Приключения бывшего мичмана - Алексей Ловкачёв

***

И вот — школа! В 1963–1967 годы я учился в начальных классах школы–интерната № 11, возле деревни Петровщина. По понедельникам с утра и по субботам после обеда 41‑м маршрутом курсировал городской автобус, битком набитый родителями и детьми, шедший с остановками: ж/д вокзал, ул. Московская, ул. Суражская, ул. Железнодорожная, дер. Петровщина, школа–интернат № 11. Этот конечный пункт маршрута находился за чертой города и представлял собой небольшую площадку со столбом, на котором висело его расписание. По одну сторону от трассы была образована обыкновенная свалка, а по другую — находился интернат. Идя по неширокой дороге, перпендикулярно отходящей от трассы, можно было попасть на огороженную территорию нашего храма знаний. От конечной остановки автобуса до кладбища деревни Петровщина шла дорога, густо обсаженная елками, защищавшими ее от снежных заносов. Мы забирались на верх одной из елок и, шагая по смерзшимся снеговым шапкам, путешествовали вдоль дороги. Бывало, шагнешь на слабый наст и ка–ак ухнешь в сугроб, а тебе за шиворот сыплется холодный снег. И опять проблема: как забраться наверх, чтобы продолжить шествие по верхушкам елей?

Мама продолжала работать кондуктором, поэтому в школу привезла меня с опозданием в несколько дней, что кардинальным образом повлияло на мою успеваемость. Догнать упущенный материал для меня оказалось непосильной задачей. Я последним в классе научился читать, когда мои одноклассники уже закончили букварь. Классный руководитель Алла Игнатьевна встретила маму со словами:

— Ольга Петровна, ваш Алексей начал читать! И как читать!

С тех пор чтение стало моим любимым занятием. Но Алла Игнатьевна запомнилась и своим неприятным поступком. Как–то во время перемены я в коридоре баловался с водяным фонтанчиком для питья, — щедро поливал водой пол и себя тоже. Строгая учительница завела меня в спальню для мальчиков и приказала встать на колени. Для чего она это сделала, я до сих пор не пойму. Может быть, ей захотелось унизить пацаненка или это у нее был такой странный метод воспитания. Если бы строгий педагог отходил меня ремнем или указкой, то это вряд ли бы запомнилось — за дело попадало, а вот унижение не забылось.

Учащиеся называли школу–интернат инкубатором. Наверное, мы действительно напоминали цыплят, выгревающихся под ультрафиолетом ламп. Нас и одевали в одинаковые вещи. Получение одежды было праздником, и нас посещало радостное нетерпение — скорее бы облачиться в обновки. Посещение родителями своих детей было не частым. Бывало, идешь по коридору мимо центрального вестибюля, где стояли стулья для посетителей и с надеждой высматриваешь знакомую фигуру мамы. Обычно кто–то из ребят в классе или в спальном корпусе радостно восклицал:

— Ловкачев! К тебе мама приехала!

Тогда я стремглав бежал в вестибюль, чтобы лицом уткнуться в мамино пальто или платье, затем любопытным щенком лез в сумку:

— А что ты мне принесла?

Когда наступала пора расставаться, я как совсем маленький просил:

— Мама, забери меня отсюда.

Маме трудно было сочетать работу кондуктора со скользящим графиком с уходом за мной. Летом после первого класса она определила меня на одну смену в загородный пионерский лагерь. Я не помню этого места, но мне там не понравилось, хоть и в обществе мальчишек и девчонок, но я чувствовал себя одиноким.

В школе нас водили на прогулку мимо интерната № 8, для умственно отсталых детей, потом через поле с низиной, которая образовалась от оврага. Пересеченная местность с полянами и перелесками, с рядом протекавшей речкой была захватывающим местом для гуляний. Мы с интересом исследовали окрестности, шалили, бегали, играли в войнушку и в прятки. Исследовательский дух присутствовал в каждом из нас, нам хотелось больше узнать, увидеть и везде полазить. Однажды вслед за товарищем я полез на дерево. Забрались высоко, в очередной раз я переставил ногу на тонкий сучок и перенес на нее центр тяжести, а соответствующему перемещению руки мешал верхний мальчишка. В этот момент сук под ногой обломился. Лишившись опоры, я сорвался и полетел вниз. Летел почему–то очень долго, мимо мелькали ветки, а я думал, когда же, наконец, будет земля, и встречи с ней боялся. Свидание с ней оказалось очень безрадостным, хотя мне еще повезло — я попал на склон горы, тем не менее я долго не мог разогнуться, а спина болела целых две недели.

Но, как показала практика, единичного опыта было явно недостаточно. Однажды с дворовыми мальчишками — Толиком Климовичем, Вовиком Козловским, Юриком Пентюховым и его отцом — мы пошли под Монастырь. Откуда пошло такое название, я не знаю, но местность была прекрасная: с местом для гуляний, с зарослями орешника и орехами, с подлеском, где можно было из дубца выстругать свисток или резную тросточку. Мы брели по полю и вдруг опешили — прямо из лесу выскочил огромный заяц–русак, такого я в жизни не видел. Трусоватый обитатель леса задал такого стрекача, что моментально скрылся за пригорком. Потом мы набрели на скирду сена, и давай с нее сигать вниз. Я забрался повыше и с радостным криком «смотрите как надо!» сделал сальто в воздухе и тут же нелепой лягушкой, брошенной на асфальт, брякнулся о землю, лишь слегка прикрытую сеном. После успешного показательного кульбита и жесткого приземления у меня спина болела уже не две, а три недели.

