Хроники - Боб Дилан

Янг иногда организовывал концерты неподдельных артистов фолка и блюза. Привозил их из других городов, и они играли в Ратуше или в каком-нибудь университете. В разное время я видел, как в центре появлялись Клэренс Эшли, Гас Кэннон, Мэне Липском, Том Пэйли, Эрик Дарлинг. К тому же там продавалась масса эзотерических фолковых пластинок, и все их мне хотелось послушать. Целые фолианты вымерших песен – матросских, Гражданской войны, ковбойских, погребальных, церковных, профсоюзных, песен против расизма. Древние тома народных сказок, дневники «уоббли» – членов организации «Индустриальные рабочие мира»[10], пропагандистские памфлеты касательно всего – от прав женщин до опасностей пьянства. Один был написан Даниэлем Дефо, английским писателем, автором «Молль Флендерс». Продавались и кое-какие инструменты – цимбалы, пятиструнные банджо, казу, свистульки, акустические гитары, мандолины. Если вас интересовало, что такое фолк-музыка, тут было самое место получать представление.

У Иззи была задняя комната, где стояла пузатая дровяная печь, криво висели картины и толпились хлипкие стулья. Портреты старых патриотов и героев на стенах, керамика с узорами, напоминающими ручные стежки, черные лакированные канделябры… Множество всяких ремесленных изделий. Вся комнатка была набита американскими народными пластинками, и в ней стоял фонограф. Иззи разрешал мне тут сидеть и слушать сколько влезет. Я даже перебирал допотопные валики с записями. Безумно усложненный современный мир мало меня привлекал. В нем не было значимости, не было веса. Он меня не соблазнял. Для меня свинговало, имело значение и было актуальным другое: крушение «Титаника», Галвестонский потоп[11], Джон Генри, «вгоняющий сталь», Джон Харди, застреливший человека на Западновиргинской линии. Все это оставалось современным, игралось открыто и публично. Над этими новостями я задумывался, за ними следил и охотился.

Что касается слежки и охоты, Иззи еще и вел дневник. Некая амбарная книга постоянно лежала открытой у него на столе. Он расспрашивал меня: где я вырос, как заинтересовался фолк-музыкой, где ее для себя открыл – всякое такое. А после этого писал обо мне в своем дневнике. Ума не приложу, зачем. Вопросы его меня раздражали, но сам он мне нравился, потому что был со мною любезен, и я старался держаться тактично и приветливо. С посторонними я разговаривал очень осторожно, но Иззи был нормальный, поэтому я отвечал ему как есть.

Он расспрашивал о моей семье. Я рассказал о бабушке с материнской стороны – она жила с нами. Ее наполняли благородство и доброта, а однажды она сказала мне, что счастье не валяется на дороге. Счастье и есть дорога. А еще учила меня быть добрым, потому что все, с кем я встречусь в жизни, ведут жестокий бой.

Я даже не представлял себе, какие бои ведет Иззи. Внутренние, внешние – кто знает? Янга заботили социальная несправедливость, голод, бездомность, и своей озабоченности он ни от кого не скрывал. Его героями были Авраам Линкольн и Фредерик Дугласс. «Моби Дик», абсолютная рыбацкая байка, была его любимой сказкой. Янга постоянно осаждали сборщики платежей, заваливали предписания домовладельца. За ним все время гонялись кредиторы, но все это, похоже, его не смущало. Устойчивости к невзгодам ему было не занимать, он даже сражался с городской администрацией, чтобы фолк-музыку разрешили играть в парке Вашингтон-сквер. Все стояли за него.

Он вытаскивал мне пластинки. Дал мне запись «Кантри Джентльмен» и велел послушать «Девчонку за барной стойкой»[12]. Поставил мне «Блюз Белого дома»[13] Чарли Пула и сказал, что мне это подойдет идеально, а также обратил мое внимание, что это – та самая версия, которую исполняют «Рэмблерз». И еще завел мне песню Биг Билла Брунзи «Кто-то должен уйти»[14], которая тоже мне подходила. Мне нравилось тусоваться у Иззи. Огонь в печи потрескивал всегда.

А однажды с улицы зашел какой-то здоровый плотный мужик. Словно явился прямиком из русского посольства, отряхнул снег с рукавов шубы, снял перчатки, бросил на прилавок и попросил гитару «Гибсон», висевшую на кирпичной стене. Оказалось, это Дэйв Ван Ронк. Неприветливый, сплошная масса вздыбленных волос и щетины, на нем словно было написано, что ему на все плевать. Такой самоуверенный охотник. Разум мой заметался. Между этим человеком и мной теперь не стояло ничего. Иззи снял гитару и протянул ему. Дэйв перебрал струны, наиграл какой-то джазовый вальсок и снова положил гитару на прилавок. Едва он убрал от нее руки, я подошел и сам схватил ее, а одновременно спросил, как можно получить работу в «Газовом фонаре», кого нужно для этого знать? Не то чтобы я старался с ним так закорешиться, мне просто было любопытно.

