Приключения бывшего мичмана - Алексей Ловкачёв

Алексей ЛОВКАЧЕВ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ БЫВШЕГО МИЧМАНА

АПОГЕЙНОЕ ДЕТСТВО

Итак, разрешите представиться.

Мое рождение в день 4‑го июня 1956 года символично, ибо пришлось на весьма примечательное время, наполненное отдельным сакральным смыслом — когда солнце, поднимаясь над землей, подходило к своему апогею. Даже время суток было апогейно светлым — между 12.00 и 13.00 часами дня. Ростом я вышел 52 см и весом 3,45 кг — вполне нормальный. Сумма этих данных многое объясняет и в моей незапятнанной ничем биографии, и в бескомпромиссном характере. Как и солнце, я никогда не отступал и не шел на сделки с совестью.

Место рождения тоже кое–что предопределило в моей судьбе. Действительно, на свет я появился в роддоме № 1 по улице Володарского, напротив известного пенитенциарного заведения Минска — следственного изолятора, называемом в народе «Володаркой», симпатичной архитектуры, сейчас здесь иногда россияне снимают фильмы. Ну кто снимает фильмы, а кто после своего рождения почти четверть века отслужил в органах внутренних дел.

В этом роддоме на свет появились многие минчане, в том числе моя младшая дочь. Между тем мама была прописана в деревне Малый Тростенец, Минского района, Минской области, поэтому в моей метрике записан именно этот адрес, который можно рассматривать как фиктивный. И это прекрасно, в смысле, что он фиктивный! Потому что во время Великой Отечественной войны в Малом Тростенце фашисты устроили концентрационный лагерь и теперь белорусам это место известно как не самое лучшее. Но вот эта аура на меня никак не легла, потому что я по этому адресу не жил.

В то время мама, Ловкачева Ольга Петровна (03.05.1925 г. р.), работала подавальщицей столовой № 2 в ОРС НОД‑1 станции Минск.

В период с сентябрь 1956 по апрель 1957 годов мама отдала меня в ясли, где я тут же заболел воспалением легких. Этот период для мамы оказался весьма трудным. Врачи думали, что я не выживу, если бы не мамин уход, то мне бы не повезло.

Подумать только, целый год, а именно с мая 1957 по май 1958, мама не работала, и вследствие этого была вынуждена сдать меня в детский дом, иначе, говорила она: «Я умерла бы с голоду, и ты бы тоже умер». Уход за мной был обеспечен в детдоме, а мама перевелась в столовую № 3 ОРС НОД‑1 станции Минск, где смогла прокормиться и выжить. Спасибо маме, что нашла в себе силы в очередной раз подарить мне жизнь. Когда мне исполнился год, я в том же детдоме научился ходить. Мамины воспоминания: «Я прихожу за тобой, а нянечка обрадовалась и говорит:

— Лешенька, смотри, кто к тебе пришел? — Ты ко мне и потопал».

В мае 1957‑го года я был крещен в православной Казанской церкви, которая находилась между улицей Московской и Домом правительства. Привокзальная церковь была бельмом в глазу для советских работников, и они постоянно звонили митрополиту Гурию, чтобы во дворе не было лишних людей, требовали ее закрыть, чего, в конце концов, добились. Будущего октябренка–пионера–комсомольца–коммуниста, как положено, крестили комсомолка Клавдия Михайловна Могилева (добрейшей души человек, живет в Москве) и коммунист Леонид Георгиевич Труфанов (хохмач и юморист, проживал в Минске). Крестные родители немало рисковали, ведь попадись они на глаза заправским атеистам, их бы по головке не погладили, тогда с этим строго было. Тетя Клава всегда с нежностью вспоминает, как держала меня и свечку, а я «хулиган» — дал струю вверх. Крестины отметили, мама накрыла скромный стол, пили самогоночку, и хозяин квартиры, где мы жили, играл на гармошке. Когда миновал первый круглый юбилей, я как воинствующий атеист выбросил крестик в мусорное ведро. Дурак дураком был!

Большая радость — в декабре 1960 года, перед самым Новым годом, мама получила квартиру. История по тем временам обыкновенная. Мама, приехавшая в столицу из деревни, первое время скиталась по чужим углам. С последнего места жительства она вынуждена была съехать под давлением обстоятельств. К хозяйке приехал сын вместе с молодой женой и решил поселиться в комнате, где жили мы с мамой. Хозяйка, отчаявшись ждать, пока мы получим квартиру и съедем восвояси, попросила нас покинуть дом. Добрая подружка по работе приютила маму, там и приснилась ей новая квартира. На следующий день в столовой № 3 ОРС НОД‑1 станции Минск, где мама работала резчицей хлеба, но числилась старшей официанткой, заведующий Павел Никифорович, радостно воскликнул:

— Оля! Бери Яшу и езжай домой!

