Ричард Львиное Сердце - Морис Хьюлетт

Не успел священник начать службу, как Жанна Сен-Поль, которая не спала всю ночь, прокралась в часовню. На голове у нее было покрывало, держалась она прямо. Войдя, она опустилась на колени, и, вытянув руки в уровень с подбородком, сложила их так, что кончики пальцев указывали на небеса, куда летели и ее помыслы. Так, словно застывшая в молитве, она оставалась во все время совершения таинства, не шелохнувшись даже в ту минуту, когда, при вознесении святых Даров, Ричард пал ниц на землю. Казалось и она безмолвно приносит свое собственное сердце в жертву Богу и в знак благоговения.

Граф приобщился святых Тайн. Он был человек очень религиозный: на всякое дело он отправился бы скорей без меча, чем без благословения Божия. Жанна видела, как спокойно принял он причастие. Она была в возвышенном настроении и стояла неподвижно, как статуи святых, но как только кончилась обедня, и Ричард принес благодарственную молитву, она удалилась от него в темный угол.

Он прошел мимо нее к выходу, задев по дороге концом своего меча за край ее платья. Она не слышала его шагов — он ступал тихо, словно кошка, — но почувствовала прикосновение меча и вздрогнула.

Ричард понесся вскачь со двора.

Пока аббат Мило бормотал свои благодарственные молитвы, Жанна вышла из своего уголка, чтобы поговорить с ним. Он об этом и сам догадался, не нуждаясь во взгляде, которым она подозвала его из-под своего покрывала. Он сел у алтаря Сен-Реми [13], она опустилась на колени рядом с ним.

— Что? Ладно, дочь моя? — спросил Мило.

— Думаю, что ладно, — ответила она.

Аббат — старичок с красным лицом и слезящимися глазами, подверженный насморкам — отверз свои уста и изрек разные умные речи, какие только знал. Он поднял указательный палец кверху, словно коготь, и принялся чертить им в воздухе какие-то таинственные знаки.

— Послушайте, что я вам скажу! — начал он. — Я вам скажу, что вы поступили хорошо, и всегда буду утверждать это. Этот великий принц, которого я люблю, как родного сына, не для вас, но и не для других. Нет, нет! Он уже женат.

Мило надеялся озадачить ее, но старый проповедник ошибся: Жанна была слишком удручена своим горем.

— Да, дочь моя! — повторил он. — Он действительно женат. Но на ком? Да на самом себе! С детства этот человек одинок душой и не может жениться в том смысле, как вы понимаете. Вы думаете, он вас любит? Верьте мне, что нет. Он любит самого себя: у него есть призвание, ему предначертана особая судьба… «Какая?» — спрашиваете вы…

Жанна не спрашивала ничего, но он считал, что по правилам риторики ему полагается спрашивать:

— Иерусалим, вот в чем его судьба! — ответил он сам себе. — Иерусалим, вот избранная им невеста, томящаяся в цепях! Он не женится ни на вас, ни на Элоизе французской, ни на какой другой девице во всем христианском мире, пока не свершится его духовный брак. Я не любил бы его так, если бы не верил в это. А почему? Разве назову я своего собственного сына отступником, потому что он отмечен крестом Господним, потому что он заключил союз со Спасителем?

Мило откинулся назад на своем кресле, глядя на нее пытливо, чтобы подметить, как она приняла его слова. Она приняла их спокойно и повернула к нему свое лицо, просветленное борьбой, и глаза, казавшиеся совсем черными.

— Что бы мне сделать, чтобы спасти себя? В голосе ее слышалось утомление.

— Спасти себя? — удивился он. — Но, дитя мое, разве во Кресте не спасение?

— Но не от Ричарда, батюшка…

«Совершенно верно, хоть и стыдно в этом признаться», — подумал старик. Он вообще старался обходить такие вопросы, но теперь ему пришлось убедиться, что эта девушка их не боится. Верный своим правилам, он уклонился от ответа.

— Поезжай домой, к своему брату, дочь моя! Поезжай в Сен-Поль-ля-Марш. Помни: что бы ни случилось, в несчастье для женщины всегда есть две двери спасения — монастырь и супружеское ложе.

— Никогда не пойду я в монастырь! — воскликнула Жанна.

— Мне кажется, ты рассуждаешь вполне разумно, — заметил Мило.

Я предполагаю, что такой выбор показался Жанне страшным, ибо аббат вдруг приписал в своей книге:

«Казалось, бодрость духа вдруг оставила ее: она начала сильно дрожать, напрасно стараясь побороть слезы. Я ей на все открыл глаза в те несколько минут, когда она сидела у моих ног. Она была еще очень молода и, по-видимому, считала себя погибшей».

— Полно, полно! — проговорил он. — За последние два дня ты показала, что ты — хорошая, смелая девушка. Не каждая могла бы пожертвовать собой для графа Пуату, старшего сына короля. Довольно горевать, не будем думать об этом!

Без сомнения, он надеялся закалить ее такой грубостью, которая далеко не была его отличительной чертой. И возможно, что ему удалось вовремя подтянуть ее расходившиеся нервы. Взрыва отчаяния не было, но горькие слезы еще продолжали катиться.

