Перекресток - Лев Клиот

– Вот, набралось за четыре года.

Два Ордена Красного Знамени, Ордена Славы второй и третьей степени, два Ордена Красной Звезды и медали «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда» и «За освобождение Праги».

Он потом расскажет о том, за что, когда и где он получал эти покрытые разноцветной эмалью тяжелые, ювелирно выполненные, знаки. Но в этот раз оба молчали, пока Илюшка перебирал ордена, увесистые, словно золотые монеты медали, проводя тонкими пальцами по краям этих таинственных свидетелей далеких, страшных лет войны. Он станет приходить к Нестеренко, не часто, иногда, по выходным. У них всегда будет находиться тема для разговора, у двух совершенно разных, непохожих друг на друга и оттого, наверное, так друг другу интересных людей.

С того дня Аркадий держал дома обязательный запас свежих баранок.

Если Илюшки долго не было, старые он раздавал соседям и приносил новые, горячие, и дожидался, пока их, к их обоюдному удовольствию, с крепко заваренным чаем не съест его гость.

Барак, в котором приключилась вся эта история, вскоре снесли, а по тому месту, на котором он стоял, выстроилась многополосная магистраль. Нестеренко получил в соседнем микрорайоне однокомнатную квартиру в новом доме. Илья с родителями переехали в центр города, в большую красивую квартиру в отреставрированном доме старинной постройки, и на какое-то время они потеряли друг друга из виду. Но однажды…

Илюшке сообщили, что у входа в учебный корпус Рижского института гражданской авиации, куда он поступил без экзаменов, как ученик подшефной этому институту школы, которую он закончил на год раньше, экстерном, его ждет какой-то господин. Господином в светло сером костюме-тройке, с тростью с серебряным набалдашником, оказался его старый друг Аркадий Нестеренко.

– Глазам своим не верю!

Илья, во-первых, не сразу сообразил, что этот шикарный тип – тот самый Нестеренко, который запомнился ему в майке неопределенного цвета, с палкой, названием которой было «клюка», и поэтому более всего его удивила дорогая элегантная трость. Они обнялись, и Аркадий пригласил его в машину. Илья в изумлении уставился на серую, в цвет костюма, «Ауди-100» – «сигару», такие только появились на рижском автомобильном рынке. Машина была не новая, но в отличном состоянии.

Нестеренко подъехал к ресторану «Русский» и там, за чаем с пирожками, рассказал о том, что жизнь его изменилась коренным образом. Однажды он зашел в магазин одежды, решил: раз новая квартира, надо и приодеться, купить, наконец, костюм! – и познакомился там с заведующей, симпатичной веселой женщиной: «Не молодуха, но такая, понимаешь, с ямочками на щеках и горячая, – Аркадий смутился, – не оторвешься!». Ну и она его, как говорится, отмыла во всех смыслах.

Он покрутил в воздухе сигаретой, описывая, видимо, многообразие этих смыслов. Не папироса с зажеванным мундштуком, «Сигарета!» – отметил Илья. Все переменилось в этом человеке, просто сказка какая-то.

– Она тебя что, в живой воде искупала?

– Что-то вроде этого. Купили свой магазинчик и цех небольшой. Я ведь мастер хлеб печь, а она – бизнесменка. Так у нас теперь свой хлебобулочный бизнес, и дела идут с каждым днем все лучше. Илья, я точно знаю, что началось у меня все с твоего прихода в мою лачугу. Жаль, что поздновато, лет мне уже много… Чуть бы раньше ты стекло мое в бараке разбил.

Илья рассмеялся:

– Из коляски, что ли?

– По рюмочке бы, да не могу – за рулем, – посетовал Нестеренко. И это «за рулем» особенно остро кольнуло Илюшку. Можно ли было представить себе подобное пять лет назад? «За рулем»!

Они попрощались на этот раз навсегда. Илья уехал в Израиль, переписывались поздравительными открытками на праздники и дни рождения, а через три года жена Нестеренко сообщила, что он умер, не выдержало сердце.

«“Дотерпел”, но все-таки, – подумал Илья, – дотерпел до жизни, из которой ушел с достоинством».

– И в чем же суть сей сказки?

Саша задал вопрос, рассматривая догорающий костер через зеленоватое стекло стакана.

– Я совершенно по-другому стал относиться к людям, ко всем. Я словно научился видеть второе дно, вторую кожу, тонкую под толстой, поверхностной, научился глубже вникать в душевный строй своих собеседников, знакомых, друзей. Эта история изменила меня. Не случись той ошибки в расчетах, я бы был другим человеком. И тот мужик, Аркадий… Его жизнь и вовсе на другой уровень перешла!

