Путешествие на край тысячелетия - Авраам Иегошуа

Но вот сейчас путешественникам предстоит покинуть открытое море и двинуться вверх по течению, в глубь христианского материка, и теперь они, надо думать, непременно привлекут к себе настороженные взгляды местных жителей по обе стороны реки. Как же им вести себя теперь? Быть может, собрать всех пассажиров на палубе и, медленно плывя меж речными берегами, являть местным жителям не только свои мирные торговые цели, но и царящее на борту семейное согласие? А может, лучше будет, напротив, укрыть чересчур изнеженную, мягкую природу пассажиров-южан, а заодно и тех товаров, что приплыли с ними с цветущего магрибского юга, а напоказ выставить одних лишь суровых, мрачных здоровяков-матросов — пусть висят себе на корабельных канатах, точно черные обезьяны на древесных ветвях, отпугивая своим видом всякого, кто бросит на них косой взгляд? Вот о чем толкуют сейчас с бывалым капитаном магрибские компаньоны, ибо при всем своем жизненном опыте сами они никогда еще не забирались на север дальше Барселонского залива.

В Барселонский же залив Бен-Атар и Абу-Лутфи в течение шести из последних восьми лет отправлялись ежегодно, в начале еврейского месяца ава, на груженных товаром парусных лодках, чтобы встретиться там со своим третьим компаньоном — Рафаэлем Абулафией, любимым племянником Бен-Атара и их общим доверенным торговым агентом, который для той же цели выезжал им навстречу из Тулузы и пересекал в одиночку Пиренейские горы, порой наряжаясь монахом, порой — прокаженным, потому что в таком наряде он мог надежней укрыть от таможенников, что грабили путников на границах мелких христианских княжеств, а также от настоящих грабителей, — тех, что с большой дороги, — те золотые и серебряные монеты и драгоценные камни, которые он выручал за истекший год в Аквитании и Провансе в обмен на магрибские товары.

Ежегодные эти встречи весьма услаждали душу Бен-Атара, и чему тут дивиться, коль скоро радость свидания с любимым племянником каждый раз соединялась тут с блеском золотых и серебряных кругляшек, катившихся с севера, из тамошних христианских княжеств, в его гостеприимный еврейский кошелек. Да и исмаилит Абу-Лутфи тоже всякий раз приходил в восторг, видя, что та медная посуда, и кувшины с маслом, и верблюжьи шкуры, и благовония, и мешки с пряностями, которые он так трудолюбиво собирал и скупал в деревнях и поселках Атласских гор, за минувший год превратились в ручеек этих драгоценных, позеленевших от старости монет. Неудивительно поэтому, что от года к году нетерпение обоих компаньонов всё возрастало, так что в последнее время они стали отправляться на эти летние встречи намного раньше назначенного, страшась каждой лишней минуты, которую Абулафия проведет в уговоренном месте один, со спрятанными под чужим нарядом сокровищами. И с недавних пор они покидали Магриб не в начале месяца ава, а уже в конце тамуза и подгоняли гребцов-матросов так, что те покрывали всё расстояние, отделявшее Танжер от Барселонского залива, за каких-нибудь шесть-семь суток, ненадолго останавливаясь на ночлег в безлюдных бухтах на Иберийском побережье. Причалив же под Барселоной, компаньоны немедля сдавали свои товары на хранение в конюшню при постоялом дворе местного еврейского купца Рафаэля Бенвенисти и как можно быстрее отделывались от матросов, расплачиваясь с ними грузом отборных бревен, которые те забирали с собой в обратный путь. Сами же компаньоны, опасаясь возможных матросских козней и коварства, избегали возвращаться теми же лодками, что доставили их в Барселонский залив, и вообще предпочитали не возвращаться домой по морю. С облегчением освободившись от товаров и от матросов, они покупали у Бенвенисти пару отличных лошадей и налегке поднимались на один из окружавших залив холмов — тот, который местные жители называли Еврейским и на вершине которого, в глубине очаровательной тихой рощи, располагалось уединенное, полуразрушенное старинное подворье, а может, даже древняя загородная усадьба, в которой, по преданиям, лет шестьсот назад проводили осеннюю пору последние из римских императоров. Во мраке больших сырых комнат компаньоны первым делом спешили вытравить из себя, с помощью сна, тот солнечный жар, что обжигал их глаза и тела в течение тех долгих, томительных часов и дней, когда они парили меж бескрайней голубизной сверху и такой же бескрайней голубизной снизу, — но сон этот длился недолго, потому что вскоре их уже поднимал с постели страх за третьего компаньона, и тогда они принимались часами бродить по окрестностям, прикидывая, с какой же стороны может появиться долгожданный их благовестник. А причина этих беспокойных гаданий состояла в том, что в последние годы Абулафия завел себе привычку постоянно опаздывать на их летние встречи, да не на какой-нибудь там день или два, а порой — так на все три-четыре, причем всякий раз ссылаясь при этом на какую-нибудь реальную, а может, кто его знает, и вымышленную опасность и рассказывая, как он вынужден был то и дело прятаться, пережидать или переодеваться в новый наряд, дабы одурачить очередных злоумышленников.

