Истории просвещения в России (Бурсак в общественной жизни России середины XIX века) - Николай Либан

О школе для детей «нарочитыя чади» надо сказать особо. Эта школа недолго просуществовала в Древней Руси, и дело здесь вовсе не в том, что дети боярские, по­пав в греческую школу и окончив ее, не имели необходи­мости и охоты «посвящать себя званию учителей так, что­бы последующие учителя явились из них самих»[19], а в том, что греческая школа по существу была чужда русской жизни и не ассимилировалась с той средой, которую обу­чала. Она не была согрета национальной идеей и быстро утрачивала свое первоначальное назначение - просвети­тельницы детей княжеских и боярских. Она обращалась в обыкновенный частный пансион иностранца, где пребы­вание ученика обусловливалось только платой за обуче­ние. Отсутствие княжеских и боярских детей побудило ее открыть свои двери для всех желающих, то есть способ­ных платить. Здесь она встретила конкурента в лице рус­ской школы, успевшей приобрести к этому времени до­вольно широкий размах. К тому же если вспомнить, что греческая школа была только в Киеве, а не по всей Руси, а тяга к грамотности была повсеместной (причины к тому различны, и о них будет сказано ниже), то станет совер­шенно ясно, что распространителем грамотности на Руси было приходское духовенство. Оно охотно продавало свои знания, то есть обучало грамоте, видя в этом особую ста­тью дохода[20]. Эти учителя были весьма популярны в свое время. Они дорожили знаниями, которые выделяли их из общей среды, и всячески старались закрепить за собой авторитет учителя-наставника, охотно посещали за опре­деленную мзду детей княжеских и боярских, наставляя их книжной мудрости, то есть, попросту говоря, обучали их грамоте. Обучали они и у себя на дому детей разного звания. Это была первая публичная школа, которая быс­тро распространялась, охватывая самые разнообразные слои старорусского общества. И странно было бы предпо­ложить[21], что в период своего расцвета страна оставалась без публичной школы, этого первоэлемента любого культурного созидания, и объяснять всё трудом и одаренно­стью отдельных личностей. Летописи того времени посто­янно свидетельствуют об открытии многих школ, и даже таких, где преподавались латинский и греческий языки, о книжной образованности, об уважении русских людей к ученым Византии и Запада, посещавшим Русь. «Эти известия говорят не о редких, единичных случаях или исключительных явлениях, не оказавших никакого дей­ствия на уровень просвещения: сохранились очевидные плоды этих просветительских забот и усилий... образова­лась литературная школа, развилась оригинальная лите­ратура, и русская летопись XII века по мастерству изло­жения не уступает лучшим анналам тогдашнего Запада»[22]. К Труды экспедиции профессора А.В. Арциховского убеди­тельно доказали, что грамотность была достоянием не только княжеской и боярской, но и крестьянской среды.

Киевская Русь породила такую профессию, как «ма­стер», то есть учитель. Факт ее возникновения в высшей степени интересен. Он свидетельствует о том, что желаю­щих учиться было так много, что приходское духовенство, выступавшее в роли учителей, уступало часть своих уче­ников мастерам, ибо само не могло удовлетворить возрос­ших потребностей. В противном случае оно ни за что бы не уступило свое право получать деньги за обучение. Кто были эти мастера, с достоверностью сказать трудно. Но то, что они были людьми национальной среды, - это бесспорно; то, что они были беднейшими из этой среды, тоже не подле­жит сомнению. Мастер вырастал из способного ученика школы, в которой он обучался. Ему становилось ясно, что знания свои он может обратить в профессию, которая в ка­кой-то мере обеспечит ему материальное благополучие. Естественно, возникает вопрос, почему мастера, имея со­ответствующую подготовку, не пытались освободиться от тяглового положения путем принятия сана? Здесь на их пути стояли четыре препятствия. Первое: принимающий сан должен был предварительно жениться. Но содержать семью человеку, живущему «от псалтыря и указки», было делом нелегким. Второе: в священники посвящались лица, достигшие определенного возраста, а до тех пор они могли кормиться только ремеслом учителя. Третье было связано с выплатой крупной суммы епископу. Русские иерархи, опираясь на пример константинопольской патриархии, ввели в практику взимание платы за посвящение. Это было обусловлено и обилием кандидатов, претендующих на свя­щенство: желающих принять сан оказалось значительно больше, чем это требовалось для княжеской и церковной власти. Здесь кончается существование духовной школы как таковой, из школы обучающей она превращается в ме­сто проверки знаний для ищущих священнического сана. Многие из этих претендентов надевали суму и шли по миру - собирать на свое посвящение. Мастеру же разумнее и выгоднее было заниматься своим ремеслом, чем нищен­ствовать. Наконец, четвертое препятствие - конкуренция между священниками. Духовенство выбиралось приходом, и у вновь посвященного не было гарантии, что он когда-нибудь получит место, то есть приход, если он искал священ­ства по собственной инициативе, а не по заручительству прихода. Перспектива же сделаться «крестовым» попом, как их позднее называли в Московской Руси, то есть бесприходным священником, попросту бродягой с требником, никак не могла импонировать человеку, успевшему вку­сить радость педагогического труда. Но бесспорно то, что мастер, пообжившись, женившись и обзаведясь хозяй­ством, настойчиво старался передать профессию своим де­тям. В старорусских памятниках вплоть до конца XVI века встречается упоминание о мастерах, этих безымянных пе­дагогах Древней Руси.

