Лёд - Владимир Сорокин

– Значит, у нас, молодой человек, небольшая трещинка в грудине, – заговорил врач.

– Мне уже говорили, – пробормотал Лапин, не отрывая глаз от Мэр.

– Повторенье – мать ученья, – бесстрастно продолжал врач. – Стяжку десять дней не снимать. Бетонные плиты не поднимать. Мировых рекордов не ставить. С титанами любовью не заниматься. А вот это, – он протянул две упаковки лекарств, – попить. Два раза в день. И если будет болеть – пенталгин. Или семь стаканов водки. Ясно?

– Что? – Лапин перевел на него тяжелый взгляд.

– Шутка. Берите. – На ладони врача лежали две упаковки. Лапин присмотрелся к ним. Взял. Рассовал по карманам.

– Молодой человек не понимает шуток, – с улыбкой объяснил врач женщинам.

– Он все прекрасно понимает. Спасибо. – Мэр прижалась своей щекой к щеке врача.

– Будь счастлив, Урал, – громко произнесла медсестра.

Лапин резко обернулся к ней. Вперился в нее: красивая, стройная, теплый взгляд. Большие очки. Большие губы.

Мэр кивнула им. Вышла в стеклянный тамбур. И на улицу. Там было пасмурно. И промозгло. Мокрые голые деревья. Остатки снега. Серая трава.

Лапин вышел следом. Осторожно ступал.

Мэр подошла к большому синему «Мерседесу». Открыла заднюю дверь. Повернулась к Лапину:

– Прошу, Урал.

Лапин забрался внутрь. Сел на упругое сиденье. Синяя кожа. Тихая музыка. Приятный запах сандала. Белобрысый затылок водителя.

Мэр села впереди.

– Познакомься, Фроп. Это Урал.

Водитель обернулся: 52 года, круглое простецкое лицо, маленькие мутно-голубые глаза, пухлые руки, синий, в тон машины, костюм.

– Фроп, – улыбнулся он Лапину.

– Юра… то есть… Урал, – криво усмехнулся Лапин. И вдруг засмеялся.

Водитель отвернулся. Взялся за руль. Машина плавно тронулась. Выехали на Лужнецкую набережную.

Лапин продолжал смеяться. Трогал рукой грудь.

– Ты где живешь? – произнесла Мэр.

– В Медведково, – с трудом облизал губы Лапин.

– В Медведково? Мы отвезем тебя домой. Какая улица?

– Возле метро… там. Я покажу… У метро. Выйду.

– Хорошо. Но прежде заедем в одно место. Там ты познакомишься с тремя братьями. Это люди твоего возраста. Они просто скажут тебе несколько слов. И вообще помогут. Тебе сейчас нужна помощь.

– А… это где?

– В центре. На Цветном бульваре. Это займет максимум полчаса. Потом мы отвезем тебя домой.

Лапин посмотрел в окно.

– Главное для тебя сейчас – постарайся не удивляться ничему, – заговорила Мэр. – Не пугайся. Мы не тоталитарная секта. Мы просто свободные люди.

– Свободные? – пробормотал Лапин.

– Свободные.

– Почему?

– Потому что мы проснулись. А тот, кто проснулся, – свободен.

Лапин смотрел на ее ухо.

– Мне было больно.

– Вчера?

– Да.

– Это естественно.

– Почему?

Мэр обернулась к нему:

– Потому что ты родился заново. А роды – это всегда боль. И для роженицы, и для новорожденного. Когда твоя мать выдавила тебя из влагалища, окровавленного, посиневшего, тебе разве не было больно? Что ты тогда сделал? Заплакал.

Лапин смотрел в ее голубые глаза, сдавленные слегка припухлыми веками. По краям зрачки окружала еле различимая желтовато-зеленая пелена.

– Значит, я вчера родился заново?

– Да. Мы говорим – проснулся.

Лапин посмотрел на ее аккуратно подстриженные русые волосы. Концы их мелко подрагивали. В такт движению.

– Я проснулся?

– Да.

– А… кто спит?

– Девяносто девять процентов людей.

– Почему?

– Это трудно объяснить в двух словах.

– А кто… не спит?

– Ты, я, Фроп, Харо. Братья, которые будили тебя вчера.

Выехали на Садовое кольцо. Впереди была большая пробка.

– Ну вот, – вздохнул водитель. – Скоро по центру – только пешком…

Рядом с «Мерседесом» двигалась грязная «девятка». Толстый парень за рулем. Ел чизбургер. Бумажная упаковка задевала его приплюснутый нос.

– А тот, который… там остался? – спросил Лапин.

– Где?

– Ну… вчера… он что? Проснулся тоже?

– Нет. Он умер.

– Почему?

– Потому что он пустой. Как орех.

– Он что… не человек?

– Человек. Но пустой. Спящий.

– А я – не пустой?

– Ты не пустой. – Мэр достала из сумочки пачку жвачки. Распечатала. Взяла сама. Протянула водителю. Тот отрицательно мотнул головой. Протянула Лапину.