Мальчишки нашего двора отличались одной чертой. При общении друг с другом мы использовали мягкие имена: Толик, Вовик, Юрик, Геник, Мишик, Лешик, Сашик. От кого пошла эта традиция, уже не вспомнить. Конечно же, по–мальчишески между нами иногда пробегали черные кошки, еще реже мы дрались. Но и в этих исключительных случаях грубые имена, типа Толька, Вовка, Юрка, Генка, Мишка, Лешка, Сашка — почти не употреблялись. Хотя для одного пацана мы все–таки делали исключение. Без умысла, конечно.

Сашка жил в соседнем дворе — долговязый верзила на три года старше нас, не злой и не вредный. Другой его отличительной особенностью был длинный нос, за что мы иногда насмехались над ним. Именно Сашка притащил в наш двор потешный язык, к словам которого добавлялись окончания «-ирын», «-ырын».

Осенние каникулы. Отвратительная погода. На улице зарядил противный дождь, загнавший нас в третий подъезд. Нам нечем себя занять. И кроме как мартышками скакать по перилам — играть в квача — другого занятия мы не нашли. Но вскоре эта игра надоела, и Сашка ленивым удавом растянулся на перилах последнего пролета, ведущего на четвертый этаж. Полежав так некоторое время, он шмыгнул красным носом и хитро глянул на Толика. Прикрыв глаза от удовольствия, Сашка с ухмылочкой почти по–иностранному прорифмовал:

— Климырын — дурнирын.

Толик даже опешил, а потом после мучительных творческих конвульсий выпалил свой экспромт:

— А Саширын — притырын.

Тот только этого и ждал, довольно осклабился и заржал, а потом добавил:

— А Климирын — козлирын.

Толика вконец это разозлило, и он выдал вполне доступным языком:

— Да ты сам придурок!

До выяснения отношений не дошло, но дурашливый язык к нам пристал надолго.

В другой раз мы во дворе играли в хоккей. Вволю наигравшись, Сашка предложил бороться на условиях, что он будет стоять против нас всех, пятерых–шестерых пацанов. Все тут же на него набросились, а я стоял в задумчивости и смотрел, как долговязый Сашка расшвыривает моих друзей. Мне это не понравилось. И я в отчаянной попытке изменить расклад сил разбежался, неуклюже прыгнул и, скорей нечаянно чем специально, уронил противника. Мои друзья, подбодренные удачным моментом, не растерялись и с воплями радости навалились на Сашку. Некоторое время он беспомощно барахтался в сугробе, пока ребята с удовольствием елозили по нему, затем встал, облепленный снегом, и с видом обиженного ребенка пожаловался:

— А-а! Я так не играю — за ноги хватать нечестно.

Все смеялись и были не против еще разок поплотнее наехать на Сашку. Я же счастливый тем, что мне одним пусть хоть и неловким движением удалось завалить долговязого противника, был готов первым ринуться в атаку. Сашка понял, что ему нас уже не одолеть и что вряд ли мы последуем правилу, установленному только что — не хватать за ноги. И он без азарта и настроения вдруг ударил себя кулаком по лбу:

— Ой–йё! Мне же отец оставил деньги, чтобы я в магазине купил молоко и хлеб. Пока он не пришел с работы, я побежал!

Мы, белые от снега, как снеговики, делясь впечатлениями и обсуждая подробности потешной баталии, стали расходиться по домам. У нас тоже нашлись срочные дела, невыполнение которых могло повлечь репрессивные меры домашнего характера.

Современные дети играют в военные стратегии на компьютере, а мы увлекались сражениями пластилиновыми — у нас были свои технологии и подручные средства, соответствующие нашему времени. Тем более тогда существовали известные трудности с приобретением оловянных солдатиков, кстати, позже, когда мы повзрослели, появились солдатики и из пластмассы, даже в большем ассортименте. Но главное, что у нас был Толик Климович, прекрасный фантазер и замечательный выдумщик, его руки работали почище, чем у иного скульптора. Он с неплохим художественным вкусом лепил из пластилина миниатюрных человечков с ручками и ножками. Каждого пластилинового солдатика он вооружал винтовкой или автоматом, делал почти точные копии пушек и катюш, танков и бронемашин. И так здорово у него это получалось, что мы с большим увлечением ему подражали, правда, не так успешно. Благодаря дешевому и податливому материалу процесс был поставлен на поток, и мы в наши войска поставляли необходимое количество солдат и боевой техники. Потом наш ваятель начал лепить солдатиков упрощенной конструкции — без ручек и ножек, а только туловище и головку в виде овальных фигур разной величины. Когда мы сходились войсками и армиями, то деревянный пол квартиры Климовичей превращался в стратегическую карту дворовой баталии, которая занимала нас не на один час.