Аристотель - Пол Стретерн

Идеи Аристотеля были философией много столетий, но в Средние века к ним стали относиться как к Евангелию, сделав невозможным их дальнейшее развитие. Мысль Аристотеля построила интеллектуальное здание средневекового мира, но вряд ли стоит винить философа в том, что оно стало тюрьмой.

Сам Аристотель этого бы явно не принял. В его трудах можно встретить противоречия, которые свидетельствуют о пытливости его ума и постоянном развитии идей. Стагирит предпочитал исследование реального мира спекуляциям о его природе. Даже ошибки Аристотеля часто свидетельствуют об их поэтическом происхождении: «гнев – это кипение крови вокруг сердца», «глаз бывает голубым благодаря небу». Чисто по-гречески он рассматривал образование как путь к человечности, считая, что образованный человек отличается от необразованного, как «живой от мертвого». Хотя в том, какое место он отводит образованию, Аристотель не похож на легкомысленного оптимиста: «в процветании оно служит украшением, в бедствии – прибежищем». Может быть, он отчасти стал педантом, но есть все указания на то, что и ему выпала своя доля страданий. Всю жизнь он оставался учителем и никогда не стремился к официальной должности, но вряд ли в истории найдется другой человек, оказавший на мир столь колоссальное влияние.

И тут нам повезло, потому что Аристотель, кажется, был хорошим человеком. Цель человечества он видел в достижении счастья, которое определял как осуществление лучшего, на что мы способны. Но что это за лучшее, на которое мы способны? По мнению Аристотеля, высший дар человека – это разум, вот почему лучший (и счастливейший) из людей проводит все возможное время за чистейшей деятельностью разума, то есть размышлением. Чрезвычайно невинное профессорское представление о счастье: гедонизм как чисто мыслительная деятельность. Не многие в реальном мире согласились бы с таким взглядом, а те, кто согласен, вряд ли счастливее бездумных мещан, радующихся лотерейному выигрышу.

Подобные возражения требуют уточнения: нам надо пытаться реализовать то, к чему мы более всего способны. Можно утверждать, что знаменитый ученик Аристотеля Александр стремился делать то, к чему был больше всего способен, – нести страдания и смерть тысячам людей. Однако следует заметить, что Аристотель пытался ограничить выход за пределы моральной нормы своим знаменитым учением о золотой середине.

Согласно этой идее, любая добродетель есть середина между двумя крайностями. Здесь вспоминается традиционная греческая концепция умеренности. Она упоминается еще у Гомера, который жил на пять столетий раньше Аристотеля и описал события, происходившие за тысячу лет до рождения философа. Грекам архаической эпохи (да и грекам поздней Античности) концепция умеренности была просто необходима. Девиз «Ничего слишком» быстро стал их главной моральной максимой. Их энергия была настолько избыточной, что если она не направлялась в творческое русло, то нередко била через край. Бешеное, разнузданное поведение, которое связывали с последователями Диониса, темные стороны характера и обрядности, отраженные в греческой трагедии, страхи и предрассудки повседневной жизни – вот темная сторона раннеклассической эпохи. Чтобы из этого хаоса возникли философия, математика и блистательное искусство, требовалась исключительная умеренность.

Не случайно Пифагор даже попытался соединить эту умеренность с математикой, чтобы можно было исчислить добродетель, лежащую между двумя крайностями. Все не имеющее меры или неизмеряемое (как бесконечность) было злом. Точность стала добродетелью. (До сих пор в западной морали сохранились заметные следы такого подхода.)

Платон с его любовью к математике и абстракции пошел в этом направлении еще дальше. С другой стороны, Аристотель был против математического подхода к морали. Невозможно исчислить, что есть благо. Благо нельзя определить чисто абстрактными суждениями; оно ближе к гармонии в произведении искусства. Нравственная добродетель – середина между двумя крайностями, но больше связана с характером человека и ситуацией, в которой он находится. Убить человека на поле боя – не то же самое, что убить его на улице; но и в последнем случае убить того, кто покушается на грабеж, и того, кто просто обидел вас, – разные вещи. Вместе с аристотелевской гармонией пришел и необходимый элемент относительности. И в этом тоже была умеренность.

Сложности начинаются, когда вы пытаетесь детально сформулировать такую мораль. Если в соответствии с идеей золотой середины любая добродетель лежит между двумя крайностями, то что это за крайности? В отсутствие древнегреческого пыла и стремления к опасным перехлестам это учение ведет лишь к посредственности или словесному жонглированию. Призыв говорить правду, которая является серединой между ложью и исправлением обмана, остроумен, но этически бессодержателен. (Аристотель этого не говорил, но пришел бы к чему-то похожему, если бы решил заполнить данный пробел в своих построениях.)