Представьте себе, что мы создаем такую реальность – виртуальную, разумеется, реальность, – которая ставит человека перед возможностью пойти по неожиданно открывшемуся пути, перед случайностью, непредсказуемостью поворота событий в его жизни, и он может решить попробовать прожить при таком выборе какой-то иной отрезок жизни, отличной от его собственной! Он почувствует, на какие поступки был бы готов, как оценил бы то, что совершает он сам и те, с кем его столкнет эта виртуальность.

– Проверка на вшивость, – приземлил оратора Дима.

– Можно и так сказать, проверка самого себя.

Проговорили до самого утра. Нигилизм молодых умов старался разнести на атомы фантастическую идею их товарища. Но когда после короткого сна все вновь набились в негодующе постанывающий рессорами «Жучок», как-то примолкли и большую часть обратного пути провели в задумчивой тишине.

0x0002

Они вернулись к этой идее «перекрестков» через пятнадцать лет.

– Слишком много крови.

Илья скептически рассматривал ужасающую картину, проецирующуюся на его дорогие очки «ODG». Лежат, как Ромео и Джульетта. Тоненькая черноволосая девушка и парень, уткнувшийся лицом в ее грудь. Руки сплетены в последнем порыве не расставаться навек. Ее голубое платье и его костюм тонкой белой шерсти пропитаны кровью. В крови, покинувшей их тела, они лежат, словно в колыбели, успокоенные лучшим снотворным в истории жизни людей – смертью.

– Отчего же? В самый раз. В человеческом организме находится около пяти литров крови. У двоих, если мы произведем простое арифметическое действие, около десяти литров, а это целое ведро. Вот вылей на асфальт ведро воды и увидишь, эффект будет такой же, только усиленный цветом алой крови.

Последние слова Смолкин произнес, зловеще ухмыляясь, изобразив пантомимой замахивающегося ножом злодея. Илья наблюдал за ним, освободившись от закрывающих половину лица очков.

Смолкин в такой роли выглядел вполне комично в коротком черном сюртучке и светло-голубых джинсах. Он никогда не умел правильно одеваться. Илья трепетно относился к гардеробу и замечал, как широкий пиджак не гармонирует с узкими джинсами. Короткая косичка и неровно подстриженные усы дополняли облик его лучшего друга.

Они стояли в подворотне дома номер № 0X7 на Фаррингдон-стрит в Лондоне. Вымощенный плиткой проезд был тускло освещен двумя плафонами, укрепленными на арочном перекрытии подворотни. Они приходили сюда третью ночь подряд, оттачивая картинку, проецирующуюся на очки и дисплей планшета, который держал в руках Смолкин. Если не считать, как показалось Илье, чересчур обильного наплыва крови, в остальном можно было констатировать, что сцена центрального эпизода их игровой программы удалась.

Они шли по ночному городу, и Смолкин рассказывал о своей канадской жизни, что-то о новом кафе возле их дома, куда ему с женой и сыном нравилось ходить по выходным. А Илью не оставляло странное чувство, которое он испытал, увидев эту сцену гибели героев придуманной ими истории и услышав, как обыденно об этом говорил его друг. Наверное, он специально выбрал такой тон, снижал адреналин. Они оба понимали, что их трехлетняя напряженная работа превратилась из виртуальных туманных мечтаний в реальность, в «виртуальную реальность». Пусть это выглядит тавтологией, но так и выходит: из виртуального тумана в виртуальную реальность. Смолкин, черт его бери, не умеет подбирать цвета, сочетать детали одежды, но разве это имеет значение при его золотой голове? Илья рассмеялся:

– Смолкин, я тебе подарю кепку золотого цвета! Этот цвет подходит к любому другому.

Илья не мог забыть фотографию, которую после окончания Второй ливанской войны он выпросил у Смолкина на вечеринке по поводу его возвращения с фронта.

В 2006 году Смолкин был призван в действующую армию и отвечал за ремонт бронетехники в одном из полков вошедшей в Ливан израильской армии. На этой фотографии он сидел на «Меркаве», подбитом российским «корнетом» танке. Чумазый, в измазанной маслом и солидолом технарской форме, с неизменной косичкой, торчащей из-под каски, он выглядел невозмутимым, несмотря на то, что огонь со стороны Хезболлы не прекращался. Как объяснил Смолкин, это был тот случай, когда бешенство нивелирует страх и в результате воспринимается как невозмутимость. Смолкин любил порядок, а в снабжении израильской армии в той злополучной войне порядка не было. Тот танк, на котором он сидел, должны были вытянуть с поля боя тягачом или другим танком. Они должны были сопровождаться прикрытием – еще одной или двумя боевыми машинами. Но у командования тыла не было согласованности, поэтому ждать замены вышедших из строя приборов топливной системы пришлось так долго. В конце концов Саша ползком добрался до заведовавшего складом запчастей старшины и получил от кондового служаки невероятное предложение: