Украинское движение: краткий исторический очерк, преимущественно по личным воспоминанием - А. Царинный

Родной брат графа Яна Потоцкого, граф Северин Потоцкий, в первые годы XIX века был попечителем вновь открытого Харьковского университета. Он привлек нескольких польских профессоров к преподаванию в нем. В Харькове образовался целый польский ученый кружок. Мысли Яна Потоцкого и Фаддея Чацкого о нерусском происхождении «украинцев» перенесены были через этих лиц на почву Левобережной Малороссии и Слободской Украины и нашли здесь значительное распространение. Автор «Истории русов» (по догадкам, Г. А. Полетика[26] или его сын В. Г. Полетика[27]) был возмущен этими «баснословными сказками» и в своем сочинении горячо протестовал против польского поползновения оторвать малороссиян от их древнерусского корня, от древнекиевской княжеской старины.

На заре русской истории основным стержнем русской народной жизни был великий водный путь «из Варяг в Греки»: Волхов — Днепр. По этому пути везде, от Новгорода до Киева, жил один народ и был один язык. Нынешнее новгородское наречие является, по-видимому, наиболее близким к древнерусскому языку. Русские колонисты, подвигаясь от линии Волхов — Днепр далее на восток в финские земли, подверглись в выговоре влиянию финского языка, и таким образом образовались великорусские наречия, вплоть до самого младшего по возрасту — московского. Русские в Белой, Черной, Малой и Червонной Руси, войдя постепенно в состав Польско-Литовского государства, подчинились в своем языке воздействию языка польского, отчасти в выговоре (белорусское дзеканье: хадзиць, ездзиць), но главным образом в словаре. Тем не менее сохранилось полное языковое единство русского народа на всем пространстве его расселения. Усилиями всех ветвей его был выработан, по примеру других народов, общий литературный русский язык для нужд науки, просвещения, государственной и общественной жизни. В основу его был положен церковнославянский язык, в свою очередь происшедший от одного из говоров древнеболгарского языка. Задача была разрешена: единый народ имел единый письменный язык.

III

Попытки пользоваться для художественно-литературных целей сверх общего литературного языка еще местными народными наречиями и говорами встречаются у всех культурных народов, начиная с древних греков. После законченной выработки общерусского литературного языка появилась такая попытка в Полтаве: И. П. Котляревский[28] написал на полтавском наречии шуточную поэму «Перелицованная Энеида». Образцом ему послужила подобная же русская поэма Осипова. В этой поэме (1798), как и в позднейших оперетках «Наталка Полтавка» и «Москаль-чаривник», И. П. Котляревский имел главным образом ввиду посмешить и позабавить читателя и зрителя, не преследуя никаких серьезных общественных, а тем более политических целей. П. А. Кулиш[29] впоследствии в склонном к тенденциозности журнале «Основа» задним числом нападал на него за это. В других случаях, например в оде князю Куракину, И. П. Котляревский пользовался литературным общерусским языком. В ту же эпоху (конец XVIII и начало XIX века) другие полтавцы — Богданович[30], Капнист[31], Гнедич[32] — работали на общерусском языке и вносили в сокровищницу его богатейшие вклады, что особенно относится к классическому переводу Гнедичем «Илиады» Гомера.

Второй значительной попыткой воспользоваться в художественных целях местным харьковским наречием являются повести Квитки (Основьяненко[33]). Написанная по-польски покойным профессором Людвигом Яновским история первых годов Харьковского университета в попечительстве графа Северина Потоцкого дает указания на то, что влияния польского кружка в Харькове толкали местные литературные силы на пользование малорусским, для поляков — «украинским» наречием. Полякам, как упомянуто выше, ужасно хотелось внушить «украинцам», что они нерусские и что общерусский литературный язык для них чужой.

Но скоро Полтавщина доказала всему миру, что она — русская, вскормив и взлелеяв гений Н. В. Гоголя. Гоголь — величайший синтез двух главнейших ветвей русского народа и в то же время, так сказать, вытяжка всех лучших духовных соков, какими обладает малорусская отрасль. Дар красочной изобразительности картин природы и людских портретов, юмор — насмешливый взгляд на мир сквозь незримые слезы, — глубочайшая, не обрядовая, а духовная, христианская религиозность — вот малорусские черты Гоголя. В «Изъяснении Божественной литургии» он достиг высот религиозного напряжения. Гоголь недооценен и полузабыт, но в будущем, у одра России, выздоравливающей от гнилостного отравления иудейским марксизмом, он займет почетнейшее место духовного врача. Знаменательно, что, по свидетельству А. А. Танеевой, Гоголь был любимым автором подобного ему глубочайшего христианина императора Николая II.