Но и это бы ничего, да беда в том, что страсть Абулафии к переодеванию постепенно разрослась до такой степени, что в последнее время он начал обманывать не одних лишь злоумышленников-христиан, но даже собственных компаньонов, даром что они ждали его с величайшим нетерпением. При этом компаньонов своих он дурачил не только неожиданными нарядами, но также и выбором пути к месту условленной встречи. И хотя Бен-Атар и Абу-Лутфи прочесывали, казалось бы, все мыслимые места, откуда мог появиться их молодой доверенный, Абулафии все равно удавалось их перехитрить и, оставшись неузнанным, пройти буквально с ними рядом. И лишь поздно вечером, когда они разочарованно возвращались на подворье, удрученные до глубины души и в сильнейшем страхе как за него самого, так и за то серебро и золото, которое он должен был им доставить, их вдруг извещали, что ожидаемый ими человек давно уже прибыл и даже успел наскоро потрапезничать, а теперь отдыхает от своих хитроумий в объятьях глубокого сна. И тут уж Бен-Атар, потеряв последнее терпенье, отправлялся в темноте второй стражи на поиски переряженного племянника и, найдя его комнату, входил в нее без стука, с улыбкой рассматривал разбросанные по полу части очередного притворного наряда, а потом тихо прикасался своей мягкой рукой к курчавым волосам Абулафии, всегда напоминавшим ему кудри покойного брата. И тогда племянник, поняв, что настала пора кончать с притворством, тотчас открывал живые, смеющиеся глаза и бодро поднимался с постели.

И с этой минуты рассказы его лились неудержимым потоком. Первым делом начинал он расписывать свои приключения на пути из Тулузы в Барселону, в особенности напирая на то, как ему в очередной раз удалось провести за нос пограничную стражу встречавшихся на пути различных христианских княжеств и графств, правители которых имели обычай облагать непосильным налогом всех, кто прибывал или выезжал из их земель, дабы таким способом обеспечить пропитание тем немногим, которые в этих землях оставались. Тут уж и Абу-Лутфи, заслышав ликующий голос Абулафии, тоже срывался с постели, торопясь, невзирая на поздний час, присоединиться к своим еврейским компаньонам, и, не успев войти, уже с порога, обращался к Абулафии с просьбой безотлагательно показать ему очередное золото и серебро и рассказать о каждой монете отдельно — какова ее стоимость, откуда она и в обмен на какой товар получена. А поскольку этот арабский компаньон точнейшим образом помнил все товары, которые он год назад лично вручал Абулафии, то он всегда был настороже и всегда подробнейшим образом, во всех мельчайших деталях, допытывался о судьбе каждого из этих товаров, так что Абулафии приходилось изрядно потеть, объясняя историю превращений той или иной вещи. Ведь свои товары он по большей части продавал не напрямую, а многократно обменивая одно на другое, другое на третье, и третье на четвертое, и при этом вступал во всё новые и новые, весьма запутанные и причудливые сделки, пока не находил, наконец, покупателей, которые платили ему самой увесистой и компактной из всех возможных плат. И вот теперь, утоляя неутомимое любопытство компаньона Абу-Лутфи, Абулафия старался припомнить имена всех без исключения своих покупателей, подробно рассказывая, где они живут, чем занимаются, как торговались и на что, в конце концов, согласились, и попутно, увлекаясь, начинал описывать также одежды и лица, а порой вдавался и в обсуждение верований и суждений, так что в результате, к рассвету, судьбы их магрибских товаров постепенно сплетались с судьбами христианского мира в целом, и танжерцы узнавали, какой граф умер и какой князь родился в Гаскони, или в Тулузе, или в долине Луары; который из них продолжал упрямо воевать, а который заключил мир, устав от сражений; какая река вышла из берегов в последнюю зиму и какая эпидемия вспыхнула весной; что думают монахи, как ведут себя аристократы и куда переселяются евреи. А главное — что изменилось и что осталось прежним во вкусах людей и в капризах женщин, чтобы знать, что стоит разыскивать, собирать и привозить под Барселону в будущем торговом году.