Ван Ронк с интересом посмотрел на меня – он был резок и угрюм, спросил только, не уборщиком ли я хочу.

Я ответил: нет, не уборщиком, еще чего не хватало, но не мог бы я для него что-нибудь сыграть? Он ответил:

– Давай.

Я сыграл ему «Никто тебя с фунтом лиха не знает»[15]. Дэйву понравилось, и он спросил, кто я такой и как давно в городе. А потом сказал, что я могу зайти часиков в восемь-девять вечера и сыграть пару песен в его отделении. Так я познакомился с Дэйвом Ван Ронком.

Я вышел из «Фольклорного центра» на пронизывающий холод. Ближе к вечеру я сидел в «Таверне Миллза» на Бликер-стрит, где все музыканты из обжорок собирались, болтали и всячески тусовались. Мой друг, гитарист фламенко Хуан Морено, рассказал о новой кофейне, которая только что открылась на 3-й улице – называется «Чрезмерно», – но я его едва слушал. Губы Хуана шевелились, но почти никаких звуков не вылетало. Я никогда не стану играть в «Чрезмерно», незачем. Меня вскоре наймут выступать в «Газовый фонарь», и обжорок я больше не увижу. Снаружи термометр сполз чуть ли не до минус десяти. Пар от дыхания замерзал в воздухе, но холода я не чувствовал. Я держал курс к фантастическим огням. Никакого сомнения. Не обманываюсь ли я? Вряд ли. Не думаю, что мне бы хватило воображения обмануться; но и ложных надежд у меня не было. Я приехал из самого далека и начал с самого низа. Но судьба уже готова мне явиться. Я чувствовал, что она смотрит прямо на меня и ни на кого больше.

2

Утраченная земля

Я сел в постели и огляделся. Постель представляла собой диван в гостиной, а от железного радиатора поднимался пар. Над камином – портрет колониста в парике, он смотрел на меня из рамы; у дивана – деревянный шкафчик на колоннах с каннелюрами, возле него – овальный стол с закругленными по углам ящиками, кресло, похожее на тачку, небольшая конторка, отделанная фиолетовым шпоном, с откидными крышками; тахта – на самом деле обитое заднее сиденье автомобиля, а из-под обивки выпирали пружины; низкое кресло с круглой спинкой и завитками на подлокотниках; на полу – толстый французский ковер, сквозь жалюзи пробивается серебряный свет, крашеные доски подчеркивают контуры свода.

В комнате пахло джином с тоником, древесным спиртом и цветами. Квартира – в доме федерального стиля, без лифта, на верхнем этаже. Дом стоял в районе Вестри-стрит, ниже Канал и около реки Гудзон. В том же квартале находилась «Бычья голова» – подвальная таверна, куда заходил выпить американский Брут, Джон Уилкс Бут. Я тоже заглянул туда разок и увидел его призрак в зеркале. Недобрый знак. С жильцами этой квартиры, Рэем Гучем и Хлоей Киль, меня познакомил друг Ван Ронка фолксингер Пол Клэйтон, добродушный, безутешный и меланхоличный – он выпустил, наверное, пластинок тридцать, но американской публике был неведом, – интеллектуал, исследователь и романтик с энциклопедическим знанием баллад. Я подошел к окну и посмотрел на белые и серые улицы, и дальше, на реку. Собачий холод, вечно ниже нуля, но пламя в моем мозгу никогда не гасло – точно флюгер, что постоянно вращается. День клонился к вечеру, Рэя и Хлои не было дома.

Рэй был лет на десять старше меня, из Вирджинии, похож на старого волка – жилистый, весь в боевых шрамах. В его длинной родословной попадались епископы, генералы, даже губернатор колонии. Рэй был нонконформистом, противником десегрегации и южным националистом. Они с Хлоей жили в этой квартире, как будто от кого-то прятались. Рэй напоминал персонажа тех песен, что я пел, – человек, повидавший жизнь, наделавший дел и переживший романов. Он довольно потаскался по стране, знал ее вдоль и поперек, понимал, где какие условия. Хотя страну уже потряхивало так, что через несколько лет задрожат американские города, Рэя это мало интересовало. Он говорил, что подлинное действие разворачивается «в Конго».

У Хлои были рыже-золотые волосы, карие глаза, неразборчивая улыбка, кукольное личико, а фигурка – еще лучше. Ногти она красила в черный. Она работала гардеробщицей в «Египетских Садах» – ресторане с танцами живота на 8-й авеню, – а кроме того, позировала для журнала «Кавалер».