Я выбрал бы жизнь - Тьерри Коэн

— А потом? — спросил он.

— Когда пришло время тебе выписываться из больницы, я устроила так, чтобы ты поселился у меня. Врачи говорили, что тебя нельзя оставлять одного. Вот я и вызвалась тобой заняться!

Она покраснела, обернув к нему свое задорное личико. Он улыбнулся ей.

— Через месяц ты решил отказаться от своей квартиры и окончательно переехал в мою двухкомнатную. Ты был полон планов! Как раз нашел работу…

— Какую работу?

— Ты и этого не помнишь?

— Я учился на факультете графического искусства… Оформителем? Мультипликатором?

— Нет, нет. Ты больше в руки не брал карандашей. Ты торговый представитель.

— Что? — почти выкрикнул Жереми.

— Да, и превосходный! У тебя большое будущее, тебя очень ценит начальство. Ты продаешь промышленный клей.

— Торговый представитель? Это же совсем не мое! Я никогда не умел говорить о деньгах!

— Видно, любовь тебя изменила, родной, потому что тебе уже светит повышение. Всего за несколько месяцев: это своего рода рекорд на твоем предприятии.

— С ума сойти…

Жереми окончательно растерялся от этого нового открытия.

«Торговый представитель? Не может быть! Я слишком робок для этого! Я же хотел быть художником. Я был увлечен своим делом и даже не бездарен!»

— Я думаю, не стоит продолжать тебе все это рассказывать. Ты весь вспотел, и у тебя усталый вид.

— Я хочу знать.

— Стоп! — перебила она встревоженно. — Больше я ничего не скажу! Ты слишком разволновался. А это наверняка вредно в твоем состоянии.

Он хотел возразить, но она прижалась губами к его губам. Поцелуй длился долго. Потом она высвободилась и встала. Он не выпускал ее руки. На языке у него вертелось еще множество вопросов. А родители? Как они отнеслись к его самоубийству? Очень ли на него сердиты?

— Я оставлю тебя, отдыхай. Уже поздно. Мне не разрешили остаться с тобой на ночь. Я ведь все-таки не твоя жена!

— Скоро ты ею станешь, — отозвался он слабым голосом.

— Тсс… Я мечтаю о более романтичном предложении, и место можно выбрать более… приятное. Пусть в первый раз мы были вместе в больнице, это не значит, что здесь должны происходить все главные события в нашей жизни!

Виктория рассмеялась и наклонилась его поцеловать.

— Я приду завтра утром. Надеюсь, ты уже будешь в норме, — шепнула она.

Когда Виктория вышла, Жереми вдруг понял, что в палате совсем темно. Холод волной захлестнул его, хотя он обливался потом. Он хотел сесть, но обнаружил, что тело не повинуется ему. Дышать стало трудно.

«Сердечный приступ», — подумал он и тщетно попытался собраться с мыслями. Он как наяву увидел сцены, которые описывала ему Виктория, и даже, кажется, ощутил во рту вкус виски. Капли пота текли по его лицу. Он хотел позвать на помощь, но не смог издать ни звука, стал искать кнопку звонка и не нашел. Зрение его помутилось. Он широко раскрыл глаза, боясь, что они закроются навсегда. Смерть? Нет! Не сейчас! Не теперь, когда его жизнь обрела смысл!

Он услышал странный голос, глухой и заунывный, зазвучавший где-то слева от его кровати. Он оглянулся и там, совсем рядом, увидел старика. С белой бородой, в темном костюме. Глаза его были закрыты, тело мерно раскачивалось. Он читал кадиш. Поминальную молитву, которую читают евреи, чтобы укрепиться в незыблемости своей веры. Молитву об усопших, воспевающую красоту жизни. «Да возвысится и освятится Его великое имя в мире, сотворенном по воле Его…»

Старик извивался и корчился, твердо чеканя каждое слово, словно заклиная незримую силу. Голос его был скорбным стоном. Жереми испуганно уставился на него. Он вспомнил своих родителей, и ему захотелось, чтобы они были рядом. Он снова стал маленьким мальчиком, оцепеневшим от страха после кошмарного сна. Как в те ночи, когда умерла сестренка. Где же они? Может быть, тоже умерли от горя после его самоубийства? Они так его любили! Как он мог причинить им такую боль? «Мама!» — хотел крикнуть он, но из перехваченного горла вырвался только глухой хрип.

Старик дочитал молитву и подошел к нему. Он смотрел на него с мучительной болью. Его лицо было совсем близко. Жереми невольно устремил взгляд в его глаза, полные печали. Кожа у него была обветренная, морщинистая и тонкая, как бумага. Губы шевелились, произнося неслышные слова. Потом старик нагнулся еще ниже, и Жереми его услышал.

