Господин Китмир (Великая княгиня Мария Павловна) - Елена Арсеньева

Как-то раз, сразу после прибытия в Инстербург, сестры вышли посмотреть город. Вдруг к ним подъехал офицер на взмыленном коне, показал раненую руку, обмотанную грязной тряпицей, и попросил сделать перевязку. У Марии в сумке оказался бинт, она принялась менять повязку, как вдруг подошел кто-то из штабных офицеров с фотокамерой и сказал:

– Ваше императорское высочество, разрешите сделать снимок?

Раненый офицер слегка вздрогнул, глянул на Марию исподлобья, однако она как ни в чем не бывало продолжала бинтовать его руку. Когда закончила, увидела, что в глазах офицера стоят слезы.

– Позвольте узнать, кто вы, сударыня? – сказал он тихо.

Мария не видела причин скрывать свое имя и назвала его.

– Вы… вы двоюродная сестра императора? – Да.

Несколько мгновений офицер смотрел на нее, с видимым трудом скрывая волнение, потом вдруг опустился на одно колено прямо в дорожную пыль и, поднеся к губам край простого серого платья сестры милосердия, поцеловал его. Ошеломленная, растроганная Мария поспешила уйти…

Ее изумляло, насколько трогало солдат и офицеров то, что особа императорской крови делит с ними и опасности, и переменчивые военные успехи. Казалось бы, ну что в том такого? Это ее долг в трудное для всего народа время… Хотя временами, конечно, ей бывало страшно. Даже очень страшно. И спустя много лет она не могла забыть, как однажды над городом кружили вражеские дирижабли и сбрасывали бомбы.

…Ночь была звездная, ясная, но в небе вместо луны висело громадное серебристое чудовище, которое испускало неприятное гудение. И лучи, рыскавшие по земле и, словно щупальца, выхватывавшие из темноты здания, повозки, людей. Иногда раздавались оглушительные взрывы. В тот миг Мария впервые поняла, что такое смертельный страх… За работу по эвакуации раненых в ту ночь она была награждена орденом Святого Георгия.

Странно, но именно во время войны Мария ощутила, что ее существование, прежде казавшееся ей однообразным, словно раз и навсегда заведенный механизм, наполняется особенным смыслом. Кому бы рассказать, думала она порой со скрытой усмешкой, до чего же невесела жизнь особы царской крови… Воспитание Марии было поставлено так, что она оказалась больше подготовлена для монастыря, чем для жизни среди нормальных, обычных людей. И уж во всяком случае, оно подразумевало, что ей никогда и ничего не придется решать самой. Главное – следовать проторенным путем, который обеспечивало ей ее происхождение!

Ее мать, греческая принцесса Александра, умерла, когда Марии было полтора года. Преждевременное рождение сына Дмитрия стоило жизни этой молоденькой женщине. Великий князь Павел Александрович, дядя императора Николая II, остался вдовцом. Брат и сестра обожали своего красивого, веселого, приветливого отца. Однако в один отнюдь не прекрасный день он… исчез. Детей считали еще слишком маленькими, чтобы говорить им правду, и далеко не сразу они узнали, что их отец был отлучен от семьи императором и фактически выслан за то, что полюбил замужнюю даму, мать двоих детей, Ольгу Валерьяновну Пистолькорс, и согласился даже лишиться титула, только бы не расставаться с нею. Что и говорить, она была необыкновенная красавица. Однако мезальянс, морганатический брак и всякие такие вещи встречали самое строгое отношение со стороны молодого императора, который, женившись на Алике Гессенской, сделался блюстителем нравственности (хотя обе столицы отлично помнили его бурный юношеский роман с обворожительной балериной Матильдой Кшесинской). Ольга Пистолькорс развелась с мужем, а затем Павел Александрович увез ее за границу. Дети же были препоручены заботам опекунов: дяди и тети – великого князя Сергея Александровича и его жены, великой княгини Елизаветы Федоровны (старшей сестры императрицы). «Теперь я ваш отец, а вы – мои дети!» – сказал их дядюшка. Тетушка промолчала, храня на красивом лице привычно равнодушную маску…

Эти двое были очень странной парой. Гордые и застенчивые одновременно, замкнутые, избегающие откровенных проявлений чувств… Генерал-губернатор Москвы, печально прославленный своим высокомерием и, увы, непотребными пристрастиями, Сергей Александрович оставался любим своей женой и был самым заботливым, самым нежным дядюшкой для детей своего брата – в отличие, между прочим, от тети Эллы. Она была к племянникам совершенно равнодушна и интересовалась лишь собственной персоной: лелеяла свою нежную красоту (сама готовила кремы для лица из сливок и огуречного сока) и украшала себя (придумывала и рисовала дивные фасоны своих нарядов и тщательно подбирала к ним драгоценности, благо Сергей Александрович дарил их жене бессчетное количество). Лишь потом, с годами, жизнь смогла смягчить равнодушие Елизаветы Федоровны и к племянникам, и к людям вообще, превратила ее в совсем другого человека, полную противоположность той ледяной, чопорной красавице, какой племянница запомнила ее с детства. Началось это преображение в тот ужасный день 18 февраля 1905 года, когда анархист Каляев бросил бомбу в карету великого князя. Покушение должно было состояться двумя днями раньше, когда московский генерал-губернатор ехал в театр, однако террорист узнал, что вместе с ним в карете находятся дети, Мария и Дмитрий, и пожалел их. Террорист этот – звали его Борис Савинков, и имя его еще будет запятнано кровью многих жертв – был отстранен от выполнения задания. Каляев исправил его ошибку. Он не промахнулся, бросая бомбу: великий князь был убит на месте, буквально разорван на куски.

Елизавета Федоровна услышала взрыв и тотчас поняла, что произошло. Маша, у которой в это время был урок, видела из окна, как тетя Элла выбежала из дворца в едва наброшенном манто, без шляпы, вскочила в сани, которые ожидали ее, чтобы отвезти на склад Красного Креста (Россия воевала в те годы с Японией, и великая княгиня занималась организацией лазаретов и госпиталей), и исчезла из виду.

Спустя какое-то время детей отвели в церковь Чудова монастыря, где стояли носилки с тем немногим, что осталось от их любящего и любимого, заботливого и немилосердного, странного дядюшки. Останки его жена своими руками собирала по снегу, но еще спустя несколько дней части разметанного взрывом тела приносили в Кремль случайные прохожие. Сердце отыскали и принесли в тот день, когда тело отпевали. Елизавета Федоровна стояла на коленях подле носилок в запачканном кровью платье, с окровавленными руками. Лицо ее было белым, окаменевшим. И с этого дня в глубине ее глаз навсегда затаились страдание и боль. Она словно помешалась тогда, потому что вдруг поехала в тюрьму, чтобы встретиться с убийцей своего мужа. И сообщить ему, что он уничтожил не только великого князя Сергея Александровича, но и его жену…