В живописи близнецом Гоголя по мистическому настроению был знаменитый Боровиковский, тоже сын Полтавщины, ближний земляк Гоголя.

IV

Если Левобережная Малороссия и Слобожанщина могли свободно идти по пути общерусского культурного развития, мощно проторенному Гоголем, то Правобережная Малороссия и Руси Черная и Белая находились в совершенно ином положении. Под влиянием друга юности — князя Чарторийского[34] — из рода волынских князей, еще в XVII веке оторвавшихся от русского пня, император Александр I обидел свой западнорусский народ, закрепощенный польским душевладельцам, не только оставив в присоединенных императрицей Екатериной II западнорусских областях за поляками руководящую роль в местной жизни, но еще усилив их значение передачей в их руки всей отрасли народного просвещения. По вине ошибочной политики Александра I под русской властью и на русской земле воздвигались такие духовные твердыни полонизма, как Виленский университет и Кременецкий лицей, и весь западнорусский край покрылся густой сетью польских поветовых училищ. Таким образом, возвращенные России западнорусские области были отданы в жертву такой полонизации, какой они никогда не подвергались за время существования независимого польского государства. Развитие русского самосознания и пробуждение русских народных чувств сделались совершенно невозможными.

При такой исторической обстановке в семье крепостного мужика Киевской губернии Звенигородского уезда родился мальчик, одаренный выдающимися художественными и поэтическими способностями, — Тарас Шевченко. Почти одновременно в соседних Таращанском и Липовецком уездах в двух очень бедных, но свободных семьях польских появились на свет также мальчики с большими поэтическими дарованиями — Северин и Гощиньский[35] и Богдан Залеский[36]. По судьбе этих трех людей и можно судить, какие хлебы выпекала тогда историческая печь на (юго-западе России. Все трое дышали в детстве одним и тем же благорастворенным воздухом киевских степей, получали почти одинаковые впечатления от картин природы и быта окружающего населения. Сохранились рисунки хат, в которых родились Шевченко и Залеский, и по внешности эти хаты ничем не отличаются одна от другой. Но вот наступили для мальчиков школьные годы. К услугам Гощиньского и Залеского по всему краю рассеяны были польские поветовые и базилианские училища. В Уманском базилианском училище они получили весьма удовлетворительное среднее образование. Здесь напитали их польским патриотизмом, несмотря на то что вокруг Умани жил русский народ, и внушили, что это народ не русский, а украинский, как бы разновидность польского. Свою родную Киевщину они мыслили неотъемлемой частью Польши. Переселившись в Варшаву, Гощиньский и Залеский скоро выдвинулись как даровитые поэты. Лучшая поэма Гощиньского «Замок Каневский» имеет темой ужасы гайдамачества 1768 года. От нее пахнет дымом зажженных гайдамаками пожаров и кровью, пролитой гайдамацким зверством. Но поэт не восторгается этими ужасами как проявлением революционного духа, подобно современным большевикам, а пишет о них с содроганием и отвращением. Элементы поэзии Залеского, по его собственному выражению, — Бог, природа, славянство, Польша, Украина. За звучность стихов современники прозвали его «украинским соловьем». Гощиньский и Залеский были главными представителями так называемой украинской школы в польской поэзии. В 1831 году они приняли деятельное участие в польском восстании против России и после неудачи его эмигрировали за границу, откуда не возвратились до самой смерти. Жизнь их имела свой смысл и свою логику.

Мужицкий сын Шевченко не прошел никакого школьного образования, потому что русских училищ на его родине не было, да ему, как крепостному, и не полагалось получать образования. В поисках науки он бродил от дьячка к маляру, пока не попал казачком в лакейскую своего пана, откуда, заметив его художественные способности, отправили его учиться живописи в Варшаву. Это было года за два до польского восстания в ноябре 1831 года, когда Шевченко имел около семнадцати лет. Учителем его был талантливый художник Лампи-младший[37].