Вдвойне приятно услышать благую весть от доброго человека. В столовую Яша на подводе доставлял продукты, а в этот раз перевез нас с мамой в белокирпичный дом по улице Лермонтова, в однокомнатную квартиру. Новоселы приезжали заселяться на грузовых машинах с небогатой мебелью и скромным имуществом. Мама так же привезла нехитрые пожитки, вместо кухонного стола — тумбу, а еще кровать с матрасом, набитым сеном или соломой, что отдала ей подруга. Мама рассказывала, что на кровать положила доски и матрас, «было очень мягко». По случаю новоселья в училище железнодорожников, где мама работала в столовой, мастер производственного обучения для меня изготовил деревянную скамеечку. А позже тетя Надя, жена моего крестного дяди Лени, передала детский столик, который разместили у окна и рядом приставили скамеечку, так у меня появился свой уголок. На столе я собственноручно сложил детские книжки в две стопки. Помню, был очень рад, а мама прямо светилась от счастья — закончилось отирание чужих стен. Не ошибусь, если скажу, что это было первой значительной радостью, запомнившейся мне в детстве.

Жильцы в доме оказались хорошими. Мама подружилась со многими соседями подъезда и со всеми на лестничной площадке, особенно с тетей Лидой Климович из 45‑й квартиры напротив, которая жила с мужем дядей Жорой, у них было трое детей и все пацаны.

Дядя Жора — высокий и крепкий, жилистый мужик. Как–то видел одну семейную фотографию, на которой он запечатлен в составе футбольной команды, одетый в длинные, что ниже колен, трусы, темную майку, в перчатках и в кепке. В молодости он был вратарем футбольной команды и оставался заядлым болельщиком минского «Динамо». Дядя Жора не был «летуном», поэтому долго работал грузчиком на товарной железнодорожной станции. К сожалению, окружающий контингент не мог оказать на него иного влияния, кроме плохого, и наш сосед с работы почти всегда приходил выпившим, трезвым я его видел редко. При этом моя мама восхищалась удивительной способностью соседа. Он мог прийти на сильном подпитии и вывалявшимся в снегу, однако в его карманах тетя Лида обнаруживала ровно десять куриных яиц, которые им выдавал старший, и ни одно не было разбитым или раздавленным. Видимо, на развитие этой удивительной способности дяди Жоры повлияло его занятие спортом в молодости.

Постоянные поздние приходы дяди Жоры с работы иногда сопровождались скандалами, но он был не злым и не драчливым. Я ни разу не видел, чтобы он кого–то тронул даже пальцем, тем более детей, но мы его боялись. При его появлении дома, а то и загодя, мы забивались под круглый стол, стоявший возле буфета, и сидели тише мыши, уставившись в телевизор, где шел художественный фильм. На нас же дядя Жора смотрел, как на муравьев, которые снуют туда–сюда. Перед тем, как заснуть в зале на диване, он недовольно бурчал на свою жену тетю Лиду и на ее лучшую подругу — мою маму:

— Вот клоунши…

Или:

— Все вы штрейкбрехерши!

Это были его самые любимые ругательства. Постоянно слыша необычное на слух слово, мне было интересно знать, что же оно значит. На уроке истории учительница объяснила. Оказывается, наши мамы были штрейкбрехерами, так как в пьяном воображении соседа отказывались участвовать в забастовке. В чем–то дядя Жора был прав, тетя Лида и моя мама никогда не протестовали против своих домашних обязанностей, они безропотно их выполняли. По сей день помню дежурную тети Лидину поговорочку:

— Ну что за семейка, ни минуты покоя: «То пить, то сцать, то жрать, то срать!»

Трое неслухов–пацанов кроме ухода за собой требовали неослабного внимания, так как разбегались меж пальцев шустрыми тараканами: старший Толик мчался на улицу погулять, средний Коля затаивался в комнате или чулане, а младший, Сережка, опрокинув горшок, норовил уползти на лестничную клетку без штанов.

За стенкой, в 47‑й квартире, обитал мой лучший друг Юрик Пентюхов. Этажом ниже — ровесник Гена Колтович и его сестра Света, младше на пару лет. Рядом с ними жил Вовик Козловский, тоже моих лет. На втором этаже несколько лет жил Сергей Шушканов, у которого тоже была сестра. С ним я очень дружил, но потом его родители переехали в новую квартиру, и мы перестали видеться. Зато сюда въехала симпатичная ровесница Ира Филипчик. На этой же площадке жила Таня Клачко с младшей сестрой Олей, моя подружка. На первом этаже жил Миша Третьяк и рядом с ним — Миньковы Володя и Витя, братья–погодки. Мне повезло — третий подъезд оказался самым богатым на мальчишеское братство.