Том 7. Человек, нашедший свое лицо - Александр Беляев

– И деньги…

– И деньги, разумеется. И я не удивилась бы, если бы мистер Питч расторгнул контракт со мной. Я лишилась бы и денег, и славы, и поклонников…

– За сомнительное удовольствие иметь мужем такого урода, как я, – докончил> Престо. – Довольно, мисс Люкс. Я понял вас. Вы правы. – Престо вдруг топнул ногой и тонким детским голосом за кричал: – А если этот урод наделен горячим любящим сердцем? Если этот урод требует своего места под солнцем и своей доли счастья?..

Эта неожиданная вспышка заставила Гедду невольно приподнять глаза на Престо. Нос его двигался, как маленький хоботок, кожа на лбу то собиралась в морщины, то растягивалась до блеска, волосы ерошились, уши двигались, руки походили на поршни паровой машины, работающей на самом скором ходу.

Гедда Люкс уже не могла оторвать своего взора от Престо, и она начала смеяться, сначала тихо, потом все громче и громче.

Как будто повторялась вчерашняя «сцена у окна» дочери короля с мейстерзингером. Но там все было нарочно – так по крайней мере думала Люкс, – а здесь страдания и чувства мейстерзингера были самые настоящие. Гедда понимала всю неуместность и оскорбительность для Тонио ее смеха, но ничего не могла поделать с собой. А Престо как будто даже обрадовался этому смеху.

– Смейтесь! Смейтесь! – кричал он. – Смейтесь так, как вы еще никогда не смеялись! Смейтесь! Страшный уродец Антонио Престо будет вам говорить о своей любви.

И он говорил. Он кривлялся самым невероятным образом. Он пустил в ход весь свой многообразный арсенал ужимок и гримас.

Люкс смеялась все больше, глубже, сильнее. Этот смех уже походил на истерический припадок. Гедда корчилась на диване в припадке смеха и умоляюще смотрела на Престо. На глазах ее были слезы. Прерывающимся от смеха голосом она проговорила с трудом:

– Перестаньте, прошу вас!..

Но Престо был неумолим и неистощим. Люкс задыхалась, обессилела, почти теряла сознание. Она схватилась руками за судорожно вздымающуюся от смеха грудь, как человек в жесточайшем припадке астмы.

– Люди беспощадны к безобразию, пусть же и безобразие будет беспощадно к красоте. Моя душа почернела, как черный скорпион, и стала злее злого горбуна! – кричал Престо.

Гедда Люкс поняла, что он хочет убить ее смехом. Глаза Люкс расширились от ужаса. Руки ее тряслись, она теряла сознание.

Собрав всю силу воли, Гедда протянула руку к звонку, стоящему на столике возле дивана, и позвонила. Вошла горничная и увидела, что госпожа ее смеется мелким, захлебывающимся смехом, глядя на Престо. Горничная также посмотрела на него и вдруг схватила себя за бока, как будто ужасные колики сразу огнем прожгли ее внутренности, и, присев на пол, засмеялась неудержимым смехом. Увы, она так же была во власти Тонио, как и ее хозяйка.

К Гедде Люкс никто больше не мог прийти на помощь…

Твой нос – твое богатство

Гофман сидел в глубоком кожаном кресле и курил трубку, когда в комнату вбежал Престо с воспаленными после бессонной ночи глазами, обветренным лицом и возбужденный более обыкновенного.

– Я ждал вас до трех часов ночи, – сказал Гофман.

Гофман нередко жил по нескольку дней на вилле Престо, находящейся недалеко от киностудии мистера Питча и К°. Известный кинооператор Гофман был тенью Престо. Он следил за каждым движением, каждым новым поворотом киноартиста, чтобы переносить на пленку самые оригинальные его позы и наиболее удачные мимические моменты. Тонио и Гофман были большими друзьями.

– Где вы пропадали? – спросил Гофман, пуская изо рта клубы дыма.

– Я только что от Гедды Люкс. Кажется, я убил ее смехом.

– Это ваша специальность, – не придавая особого значения словам Престо, сказал Гофман.

– Да, да… За грехи отцов я награжден этим проклятием.

– Почему же проклятием, Тонио? Это прекрасный дар. Смех – самая ценная валюта. Так было всегда.

– Да, но чем вызывается этот смех? Можно смешить людей остроумными мыслями, веселыми рассказами. А я смешу своим безобразием.

– Леонардо да Винчи сказал, что великое безобразие встречается так же редко, как и великая красота. Он с особенной заботливостью разыскивал всюду людей, отличающихся исключительным безобразием, и зарисовывал их лица в свой альбом. А вы… вы, в сущности, даже не так уж безобразны. Необычайный комизм вызывается не столько вашей внешностью, сколько противоречием величия чувств вашей души с мизерностью телесной оболочки и с этими жестами картонного паяца. Вы прекрасно зарабатываете, пользуетесь колоссальным успехом.