— Не надо было! — говорил он, и каждое слово звучало как жалоба. — Нет, не надо было! Жизнь, жизнь, жизнь.

Он заплакал, повторяя это слово все громче, душераздирающим голосом:

— ЖИЗНЬ, ЖИЗНЬ, ЖИЗНЬ…

И Жереми увидел, как слеза, скатившись, отделилась от лица, упала на его руку и обожгла ее в том месте, где коснулась.

Эта боль была последним, что он почувствовал.

Глава 3

Вероятно, Жереми, спал слишком долго. Он лежал в блаженном оцепенении, и ему было хорошо. Вскоре всплыли воспоминания о вчерашнем: как он силился дышать, как не мог пошевелиться, как появился старик, как он плакал и что говорил. Ему даже показалось, что он чувствует боль от ожога на руке.

До него донесся какой-то тихий писк. Страх подстегнул сознание, и Жереми открыл глаза, ожидая увидеть старика. Он резко сел и заморгал от вспышки света.

Он был уже не в больнице, а в комнате, той самой, где проснулся в прошлый раз.

Писк прекратился.

Жереми осмотрел себя, пытаясь понять, как оказался в этой кровати, и вдруг замер. На безымянном пальце левой руки блеснуло в утреннем свете обручальное кольцо.

«Что это значит? Где Виктория?»

Он позвал ее слабым голосом. Снова послышался писк.

Он позвал еще раз, громче. На миг воцарилась полная тишина. А потом пронзительный крик, где-то справа, совсем рядом, заставил его вздрогнуть. В нескольких сантиметрах от него, в плетеной колыбельке, корчился младенец — он-то и издавал этот сердитый крик. Багровый от натуги, он вопил во всю мочь, со всхлипом переводил дыхание и ревел еще громче. Жереми оторопел, чувствуя себя одновременно актером и зрителем непонятной сцены.

«Откуда взялся младенец?»

Звонок нарушил мерный ритм детского плача. Он стал искать телефон, используя мгновения, пока ребенок переводил дух. Телефон прозвонил уже четыре или пять раз, когда он нашел его.

— Жереми? (Это был голос Виктории.) Да что там у вам происходит? Почему он плачет? Ему еще не время!

— Я не знаю, — пробормотал Жереми. — Где ты?

— Что?

— Где ты?

Он почти проорал это, чтобы до нее докричаться, и рев младенца усилился.

— Не кричи так, ты его пугаешь! — запротестовала Виктория. — Я в фитнес-клубе, только что закончила. О-ля-ля, надо его успокоить, маленькое чудовище! Приложи телефон к его уху.

Жереми повиновался, ничего не понимая. Он не слышал, что говорила Виктория, но младенец угомонился. Глаза его, казалось, искали источник голоса. Он наконец умолк, еще судорожно всхлипывая, и багровое личико постепенно светлело.

Жереми снова взял телефон.

— Вот! — воскликнула Виктория удовлетворенно. — Голос мамочки его успокоил. Если он опять заплачет, возьми его на руки. Я вернусь через десять минут. С днем рождения, любимый.

Жереми показалось, что он сходит с ума. Виктория отключилась, а он так и стоял на еще непослушных ногах, не сводя глаз с телефонной трубки.

«Опять тот же кошмар. Я просыпаюсь в день моего рождения, и часть моей жизни мне незнакома. На этот раз я женат, у меня ребенок. Это какой-то фарс!»

Младенец снова заплакал, оторвав Жереми от его мыслей. Этот рев раздражал его, мешал спокойно обмозговать это новое потрясение. Взять ребенка на руки он не решался.

— На кой черт мне этот сосунок? — проворчал он вслух и тут же пожалел о своей агрессивности. — Я ведь даже не знаю, как взять младенца.

Он приподнял ребенка. Крошечная головка резко откинулась назад. Вспомнив советы, которые когда-то слышал, он подложил ладонь под его затылок, поддерживая. Прислонил его к своему плечу, чувствуя пальцами, как маленькое тельце напрягается с каждым криком. Нерешительным шагом он прошел несколько метров, отделявшие кроватку от ванной. Ребенок успокоился. Тут Жереми вспомнил про электронный календарь и направился к стене. Фотографию Эс-Сувейры сменил вид склонов холма Круа-Русс в Лионе. Там он провел первые годы своей жизни, когда его родители покинули Марокко. Число и месяц были те же, но год другой. 8 мая 2004 года.

«Два года! Два года прошло с моей госпитализации! Два года, о которых я ничего не помню! Еще два года улетучились!»

Слезы потекли по его щекам, они брызнули сами собой, словно смывая ком, набухавший в желудке. В эту минуту в замке входной двери повернулся ключ. Вошла Виктория. Она изменилась. Волосы были короче, стрижка каре преобразила лицо. Она расцвела, стала более округлой, более женственной. И еще красивее, чем прежде.