Поэты сидели в овраге - Анатолий Субботин

–

мертвы умеренно.

Но так, как живет город –

разве это жизнь!?

2008 г.

ЯКОРЬ

Кто я, что я? Может, якорь,

вечно идущий ко дну,

умеющий смеяться и плакать,

но никогда не кричащий: тону!

Вокруг меня сумрак и холод,

чудовищ хищный оскал.

Здесь царствуют рыба-молот

и рыба-тоска.

Но бывают минуты, когда

мечта меня вверх уносит,

с глаз спадает вода,

и я вижу веселых матросов.

Я вижу склоненный бушприт

и парус – небесную пену,

и сердце мое летит

за ним и кричит вдохновенно.

2008 г.

Надувные шары вчера взлетали

Надувные шары вчера взлетали,

и если бы не потолок квартиры,

были бы уже на небе.

Но потолок не пустил,

и сегодня они бессильно лежат на полу.

Лежат и спрашивают:

зачем же нас надували?

Да нас просто надули!

Лежат и грустно худеют,

тихо сходя на нет.

2008 г.

ГЕРДА

Говорил мне милый Кай:

«Ты любовь не расплескай»!

Ну, а сам оставил дом.

Его сердце стало льдом.

Я люблю и я иду.

Боже, боже, дай мне силы

не упасть на этом льду

и найти в пустыне синей

друга бедного, что спит

в равнодушном белом замке.

Помоги мне растопить

этот лед слезами!

2009 г.

Не грусти, родная, не болей

Не грусти, родная, не болей.

Глянь-ка, солнце прыгает все выше!

Тот, кто запустил его над крышей, –

не иначе сам сеньор Пеле.

Жизнь, она, конечно, не футбол.

Но планеты, как мячи, летают

и в ворота всё не попадают

райские. И громко крикнуть: гол! –

некому. Вселенная пуста.

В ней когда-то голевали боги.

Люди с поля удалили многих.

Одного оставили – Христа.

Но когда игрок один, мячей полно,

то последние играют первым.

Нам смотреть такое не по нервам,

ибо это страшно как смешно.

Впрочем, я отвлекся как всегда.

Слово увело меня – Сусанин.

И однажды доведет до сами

понимаете чего. Но так

выпало мне, видно, на роду.

Кто гоняет мяч, а я словами

круглыми кидаюсь на ходу,

не взирая на чины и званья.

Дорогая, я хотел о том,

что весна крапит нам лица-карты,

чтобы у зимы оттяпать царство,

где стоит и наш с тобою дом.

Не грусти, родная, не болей.

Скоро грудь земная – нараспашку,

зелень поползет из всех щелей,

и воскреснут мошки и букашки.

Ибо, как ни мерь и ни крути,

лишь они достойны воскресения.

Нам же заползти в ушко спасения

помешают рост и аппетит.

2009 г.

К жизни претензий все меньше и меньше

К жизни претензий все меньше и меньше,

так как желаний все меньше. Не надо

мне уж ни славы, ни денег, ни женщин

(хватит одной, что давно со мной рядом).

Жизнь, как жена, что казалась до свадьбы

то ли принцессою, то ли богиней;

после разделась в обычную бабу.

Но ничего, мы ее не покинем.

Нам обещали за нею полцарства.

Или мы это придумали сами?

И поплатились за наше гусарство –

юность прошла, мы очнулись с усами.

И намотали на ус, и не просим

много. Плесни нам за ужином щей,

да иногда рюмкой водки согрей –

мы и довольны, как скромные гости,

ибо мы гости у жизни своей.

И сериал заоконный, стабильный,

в коем то дождик идет, то прохожий,

то воробьи пролетают обильно,

то самолет упадет, как нарочно, –

это кино, что нам скучным казалось,

нынче вполне представляется сносным.

Мы в него чаще сигаем глазами,

чем в новогодний рязановский опус.

Жизнь дрессирует и нежно и больно

(церковь ей в этом плохой конкурент),

чтоб оставались мы в рамках арен.

Вот я смирился. Ну что, ты довольна?

Здесь, на краю моего же обрыва

я осознал, уподобленный Будде:

больше не будет безумных порывов,

но и полета, конечно, не будет.

2009 г.

ПУСТЯЧОК

Плюнув раза три через плечо

(не из страха, так, на всякий случай),

полюблю я в жизни пустячок.

Пусть меня он нежности научит.

Не успел сказать – и вот уж я

стал короче муравы зеленой,

где, понятно, встретил муравья,

что тащил соломинку влюблено.

Как в своем труде он величав!

И соломинка его таких размеров,

что субботнее бревно с плеча

ленинского кажется химерой.

Или тараканов и клопов

взять. Они из города исчезли.

Мы ответим к ним за нелюбовь,

ибо нету тварей бесполезных

для Творца… Я нежен был, пока

детвора, которая постарше,

весело, посредством кулака

не утерла эти сопли наши.

Этот мир я в хамстве обвинял.

По заслугам. Но хочу проститься

с ним тактично, как зверьё и птицы,

уподобив детству свой финал.

В. Астафьев, в злобе уходя,

одного не уяснил момента,

что земля полнее человека,

как бы тот не лез из доходяг.

Потому у жизни на краю

я смотрю не в небо, а под ноги,

и простых козявочек пою,

неосознанно живущих в боге.

2009 г.

Земную жизнь пройдя на семь восьмых

Земную жизнь пройдя на семь восьмых

(подсчет интуитивный и примерный),

мы очутились в сквере на скамейке

и кое-что достали из сумы.

Земную жизнь… А дальше? Ад и рай?

Но эти, так сказать, постройки явно

соорудил наш брат, к тому же пьяный,

в попытке зло отрезать от добра.

А Бог любил коктейли и мешал.

И мы божественно мешаем пиво

с водярой, конструируя ерша,

чтоб рыбакам жилось не так тоскливо.

Пока мы не сошли еще с ума,

и наша не совсем пуста сума,

пока тюрьма над нами ржет, как мерин, –

нам не сказать чтоб скверно было в сквере.

Пред нами Ленин. Он окаменел,

улицезрев медузу коммунизма,

которая кричит ему: «Ко мне»!

А он, исполнен странного каприза,

ни с места. И с чего бы это вдруг?..

Он, к Опере (читай: культуре) задом,

куда-то указует нам на юг.

Там хорошо, но мне туда не надо.

Пока цветы гуляют по газону,

листва щебечет, девушки цветут,

покуда сквер не обернулся в зону, –

нам хорошо и тут.

Лови момент, мой друг, и не гадай:

что будет завтра? Завтра будет осень.

Мы пожелтеем и себя не сносим,