Так выглядит русская школа в момент своего зарож­дения; такой она оставалась до исторических потрясении 1223 года.

Начиная с тринадцатого вплоть до шестнадцатого столетия «духовная школа» деградировала, быстро утра­чивая свой публичный характер. Под тяжестью событий, переживаемых страной, она исчезла как учреждение. Этот процесс был вполне естественным, ибо ни один соци­альный организм не обладает такой хрупкостью, как шко­ла, такой способностью быстро реагировать на политиче­ские события внутри страны и за ее пределами.

В свете национальной трагедии XIII века ясно ощу­щается процесс угасания публичной школы. Но это не означало прекращения книжного просвещения. Культур­ные накопления предыдущих веков были настолько зна­чительны, что на протяжении полутораста лет русская литература жила художественно-эстетическими принципа­ми, сложившимися в Киевской Руси. Для прославления национальной победы 1380 года старорусский книжник не нашел ничего лучшего, как повторить классическую форму книжного эпоса, отлившегося в военно-героическую песню. Он вливал новое вино в старые меха, и в этом была его слабость. Но самый факт обращения к лучшим произ­ведениям литературы XII века свидетельствовал о живу­чести книжной традиции Киевской Руси. И нет ничего удивительного, что с середины XIV века для прославле­ния Московского государства расцветает богатая панеги­рическая литература.

Духовная школа в Киевской Руси продержалась очень недолго: она перестает существовать с момента пре­кращения правительственных наборов в священники. Публичные школы, которыми богата была Киевская Русь, представляли, по существу, светскую школу грамотно­сти, где преподавание велось духовенством, а учебника­ми являлись культовые, богослужебные книги, приспо­собленные для учебных целей. Обучавшиеся в ней подро­стки были далеки от мысли о принятии сана. Основным контингентом этой школы были дети тяглых людей. Ес­тественно, что родители, отдавшие своих детей в школу, преследовали часто утилитарные цели. Семье нужны были

грамотные люди. Тяглый человек, вступая в договорные отношения со своим господином, юридически, то есть пись­менным договором, закреплял свои обязанности по отно­шению к нему, а господин в том же договоре указывал свои права и обязанности по отношению к тягловому человеку. Незнание грамоты затрудняло процесс подобной сделки и было крайне невыгодным для человека, не умеющего про­читать то, что написано в договоре. Договоры, писанные на бересте, найденные последней археологической экспедици­ей профессора Арциховского, объясняют практическое зна­чение грамотности в среде тяглых людей. Угасание публич­ной школы нужно видеть прежде всего в исчезновении кон­тингента школьников, родители которых были людьми всякого звания. На плечи их и обрушилась вся тяжесть та­тарского нашествия. В сложившихся условиях важнее все­го были рабочие руки, даже детские, нужно было платить дань Орде. Тяглому человеку было не до школы, да и не было нужды в образовании; разумеется, ни о каких догово­рах не могло быть речи, когда выплачивалась «военная контрибуция» - дань.

Никаких существенных изменений в среде духо­венства в этот период не произошло. Дети его, по дости­жении определенного возраста, наследовали места сво­их родителей. Правда, теперь они не посещали публич­ной школы, ибо таковая исчезла и лишь в некоторых областях влачила жалкое существование. Священнику не было смысла отправлять своего сына из дома для того, чтобы тот научился читать и писать. Он легко мог обу­читься грамоте дома, у своего же отца. Что касается при­обретения навыков отправления церковных служб, то попович, живущий при отце, свободно усваивал таковые. Со временем он становится естественным кандидатом на отцовское место. Таким путем устанавливалась наследственность церковных мест, а это создавало касту духо­венства, которое выступало как «учительное сословие»» продолжая удерживать в своих руках монополию на просвещение.