Когда воротимся мы в Портленд - Екатерина Некрасова

Мысли метались: трансформаторная будка? подземный кабель? линия электропередач? Линии электропередач здесь только вдоль шоссе да вдоль железной дороги, откуда здесь трансформаторная будка, и никаких засекреченных объектов нет поблизости и никогда не было… Могильник радиоактивных отходов? Незаконный? Черт его, конечно, знает, но все равно — это какая должна быть радиоактивность, чтобы часы полетели… И может ли вообще радиоактивность вызвать такой эффект?

— Эдик, — сказала Галка. — У тебя есть компас?

— Нет, — нарочито удивленно отозвался он — а про себя порадовался. Суждено выйти — выйдем и так, а не хватало нам еще увидеть пляшущую по кругу стрелку компаса. Так сказать, для полноты картины и поднятия морального духа…

Туман словно бы стал еще гуще — сквозь белесые волокна Эд едва различал Галкино отчаянное лицо. Она озиралась.

Он ощупью отыскал ее холодные пальцы.

— Не бойся. Это просто какие-то помехи. Сейчас мы выйдем…

— Как в Бермудском Треугольнике, — не слушая, перебила она — шепотом, и от этого сбивчивого шепота ему стало еще страшнее. Я читала, — шептала она, водя перед его лицом свободной рукой. Глаза у нее стали как будто еще круглее. — Там ни с того ни с сего поднимается очень густой туман, и часы сбиваются, и компасы, и моторы глохнут, и радиосвязь…

— Галя, — быстро сказал он. — Не надо.

— Эди-и-ик…

И как раз в этот момент он наконец споткнулся — что-то дернуло ногу, и с непроизвольным матом он вылетел вперед, выронив сумку и проехав животом по мокрой колючей траве. Взвизгнула Галка, тоже едва не упавшая, но вовремя выпустившая его рубашку.

— М-мать… — выговорил он, упираясь руками в мокрые листья — кажется, лопухи, — и поднимаясь на четвереньки. — Й-й-й… т-т…

Рубаха была мокрая, в полосах зелени. И джинсы были мокрые — только что зелени на черном не было заметно.

— М-м-мать… — повторил он, сидя в траве и ощупывая колено.

Невеста отряхивала на нем рубаху. И в этот момент — на долю секунды раньше ойкнувшей Галки — он увидел предмет, ставший причиной его падения.

На носке кроссовки висели бусы. Между пестрыми бусинами торчало несколько застрявших, вырванных с корнем травинок.

— Эт-то что такое? — вопросил он в никуда.

Присевшая на корточки Галка потянулась было взять находку — и снова ойкнула, отдернув руку.

— Почему?.. — спросила она шепотом.

На бусах были крошки инея — словно валялись бусы в снегу. И они были холодными. Такими жгуче-холодными, что к затесавшимся меж стеклянных бусин бусинам узорным металлическим липли пальцы. Ему пришлось положить находку на колени и дышать на закоченевшие руки.

И некоторое время они молчали, разглядывая. Бусы оттаивали — иней исчезал на глазах. Как будто все время до этого они, бусы, лежали где-то на холоде…

— Чушь какая, — сказала наконец Галка, кончиком пальца смазывая туманно-водяной налет с одного из пестрых шариков. — Бред…

Бусины. Неровные, разноразмерные, не вполне шарики цветного непрозрачного стекла — со странными узорами, словно бы вкраплениями другого цвета — кружочками, квадратиками, кружочками с крестиками внутри, волнистыми линиями… У бус не было замочка — они были собраны на элементарную веревочку, завязанную узелком… Нет, не на элементарную — он понял это, когда снова взял их в руки. Веревочка была чем-то пропитана — чем-то похожим, мама моя, на смолу…

— Мы такие при раскопках находили, — сказал он наконец. И, помедлив, добавил: — Только эти, по-моему, новые…

Галка не удивилась.

— Значит, кто-то кроме вас там пасется, — заявила она, забирая бусы у него из рук. — Из местных девчонок кто-нибудь.

— Бусины новые… Дай, — он отобрал бусы у нее. — Откуда они взялись? — рассуждал он вслух, передвигаясь на четвереньках и шаря руками в траве. — Где-то здесь я их зацепил…

Дождь росы сыпался на него. Он замолчал, ощупывая мокрую землю.

…Какие они были холодные — будто на снегу лежали… На снегу… Теперь, когда он силился перебрать в памяти секунды падения, у него появилось странное ощущение. Будто, падая, он в какую-то долю мига видел: серое, низкое, зимнее небо, и прогнувшиеся под тяжестью снега лапы подступивших елей, и на сугробах — какие-то разбросанные вещи, что-то красное валялось — ткань, похожая на сорванную занавеску… И как будто пятна крови…

Он потряс головой, отгоняя бред. Поднялся и, пригибаясь, чтобы видеть, раздвинул траву. Занес ногу для шага, и…

Упал ли он на самом деле? Или падение ему лишь почудилось? Ощущение, какое бывает, когда падаешь во сне: летишь, валишься куда-то, толчок сердца, — и в те же доли секунды, просыпаясь, осознаешь себя лежащим на кровати…

Он потряс головой, но ничего не изменилось. Он стоял на коленях — по плечи в снегу. В полуметре впереди еще раскачивались потревоженные лапы огромной ели, и снег с них еще падал… Было тихо.

Завозившись, он машинально потянул из сугроба руку, сжатый кулак с бусами. Но в кулаке ничего не было. Он принялся шарить в снегу под собой, но ничего не нашел. И снег вокруг был не тронут, и ничего не валялось на нем.

Он попытался подняться, оступился и снова рухнул. Сквозь мокрую одежду снег жег.

— Мама, — сказал он вслух, барахтаясь в сугробе.

Подняться он смог, лишь ухватившись за ветку ели. Его осыпало снегом. Откуда-то с верхушки дерева снялась крупная растрепанная ворона и молча полетела низко над лесом.

Лес подступил. Вокруг был уже не луг, а скорее весьма умеренного размера поляна. Верхушки елей упирались в рваное серое небо, откуда неторопливо летели темные на фоне туч снежинки.

Здесь было не утро. Зимой в семь утра еще темно. Здесь был день, самая середина серенького зимнего дня.

Было нестерпимо холодно. Он стоял по пояс в снегу, держась одной рукой за елку, а другой обнимая себя за плечи.

— Мама, — позвал он шепотом и крикнул: — Галя!

Выпустил ветку и, шагнув назад, снова упал на колени. Он отчаянно рыл снег, плотный, слежавшийся, нестерпимо заныли скрюченные пальцы, а он все рыл, ворошил, раскидывал, снежные ошметки летели в лицо… Найти, снова попасть в ту невозможную, невероятную, непредставимую лазейку, через которую он вывалился из лета в зиму, со знакомого луга черт знает куда… Господи, да что же это!..

…Он поднялся, когда совсем перестал чувствовать пальцы. Вырвал рубашку из джинсов и засунул ладони под мышки. Его шатало.

Это все бред, думал он, трясясь и стуча зубами, вытирая текущий нос о плечо. Бред. Сейчас я очнусь, голова моя будет лежать на коленях у Галки, а над лугом будет всходить солнце…