Вечные любовники - Уильям Тревор

Он чувствовал, как она пристально на него смотрит; ее язвительные слова достигли своей цели, поразили его в самое сердце. Он повернулся и провел рукой по ее плечам. Он хотел сдавить ей шею, ощутить под пальцами ее мягкую, податливую плоть, напугать ее до смерти. Однако она, решив, что он хочет ее обнять, резко его оттолкнула, грубо выругалась и засмеялась. Такая реакция настолько его удивила, что он оставил ее в покое.

Поезд шел медленно. Мимо ползли станции — одинаковые, невзрачные. Она смотрела на него в упор — пронзительным, холодным, неотрывным взглядом.

Она взяла верх, хотя формально победу все же одержал он. Задолго до того, как они, согласно плану, должны были вместе завтракать, мистер Майлсон встал, оделся и спустился в ресторан, где позавтракал в одиночестве, после чего, отправив коридорного за своими вещами, покинул отель, перед уходом предупредив администратора, что счет оплатит приезжавшая с ним дама. Что она и сделала, а затем отправилась вслед за ним на вокзал, села в поезд и, отыскав его в пустом купе, заняла, чем привела его в полное замешательство, место напротив.

— Что ж, — сказала миссис Да Танка, — вы своего добились. Ничего хуже вы совершить не могли. Вы поставили эту страшную женщину на место. А впрочем, — добавила она, — чего было ждать от мелкого служащего?

По глупости мистер Майлсон забыл в отеле свои журналы и газету и был теперь вынужден сидеть под ее пристальным взглядом, делая вид, будто следит за плывущим за окном пейзажем.

Несмотря на все, что произошло, некоторое чувство вины он испытывал. Вернувшись, он одолжит пылесос и устроит уборку — тогда, может, немного придет в себя. А потом выпьет перед обедом кружку пива в пабе, пообедает в ABC, а вечером пойдет в кино. Сегодня ведь суббота, а субботу он обычно проводил именно так. В кино он, вероятно, вздремнет — после бессонной-то ночи. Соседи будут его толкать, чтобы не храпел, — такое уже не раз случалось. Что ж, приятного действительно мало.

— Ради того, чтобы вы появились на свет, — сказала она, — ваша мать мучилась от боли часами. Вам когда-нибудь приходило это в голову, мистер Майлсон? Вы когда-нибудь задумывались об этой несчастной женщине, которая кричит от боли, сжимает руки в кулаки и мечется по постели? Стоило это того, мистер Майлсон? Скажите, стоило?

Можно, конечно, пересесть в другое купе. Но ведь миссис Да Танка это доставит огромное удовольствие. Она будет громко смеяться и, может, отправится даже за ним следом и поднимет его на смех прилюдно.

— То, что вы говорите обо мне, миссис Да Танка, можно с тем же успехом сказать и про вас.

— Вы хотите сказать, что мы с вами — одного поля ягода? Такую ягодку лучше в рот не брать.

— Я вовсе не имел этого в виду. Я бы, как говорится, с вами на одном поле не сел…

— На одном поле бы не сели, а вот в одну постель легли. Лечь легли, а слова своего не сдержали. Вы — бессовестный трус, мистер Майлсон. Для вас, надеюсь, это не секрет

— Я-то про себя все знаю, а вот вы про себя — нет. Неужели вам никогда не хочется посмотреть на себя со стороны? Немолодая женщина, увядшая, некрасивая, особой нравственностью не отличается, поведения сомнительного. Представляю, каково было вашим мужьям!

— Они связали со мной свою жизнь — и не прогадали. Вы это знаете, однако признать, что так оно и есть, не решаетесь.

— Да уж, на такое не всякий решится.

Утро было холодное и солнечное, небо ясное. Выходя на станциях из душного вагона, пассажиры зябко ежились и кутались в шарфы. Женщины с корзинами. Молодежь. Мужчины с детьми и собаками, которых они забирали из специального вагона.

До нее доходили слухи, что Да Танка живет с другой женщиной. И при этом виноватой стороной признать себя отказывается. Еще бы: не может же такой, как Да Танка, стать «нарушителем супружеской верности». Именно так он и выразился. Высокопарно. Безапелляционно. А вот Хорасу Спайру, надо отдать ему должное, было абсолютно наплевать.

— Скажите, мистер Майлсон, какие цветы положить вам на гроб, когда вы умрете? Я спрашиваю, потому что обязательно пришлю вам венок. Оно будет единственным, это скромное подношение. От уродливой миссис Да Танка. От этого исчадия ада.

— Что? — переспросил мистер Майлсон, и она повторила свой вопрос.

