул Василий Матвеевич, рисовал и другой его дядя, хорунжий Марк Васильевич. Близкий родственник Суриковых Хозяинов был профессиональным иконописцем. Случалось, он писал и картины светского содержания. Так, им был сделан портрет енисейского губернатора, и довольно искусно.

В свободное от занятий в классах время Суриков любил рисовать с гравюр. Но еще чаще зарисовывал он к себе в тетрадь то, что видел вокруг.

С детских лет его поражала красочность, живописность мира. В домах — разноцветная утварь, желтые берестовые туесы[8], пузатые лагушки[9], яркие, радующие глаз сказочной пестротой эвенкийские коврики — кумаланы. На крестьянах и горожанах узорчатая одежда, расшитые бисером и разноцветными полосками унты[10], причудливо разрисованные катанки[11]. А чуть выйдешь за город — такая же яркая, нарядная природа: желтые холмы и синие, поросшие сосной и кедром горы, светлое летнее небо и голубая вода любимого Енисея.

Неистощимый, острый интерес к окружающей жизни, жадная наблюдательность — вот характерная черта Сурикова-ребенка, Сурикова-подростка. Увиденное Вася воспринимал глубоко и каждую особенность, деталь долго и бережно хранил в памяти.

Едет он в торгошинскую станицу к родным своей матери, «торговым казакам» Торгошиным, которые «извоз держали, чай с китайской границы возили до Томска», и перед ним как бы раскрывается особый мир, где даже «самый воздух кажется старинным…». Все поражало его острое внимание: и старые дома «по ту сторону Енисея — перед тайгой», и двор, мощенный тесаными бревнами, и старые иконы, и костюмы казаков и казачек… Даже двоюродные сестры представляются ему девушками «совсем такими, как в былинах поется про двенадцать сестер…».

Вася Суриков, даже купаясь в Енисее, даже ныряя, не переставал примечать:

«Мальчишками мы, купаясь, чего только не делали. Я под плоты нырял: нырнешь, а тебя водой внизу несет. Помню, раз вынырнул раньше времени: под балками меня волочило. Балки скользкие, несло быстро, только небо в щели мелькало — синее».

Всматриваться в лицо жизни и наблюдать он продолжал и в такие ужасные минуты, когда, по его словам, «земля плыла под ногами».

Вместе с другими красноярскими ребятишками Василий однажды присутствовал при смертной казни. До глубины души поразила мальчика трагическая деталь — жест преступника, в котором выразился его характер. Преступник на эшафоте перед самой казнью оправил рубашку. Эта поразительная деталь врезалась в сознание Сурикова-подростка. «Ему умирать, а он рубашку поправляет», — вспоминал художник впоследствии.

И не только привычка вглядываться, но удивительная способность видеть в самых обыденных предметах характерное, значительное, как бы проникать в поэтическую сущность каждого предмета — эта черта, свойственная юному Сурикову, приковывала внимание всех исследователей его творчества и биографов.

Кого в Красноярске в те годы могло, к примеру, заинтересовать обыкновенное тележное колесо или полозья саней? А Суриков воспринимал их как предметы глубокого значения и большой красоты.

«Когда я телегу видел, — вспоминал впоследствии Суриков, — я каждому колесу готов был в ноги поклониться. В дровнях-то какая красота: в копылках, в вязах, в самоотводах. А в изгибах полозьев, как они колышутся и блестят, как кованые. Я, бывало, мальчонком еще, переверну санки и рассматриваю, как это полозья блестят, какие извивы у них? Ведь русские дровни воспеть нужно!»

Вглядываясь в настоящее, Вася Суриков мысленно связывал его с прошлым. Окружающая действительность раскрывалась перед ним как бы в исторической перспективе. Зарисовывал ли он холмы или улицы родного города, или прислушивался к говору казаков, крестьян-охотников, приходивших из тайги, он по-своему осмысливал каждый факт.

Вот эти холмы видели битвы казаков с качинскими татарами, видели первых переселенцев, которые корчевали пни и воздвигали бревенчатые стены красноярского острога. Это было когда-то в прошлом, но разве в могучих фигурах казаков и крестьян, в их выразительных лицах, в черных с жестким блеском казацких глазах, в степенной, полной достоинства походке не проглядывало это славное прошлое?

И до Красноярска доходили вести о героизме и мужестве русских солдат и матросов — славных защитников Севастополя, слухи о подвигах русских путешественников-моряков, которые продолжали славные традиции своих дедов.

Впечатления от самой природы и жизни и определили путь Сурикова от первых школьных рисунков до больших его полотен.

Ценить натуру, наблюдать и изучать окружающий мир учил юного художника Николай Васильевич Гребнев. Он не уводил учеников от впечатлений, которые давала им жизнь, а, наоборот, расширял и укреплял их рассказами о картинах русских художников, виденных им в далекой Москве.