Но березы в чем виноваты! - Юрий Вяземский

Ольга, до этого больше месяца не получавшая от мужа никаких известий, с волнением, разумеется, ознакомилась с рассказом о встреченных медведях, перечитывала его по нескольку раз на дню, но не нашла в нем ответа ни на один из тревоживших ее вопросов, а именно: как живет Георгий за одиннадцать тысяч километров от своей семьи? когда он намерен вернуться домой? вспоминает ли и думает ли о жене и дочерях? и если вспоминает и думает, то что вспоминает и как думает? Да и вообще – здоров ли? Лишь одно-единственное выяснила для себя Ольга: то, что Георгий отпустил усы и бороду; была в рассказе о встрече с медведями такая фраза: «Пот, выступивший у него на губе и подбородке, склеил усы и бороду». Но это единственное отнюдь не обрадовало Ольгу, а, напротив, огорчило ее; она была твердо убеждена в том, что усы и тем более борода решительно не идут Георгию и портят его наружность.

Покормив сперва своих нахлебниц, убрав за ними со стола, отправив Катьку спать, а Дашку снарядив гулять с Лилей, Ольга устроилась на лавке под кустом сирени и взяла в руки пухлый конверт, на котором вместо обратного адреса было нацарапано: «Курилы. Проездом». Письмо было, как обычно, длинным, а почерк у Гоши, как обычно, неразборчивым, поэтому Ольга читала долго, время от времени застревая взглядом на непонятном слове; при этом лицо ее принимало сердитое, даже брезгливое выражение.

Ольга не заметила, как пришла Ленка, тем более что та появилась неслышно, молча устроилась на табуретке напротив и тут же начала вязать; вязание она принесла с собой в целлофановом пакете.

– Ах, это ты? – вздохнула Ольга, кончив читать.

– Я с тобой не разговариваю, – предупредила Ленка, не поднимая головы от вязания.

Ольга медленно сложила письмо, сунула его обратно в конверт, встала и ушла на террасу. Оттуда она вернулась с пластмассовой формочкой, которую поставила у Ленкиных ног, а сама села на лавку.

Минут пять они молча сидели друг против друга.

– А я письмо от Гоши получила, – нарушила молчание Ольга.

– Я с тобой не разговариваю, Моржухина, – повторила Ленка.

– А я тебе говорю, что получила письмо от мужа, от моего дорогого Гошеньки, – продолжала Ольга глухим, безразличным тоном, глядя в одну точку. – Очень хорошее, очень длинное письмо… Насколько я поняла из него, они сейчас со своей выставкой перебрались в город Курильск. У них там самый разгар лета. Работы мало. Поэтому целый день проводят на пляже, на берегу теплого моря… Ну, и Гошенька мой влюбился.

– Чего? – Ленка перестала вязать и подняла голову.

– Леночка, сказка моя, ничего-то ты не понимаешь в жизни, – продолжала Ольга прежним монотонным голосом, после каждого предложения делая небольшую паузу. – А Гошенька мне все объяснил в своем письме. Понимаешь, у них там, на Курилах, как бы другая планета. Все там совершенно не так, как у нас. И небо там какое-то другое, голубизны необычайной. И освещение там словно ненатуральное. И краски не те. Намного ярче и сочнее наших с тобой красок… Ну что тут будешь делать. Разве можно жить на другой планете и не влюбиться?

– Брось, Моржухина! Не мог он тебе такое написать.

– Леночка, миленькая, он мне чуть ли не из каждой командировки такое пишет. Не открытым текстом, разумеется, а в форме прозаических зарисовок. От третьего лица. Он ведь у меня писатель, ты же знаешь.

– Вот я тебе и говорю, что все это… – с облегчением начала Ленка.

– Да что тут говорить, Леночка, – неторопливо, но настойчиво перебила ее Ольга. – Какая разница, как он мне об этом напишет: «Он смотрел на нее и чувствовал, что влюбился» или «Я смотрел на нее, Оленька, и чувствовал, что влюбился».

– Неужели так прямо и написал?! – возмутилась Ленка.

– Нет, не так прямо. Могу тебе зачитать выдержки. – Ольга достала из кармана конверт. – Вот, пожалуйста: «Он подумал, что оказался как бы между двух миров. Один мир, в котором никогда не было Ее („Ее“ и „Она“ везде с большой буквы), знакомый ему, им любимый, болезненно ранящий каждой своей вспоминаемой деталью, но теперь бесконечно далекий не только в пространстве, но и во времени. Второй мир – тот, в котором, как ему теперь казалось, всегда была Она, – мир почти фантастический, нереальный, который ни на секунду не дает ему покоя, закручивает его водоворотом эпизодов, неуловимыми движениями души, мелодиями, которые звучат, как ни старается он заглушить их в себе, которые ненавидит так же страстно и яростно, как страстно и яростно не может существовать без них. А самое страшное, понял он, что ни в одном из этих миров он уже не живет, блуждает в безмирье настоящего влюбленной тенью, все понимает, все чувствует, всех жалеет, но ничего с собой не может поделать. Ни один из этих миров ему теперь не принадлежит вполне, и надо ему теперь искать нечто третье, какую-то новую планету, новое какое-то измерение, новое состояние духа и местоположение вещей…» Ну как?