В последние годы жизни Аристотеля умерла его жена Пифиада. Брак для него был явно важен, поскольку он вскоре сошелся со своей рабыней Герпиллидой, которая, очевидно, стала матерью его первого сына Никомаха. В 323 г. до н. э. в Афины пришла весть о том, что в Вавилоне после долгой попойки со своими военачальниками умер Александр. Афиняне уже давно страдали под властью некультурных македонцев и после смерти Александра дали волю чувствам. Аристотель, родившийся в Македонии и, как всем было известно, воспитывавший благороднейшего из ее сыновей, стал жертвой этих антимакедонских настроений. Его привлекли к суду по ложному обвинению в безбожии. Его обвинитель, жрец Эвримедон, припомнил гимн, сочиненный философом за двадцать лет до того в честь его погибшего благодетеля Гермия Атарнейского:

Такою силойНаполняешь ты наши души,Силой бессмертной,Властнее злата,Властнее предков,Властнее сна, умягчающего взор[4].

Этот гимн едва ли можно назвать богохульством, но толпа требовала жертв. Явись Аристотель на суд, его наверняка приговорили бы к смерти. Но Аристотель был не похож на Сократа: склонности к мученичеству у него не было. Он благоразумно покинул Афины, чтобы, по его словам, афиняне не совершили еще одного преступления против философии.

Это было непростое решение. Аристотелю пришлось навсегда оставить свой Ликей. Лишившись библиотеки и доступа к своим научным архивам, пожилой философ поселился в Халкиде, в имении, унаследованном им от отца. Этот город лежит в сорока восьми километрах к северу от Афин, на большом острове Эвбея, на берегу узкого пролива Эврип, отделяющего его от материковой Греции. В водах этого пролива существует необъяснимое явление. Хотя в Эгейском море не бывает приливов, через Эврип проходит быстрое течение, которое без видимых причин каждые шесть часов меняет направление. Стойкая местная легенда гласит, что Аристотель много дней напрягал мозги, чтобы объяснить этот феномен, и, когда впервые в жизни признал свое поражение, бросился в воду и утонул.

Более надежные исторические источники утверждают, что Аристотель умер в 322 г. до н. э. в возрасте шестидесяти трех лет, через год после прибытия в Халкиду. По слухам, он скончался от болезни желудка, хотя есть сведения, что философ покончил с собой, выпив ядовитой настойки аконита. В древности аконит иногда использовали как лекарство, что скорее наводит на мысль о передозировке или сознательной эвтаназии, чем о примитивном самоубийстве. Впрочем, потеряв Ликей, он мог утратить и вкус к жизни.

Завещание Аристотеля начинается словами: «Да будет все к лучшему; но ежели что-нибудь случится…» Дальше он указывает, кто должен заботиться о его детях, и предлагает дать свободу его рабам. Своему душеприказчику он сообщает, что если Герпиллида «захочет выйти замуж, то пусть выдадут ее за человека, достойного нас». Автор этого документа выступает человеком чрезвычайно прозаичным и достойным, но трудно увидеть в нем проявление высшего гения. Заканчивает завещание он распоряжением, чтобы часть оставшихся после него денег пошла на создание в Стагире изваяний Зевса и Афины в человеческий рост.

Я не обнаружил следов этих статуй, когда несколько лет назад в злополучный грозовой вечер добрался до разбросанных в беспорядке и поливаемых уже стихшим дождем камней древней Стагиры. Блуждая по забытым богом холмам, я вдруг вспомнил прозрение Аристотеля о природе комедии: смешное есть нечто безобразное, но без страдания. Окоченев от холода и являя собой не слишком приятное зрелище, я понял, что в идеях Аристотеля еще можно что-то найти, по крайней мере в том, что касается комизма.

Оригинальность Аристотеля остается непревзойденной в истории философии. И при этом он страдал древнейшим философским заблуждением, которое живо до сих пор. Вот что пишет Цицерон: «Аристотель осуждал философов прошлого за то, что они полагали, будто усилий их разума достаточно, дабы раз и навсегда завершить философию. Он был убежден, что они были либо очень глупы, либо очень самоуверенны, раз считали такое. Однако, поскольку философия достигла столь многого за считаные годы, он уверился в том, что скоро она придет к успешному завершению».