– Вот, вот, это самое. Величие чувств! Ах, Гофман, в этом все мое несчастье. Да, я человек возвышенных чувств, но с телом кретина. Я глубоко несчастен, Гофман. Деньги, слава – все это хорошо, пока добиваешься их. Любовь женщины… Я получаю сотни писем в день от «поклонниц» со всех концов света. Но разве любовь руководит моими корреспондентками? Их привлекает мое богатство, моя слава. Это или сентиментальные старые девы, или продажные душонки, которым надо богатство и которые жаждут проявить свое чванство в роли жены столь знаменитого человека, как я. А вот Гедда Люкс… Сегодня я сделал ей тринадцатое предложение. И она отвергла его… Но теперь довольно. На чертовой дюжине можно остановиться. Самое большое мое горе в том, что я по натуре трагический актер, а принужден быть паяцем. Вы знаете, Гофман, ведь я вкладываю в исполнение своих трагических ролей всю свою душу, а толпа смеется.

Престо подошел к зеркалу и погрозил кулаком собственному отражению.

– О проклятая рожа!

– Вы великолепны, Тонио! – воскликнул, усмехнувшись, Гофман. – Этот жест – что-то новенькое. Позвольте мне сходить за аппаратом.

Престо обернулся и посмотрел на Гофмана с укором.

– И ты, Брут!.. Послушайте, Гофман, подождите, не ходите никуда. Побудьте хоть один раз только моим другом, а не кинооператором… Скажите мне, почему такая несправедливость? Имя и фамилию можно переменить, костюм, местожительство можно переменить, а свое лицо – никогда! Оно как проклятие лежит на тебе.

– Недосмотр родителей, – ответил Гофман. – Когда будете родиться следующий раз, потребуйте сначала, чтобы родители показали вашу карточку, и. если вы не будете похожи на херувима, не родитесь.

– Не шутите, Гофман. Для меня это слишком серьезно. Вот из несчастного урода, голыша я превратился в миллионера. Но на все мое богатство я не могу купить себе пяти миллиметров, которых не хватает, чтобы придать благообразие хотя бы одному моему носу.

– Почему же не можете? Поезжайте в Париж, там вам сделают операцию. Впрыснут парафин под кожу и сделают из вашей туфли прекрасную грушу дюшес. Или, еще лучше, сейчас носы переделывают хирургическим путем. Пересаживают косточки, кожу. Говорят, в Париже много таких мастерских. На вывеске так и написано: «Принимаю в починку носы. Римские и греческие на пятьдесят процентов дороже».

Тонио покачал головой.

– Нет, это не то… Я знаю одну девушку. В детстве она перенесла какую-то тяжелую болезнь, кажется дифтерит, после чего у нее запала переносица. Ей не так давно сделали операцию. И надо сказать, что операция мало помогла ей. Нос остался почти таким же безобразным, как и был. Притом кожа на переносице выделяется беловатым пятном.

– Может быть, делал плохой хирург. Постойте… да чего лучше? На днях я читал в газете, что, кажется, в Сакраменто живет врач Цорн, который делает настоящие чудеса. Цорн воздействует на какую-то железу, мечевидную или щитовидную – не помню, и еще на железу в мозгу, отчего у человека изменяется не только лицо, но и все тело, прибавляется рост, удлиняются конечности. Впрочем, может быть, все это газетная утка.

– В какой газете вы читали это? – возбужденно спросил Престо.

– Право, уж не помню. В Сакраменто в редакции любой газеты вам сообщат его адрес.

– Гофман, я еду! Еду немедленно. Себастьян!.. Себастьян!

Вошел старый слуга.

– Себастьян, скажи шоферу, чтобы он готовил машину.

– Шофер спит, вы вчера замучили его, – ворчливо сказал Себастьян.

– Да, правда, пусть спит. Себастьян, вызови такси, укладывай белье и костюмы в чемодан. Я еду.

– Не сумасшествуйте, завтра съемка, – сказал с тревогой Гофман.

– Пусть отложат. Скажите, что я заболел.

– Не теряйте рассудка, Тонио. Ведь если доктор действительно изменит вашу наружность, то вы уже не в состоянии будете окончить роль мейстерзингера в фильме «Любовь и смерть». А вы обязаны сделать это по контракту.

– К черту контракт!

– И вы уплатите неустойку!

– К черту неустойку! Скажите, Гофман, могу я на вас полагаться, как на друга?

Гофман кивнул головой.

– Так вот что, – продолжал, подумав, Престо, – я не знаю, на сколько времени задержит меня доктор. Если не выйдет дело в Сакраменто, я еду в Париж. На всякий случай я назначаю больше времени, чем может понадобиться: я пробуду в отъезде четыре месяца. Вы давно хотели побывать на Сандвичевых островах. Поезжайте. Отдохните, проветритесь и привезите великолепный видовой фильм. Без аппарата ведь вы существовать не можете. Мою виллу прекрасно сбережет Себастьян. На него вполне можно положиться. Себастьян! Чемодан готов?