– По-моему, великолепно! – воскликнула Ленка. – Если бы мой муж писал мне такие письма!.. Но, честно говоря, я мало чего поняла.

– А что тут понимать? Ясно сказано, что мой Гошенька там, на Курилах, «блуждает влюбленной тенью в безмирье настоящего» и со страшной силой ищет «новое измерение» и новое «местоположение вещей»… «Вещи», как нетрудно догадаться, это – мы с девочками. И вот теперь он жаждет найти нам новое местоположение в своей жизни, чтобы не тревожили «вспоминаемыми деталями» его курильское «состояние духа»…

– Моржухина, ты ненормальная. Это же образ! И ни в кого он там не влюбился, а просто это – образ, понимаешь?

– Леночка, милая, – Ольга убрала письмо в конверт, а конверт сунула в карман, – мне эти образы уже вот где сидят. – Она не повысила голоса, не сделала сопроводительного жеста, даже головой не шевельнула, а лишь уперлась в Ленку неживым взглядом. – Там, на Курилах, – бог с ним. Но ведь он их, эти «образы», потом домой привозит. Рассказывает мне о них часами, а иногда даже лично представляет. Дескать, знакомься, это прототип моей будущей повести.

– Ну и наглец! – снова возмутилась Ленка. – Но ты мне никогда об этом не рассказывала!

– А зачем рассказывать? – Ольга закрыла глаза, потом открыла их; ни один мускул на ее лице не шевельнулся. – Он сам об этом всем рассказывает. Что любит только свою жену, но что поскольку он натура творческая, то просто необходимо ему иногда влюбляться в других женщин… Ну да бог с ним, пусть себе влюбляется. Мне просто обидно.

– Конечно, обидно! Я прекрасно тебя понимаю! Я бы на твоем месте не знаю, что сделала! – Ленка швырнула вязание в пакет и вскочила с табуретки.

– Мне просто обидно, – безразлично повторила Ольга, скользнув взглядом за Ленкой. – Почему так… несправедливо? Почему им – все, а мне – ничего. Они, эти его «прототипы», живут с ним рядом, в одной с ним гостинице, видят его каждый день. Он водит их в ресторан, купается с ними в теплом море, загорает… Ведь не будь у меня детей, будь я такой же свободной, как они… Да разогнал бы он всех к чертовой матери и меня водил в ресторан, со мной купался бы в теплом море.

Ольга вдруг замолчала, а Ленка всматривалась в нее, готовая сострадать по первому знаку.

– У него там «безмирье», а у меня? В каком мире я живу? Дача – магазин – дача? Плита – стол – плита? Корыто – колодец – корыто? И никакой необычайной голубизны неба, неправдоподобно зеленой травы. Даже если бы они были необычайными и неправдоподобными, я бы все равно не заметила. Времени у меня нет разглядывать их. А главное – желания. Это самое страшное, Ленка. Когда человеку вдруг становится абсолютно безразлично, как он живет, зачем живет. Когда плевать ему на траву и на небо, а хочется лишь лечь, закрыть глаза и отключиться. Вот он – мой мир. Мир заведенной машины, которая знает только свою программу. А как только программа кончается, машина останавливается и тут же выключается.

– Оленька, милая, мне кажется, ты немного преувеличиваешь. Конечно, у тебя столько забот. Но ведь…

– Да кому я нужна, выжатая половая тряпка. Разве смею я упрекать своего любимого мужа за его «прототипы», ревновать его? Что такое, скажите на милость, я могу дать его творческой натуре?

– Ты дала ему двух детей. Двух чудных, живых девочек, – тихо возразила Ленка. – Разве недостаточно?

– Видимо, недостаточно, – ответила Ольга, освобождая Ленку от своего тяжелого взгляда. – Да и зачем ему мои дети, когда он их почти не видит? А когда видит, они ему мешают «творить», лезут к нему в комнату, раздражают.

– Ну, милые мои, а как вы, интересно, хотели?!

– А я не хотела! – Ольга снова воткнула взгляд в Ленку и вдруг улыбнулась; на ее неподвижном лице улыбка получилась зловещей. – Я не хотела второго ребенка. Это он настоял. Зачем она ему понадобилась, эта бедная вторая девочка, когда он и первой никогда не уделял внимания? Чтобы окончательно раздавить меня? Чтобы я уж и дернуться не могла!.. Да не нужны ему мои дети! И мне они не нужны!