— Пожалуй, кервель, — сказал он. Созданный ею образ застал его врасплох — он и сам часто представлял себе эту картину, думал о ней. Катафалк и гроб, а в гробу — он. Может, конечно, все будет совсем иначе. Предугадывать будущее мистер Майлсон не умел. Куда больше ему нравилось вспоминать, обращаться мыслями в прошлое, обдумывать события и чувства, имевшие место в какие-то незапамятные времена. В потоке жизни обращение к прошлому доставляет удовольствие. А вот представить себе свои похороны он не мог — много раз пробовал, но кончалось всякий раз тем, что перед его мысленным взором вставали похороны кого-то другого — его родителей, например. Похоронная церемония и все, что ей предшествовало.

— Кервель? — удивилась миссис Да Танка. Почему он сказал «кервель»? Почему не розы или лилии? Не цветы в горшке? В Шропшире кервель рос на обочине пыльных улочек. Жаркие поля, дикий кервель, а над ним гудят пчелы, много пчел. Огромный белый ковер, спускающийся к реке. Она сидела на этом ковре из кервеля, когда отправлялась на пикник со своими куклами. Лежала на нем, глядела в бледно-голубое небо над головой и смеялась. Ступала ночью по его нежному, ласкавшему ноги покрову.

— Почему вы сказали «кервель»?

Он и сам не знал почему. Правда, однажды, когда они — редкий случай — выехали всей семьей за город, он увидел кервель и запомнил его. В саду же у него росли дельфиниум, желтофиоль, астры и душистый горошек.

Она вновь ощутила запах кервеля — легкий, едва слышный. Поле, солнце бьет в лицо, лень, лето. Ей почему-то запомнилась красная дверь, выцветшая, вся в царапинах, она, девочка, одетая по моде того времени, сидит, облокотившись на эту дверь, присев с краю на нагретый солнцем порог.

— Почему вы сказали «кервель»?

Он вспомнил, как однажды спросил, как называются маленькие белые, похожие на пудру цветы. Несколько цветков он сорвал, отнес их домой и часто потом их вспоминал, хотя целого поля кервеля не встречал никогда.

Она попыталась заговорить вновь, но после прошлой ночи нужных слов найти не сумела. Оба молчали, и интуиция подсказывала мистеру Майлсону, что за этим молчанием скрывалось. Она же представляла себе, как она и он в эту самую минуту, жмурясь на солнце, вместе выходят из отеля, останавливаются, чтобы решить, куда идти, а затем направляются на променад. Она хотела что-то сказать, губы скривились в гримасу, все тело покрылось испариной; она подняла на него глаза и увидела, что и у него слова застывают на губах, будто не знают, как преодолеть его к ней недоверие.

Поезд остановился в последний раз. Стукнули двери, и людская волна выплеснулась на перрон. Они взяли вещи и вместе вышли из поезда. Носильщик, которому понравились ее ноги, проводил их долгим взглядом. Они прошли через турникет и разошлись каждый в свою сторону. Она отправилась в свою новую квартиру, где у дверей уже стоит, надо надеяться, свежее молоко, лежат газеты и письма. А он — в свою комнатку, где его ждали две немытые тарелки на мойке и вилка со следами желтка. И скромный гонорар: розовый чек на пять фунтов, который выглядывал из-за стоявшей на камине фарфоровой кошки.

СТОЛ

Просматривая в публичной библиотеке газеты, мистер Джеффс наткнулся в «Таймс» на объявление Хаммондов и на обрывке бумаги записал номер телефона, по которому позвонил в тот же день.

— Да, — несколько нерешительно сказала миссис Хаммонд, — стол, надо полагать, еще продается. Сейчас уточню — подождите.

Мистер Джеффс живо представил себе, как по квартире идет, слегка покачиваясь, полная женщина средних лет с голубыми волосами и крупными, выступающими из узких туфель лодыжками.

— Этим, собственно, занимается мой муж, — пояснила миссис Хаммонд. — Во всяком случае, должен заниматься. Хотя вообще-то стол принадлежит мне — достался от бабушки. Да-да, он еще не продан. Никто пока, насколько я понимаю, на него не претендует.

— В таком случае… — начал было мистер Джеффс.

— И почему я решила, что муж мог уже договориться о продаже или даже продать его? Он бы никогда этого не сделал, не посоветовавшись со мной. Стол-то ведь мой. Впрочем, объявление составит и дал в газету он, а не я. У меня ведь, мистер Джеффс, на руках маленький ребенок, дочка, только-только ходить начинает. Так за день набегаешься — не до объявлений!

— Маленькая дочка — это хорошо, — буркнул мистер Джеффс, глядя в потолок и не улыбаясь. — Достается вам, а?

— Вы бы зашли, раз стол вас заинтересовал. Он настоящий — упоминается в каталогах.

— Обязательно зайду, — сказал мистер Джеффс и назвал день и час.