— О, что мне делать, что мне делать? — проговорила жалобно Жанна.

«Бог свидетель, — пишет дальше аббат, — дело было плохо, ко мне пришла в голову счастливая мысль».

Он заговорил о Ричарде, о том, что ему уже удалось совершить до сих пор и что ему еще оставалось сделать.

— Моя дорогая! Говорят, клеймо врага человеческого на всей его родне. Говорят, что Жоффруа Серый Плащ имел сношения с дьяволом. И что верно, то верно: у Ричарда, как и у всех его братьев, семя этой заразы еще живет в крови. В доказательство взгляни на изображение леопардов и рассуди: есть ли хоть один царствующий дом во всем христианском мире, который взял бы себе такой герб, не имея дела с дьяволом? Затем взгляни на поступки этих принцев. Что привело юного короля к мятежу и смерти, а Джеффри — к хищению и тоже к смерти? Что приведет и Джона Безземельного к измене и к смерти? Что доведет также нашего статного Ричарда до насилия и смерти? Ничто другое, да, ничто другое. Но прежде, чем ему смерть придет, ты увидишь, что он еще прославится…

— Он уж и так прославился, — возразила Жанна, отирая слезы.

— Так и считай его славным! — раздраженно заметил аббат, не любивший, чтоб его прерывали.

— Но если я вернусь в Сен-Поль, я встречусь там с Жилем де Герденом, а он поклялся, что я буду ему принадлежать.

— Ну, так что ж? — отозвался аббат. — Почему бы и нет? Твой брат согласен? Жанна покачала головой.

— Нет, брат желал, чтоб я принадлежала господину моему, Ричарда. Но Жиль и не нуждается ни в чьем согласии: он может купить меня у короля Франции. Он весьма состоятельный человек.

— Есть у него капитал? Есть земля? Он, значит, дворянин?

— Он имеет рыцарское звание, владеет церковным леном… О, у него всего довольно!..

«Прости меня, Господи, если я прегрешил (пишет тут аббат), но видя, что она так очаровательна, кротка и так горюет, я поцеловал эту прелестную особу. И она вышла из часовни Сен-Реми несколько успокоенная».

Мало того, она в тот же день выехала из Темной Башни вместе с братом своим Евстахием и отправилась по направлению к Жизору и замку Сен-Поль. Что бы она ни делала, все у нее выходило как-то благородно: она всегда молчала и высоко держала голову. Тем не менее, граф Сен-Поль, сидя грозно, словно разъяренный рыжий бык, засаженный в стойло, всячески старался укорить ее в бесстыдстве и тем самым смирить свою горечь. Евстахий, в то время еще пылкий юноша, спас Жанну от ярости Эда, приняв на себя его гнев. Граф Сен-Поль принес великую клятву.

— Зубами Господа клянусь, Жанна! — заревел он. — Я вижу, в чем дело. Он погубил тебя и теперь отправился в другие места с той же целью.

— Никогда, господин мой, не смейте говорить так о моей сестре и о величайшем рыцаре на свете! — вскричал юноша, страшно вспыхнув.

— Ах ты, молокосос! — завопил граф. — Это тебя не касается. Сперва докажи мне свою правду, а потом и укоряй меня в неправде. Подобает ли, чтоб анжуец тешился моим домом, словно игрушкой? Неужели дозволить этому долговязому детищу черта и морских разбойников пакостить наши пастбища, попирать их ногами, чернить все и ломать, кричать вволю, ломать заборы — и безнаказанно давать тягу?.. Клянусь душой отца, я распоряжусь, чтоб Жанне была оказана справедливость!

Он повернулся к сестре. Та сидела молча.

— Ты говоришь, что сама послала его прочь? Куда же ты его послала? Куда он поехал?

— Он поехал к королю Англии, в Лювье и в лагерь, — ответила Жанна. — Не я его послала: за ним прислал король.

— А кто там еще, кроме короля?

— Мадам Элоиза французская. Граф Сен-Поль прищелкнул языком.

— О! — воскликнул он. — Ого! Вот оно как? Так, значит, ей полагается куковать?

Широко рассевшись, он с минуту глубоко задумался, двигая челюстями, как человек, жующий солому, потом хлопнул своей ручищей по коленке и вскочил.

— Не я буду, если не разорю это гнездо пороков! Клянусь душой, это — чистый заговор! О, мерзкий вор!.. Ну, — обернулся граф к брату, — что ж ты теперь скажешь, Евстахий, своему величайшему рыцарю на свете? А что делать с твоей сестрицей? А?.. Ах ты, дурачок! Понимаешь ли, наконец, в чем дело? Два года, два медовых года услаждал он себя с Жанной Сен-Поль, обменивался из уст в уста пустыми клятвами, украдкой ловил ее пальчики и целовал, и обнимал… А таинство брака, договоры и выкуп невесты — все это он приберег для дочери французского короля… Псс! В какое ничтожество ее превратили!.. О, небо и земля! Отвечай мне, Евстахий, если можешь!