Он взял автоматически. Распечатал. Посмотрел на розовую пластинку. Потрогал ею нижнюю губу.

– Я… это…

– Что, Урал?

– Я… пойду.

– Как хочешь. – Мэр кивнула водителю.

«Мерседес» притормозил. Лапин нервно зевнул. Нащупал гладко-прохладную ручку замка. Потянул. С трудом открыл дверь. Вышел. Пошел между машин.

Водитель и Мэр проводили его долгими взглядами.

– Почему все бегут? – спросил водитель. – Я тоже сбежал.

– Нормальная реакция, – снова зажевала Мэр. – Я думала, он раньше попытается.

– Терпеливый… Куда теперь?

– К Жаро.

– В офис?

– Да. – Она покосилась на заднее сиденье.

Согнутая розово-матовая пластинка осталась лежать.

На синей гладкой коже.

Швейцарский сыр

Лапин шел. Потом побежал. Тяжело. С трудом поднимая ноги. Морщился. Прижимал руку к груди. Пересек улицу.

Вдруг.

Боль.

Грудина.

Как разряд тока.

Вскрикнул. Отдало в локти. В ребра. В виски. Застонал. Согнулся. Опустился на колени:

– Сука…

Остановился хорошо одетый мужчина:

– Чего такое?

– Сука… – повторил Лапин.

– Жизнь-то? Это точно.

Лапин тяжело встал. Заковылял к Патриаршим прудам. Здесь снега давно не было. Мокрый тротуар. Весенняя городская грязь возле пруда.

Он добрел до Большой Бронной. Вышел на бульвар. Сел на скамейку. Откинулся на влажную жесткую спинку.

– Хуе… бень… хуебень…

Подошла грязная старушка. Заглянула в урну. Двинулась дальше.

Лапин достал кошелек. Вынул доллары. Пересчитал: 900.

Пересчитал рубли: 4500. И старые свои 70. И металлический пятак.

Посмотрел по сторонам. Шли люди. Быстро. И не торопясь. Парень и девушка пили пиво на ходу.

– Это правильно… – Лапин вынул пятисотенную купюру, кошелек убрал. Встал осторожно. Но боль затаилась.

Он добрел до ларька. Купил бутылку «Балтики». Попросил открыть. Отпил сразу половину. Отдышался. Вытер выступившие слезы. Двинулся к метро. На Пушкинской площади было людно. Он допил пиво. Осторожно поставил на мраморный парапет. Стал спускаться вниз по ступеням. Остановился. Подумал: «А хули?»

Повернул назад. Вышел на Тверскую. Поднял руку. Сразу остановились две машины. Грязно-красная. И зеленая. Почище.

– Чертаново, – сказал Лапин водителю грязно-красной.

– И чего?

– Чего?

– Чего-чего! Сто пятьдесят!

Лапин кивнул. Забрался на сиденье рядом с водителем.

– Куда там?

– Сумской проезд.

Водитель хмуро качнул усами. Включил музыку. Плохую. Но громкую.

Через час небыстрой езды машина подъехала к семиэтажному дому Лапина. Он расплатился. Вышел. Поднялся на пятый этаж. Открыл ключом дверь. Вошел в тесно заставленную прихожую. В квартире пахло кошкой и жареным луком.

– А-а-а… явление Христа народу, – выглянул из кухни жующий отец.

– Надо же! – выглянула мать. – А мы уж понадеялись, что ты к Головастику переселился.

– Привет, – буркнул Лапин. Снял куртку. Потрогал повязку: не заметно через майку? Глянул в овальное зеркало: заметно. Пошел в свою комнату.

– Мы уже все съели, не торопись! – крикнула мать. Они с отцом засмеялись.

Лапин толкнул ногой дверь с надписью: «FUCK OFF FOREVER!» В комнате был полумрак: книжные полки, стол с компьютером, музыкальный центр, гора компакт-дисков. Плакаты на стене: «Матрица», голая Лара Крофт с двумя пистолетами, Мэрилин Мэнсон в образе гниющего на кресте Христа, незастеленная кровать. Сиамский кот Нерон дремал на подушке.

Три рубашки висели на спинке стула. Лапин взял черную. Надел поверх майки. Осторожно лег на кровать. Зевнул с ревом:

– У-а-а-а-а-а-бл-я-а-а-а-а!

Нерон нехотя поднялся. Подошел к нему. Лапин подул ему в ухо. Нерон увернулся. Спрыгнул на старое ковровое покрытие. Пошел из комнаты.

Лапин посмотрел на большие губы Лары Крофт. Вспомнил медсестру.

– Хар… Хара? Лара. Клара.

Усмехнулся. Покачал головой. С силой выдохнул сквозь неровные зубы.

В полуоткрытую дверь заглянула мать: 43 года, полноватая, каштановые волосы, моложавое лицо, серые лосины, черно-белый свитер, сигарета.

– Ты что, и вправду сыт?

– Я поем. – Лапин застегивал рубашку.

– Погудели вчера?

– Угу…

– Позвонить трудно было?

– Уг-у-у-у, – серьезно кивнул Лапин.