Кардиффская команда - Гай Давенпорт

- И это всё? спросил Уолт.

- Ну, это история внутри другой истории(30). Писатель читает ее своим собратьям-писателям, и один из них возражает, что диаметр Боденского озера - девяносто километров, так что стальному ажурному клину в триста метров из берегов его никак не вывести; а другой замечает, что башни не имеют привычки ходить.

Сэм посмотрел на Уолта, Уолт - на Сэма.

L'EQUIPE DE CARDIFF

Сэм, Уолт, Сайрил - в Музее Современного Искусства города Парижа.

- Вот он, сказал Уолт. Аэроплан, похожий на коробчатого змея, - Анри Фармана, пионера воздухоплавания. Мы покажем тебе его могилу в Шайло - там барельеф, на котором он пилотирует свою летающую этажерку из палок и холстины, биплан с толкающим винтом фирмы "Вуазан". Он изобрел элероны. Братьям Райт приходилось гнуть крылья, подтягивая их веревкой. Анри с братом Морисом строили самолеты и открыли первую авиалинию между Лондоном и Парижем. Английский поэт, написавший "Паренька из Шропшира", Альфред Хаусман(31), который служил профессором греческого в Кембридже, принимал bachots(32) у своих студентов в конце семестра и садился на фармановский "Голиаф" до Парижа, поскольку ему нравились таксисты, а в Англии он делать этого не мог, потому что там они - протестанты.

- А почему ему нравились таксисты? спросил Сайрил.

- Большое красное колесо - это la grande roue de Ferris(33), американского инженера. На нем катаешься, сидя на сиденье, оно везет тебя наверх и на другую сторону, потом вниз, так что все кишки у тебя переворачиваются вверх тормашками и наперекосяк. Три плаката: тот, что слева, - слово, заканчивающееся на АЛ, и Пенни еще не обнаружила, что это за слово, АСТРА - это компания, которая строила аэропланы, а потом ДЕЛОНЭ: так подписывался и Робер, и Соня(34), поскольку она иллюстрировала книжку Блэза Сандрара(35), у которого была одна рука и который написал стихотворение о Нью-Йорке. Он повсюду путешествовал, и в Сибири, и в Панаме, и ловил для зоопарков макак и попугаев. И вот - футболисты.

Пенни сейчас прописывает их штаны и футболки, носки и бутсы, их эволюцию дизайна. Все на этой картине только-только родилось на свет.

11

Марк поскребся в дверь к Уолту на заре, просвистев три ноты.

- Марк? прошептал Уолт, приоткрыв один глаз. Что такое?

- Купанье перед завтраком, Тигр. Джинсы, тенниски и свитер - больше ничего с собой не нужно. Даю тебе три минуты.

- Святый боже!

- Одна.

- Ты не шутишь?

- Две.

Голый Уолт на цыпочках выскочил наружу, одной рукой схватив со стула джинсы, другой - подобрав с пола носки и тенниски. Марк отправил его обратно за свитером - комод, нижний ящик.

- Пенни спит, прошептал Марк. В самом низу.

- Би - тоже, аж слюни пускает. Мне надо пописать.

- В спортзале, пять минут.

- Мне еще трусы надо. А майку?

- Перебьешься. Тапки внизу наденешь.

На бульваре, застегивая ширинку, оглаживая себя по лицу рукой, Уолт вприпрыжку несся следом за Марком, то и дело сбиваясь с шага, чтобы не отставать.

Club Sportif Hermes(36). На тонкой золотой цепочке у Марка на шее висел ключ от него. Устланный ковром вестибюль, стены молочного стекла. Яркие лампы по коридору, длинный бассейн с ясной зеленой водой, холодной на запах. Из-за ряда шкафчиков донеслось "bonjour"(37), а следом появился высокий смуглый, как желудь, парнишка с отливающими медью волосами, в одной спортивной фуфайке цвета овсянки.

- Рановато сегодня, зевнул он.

- Писсуары вон там, показал Марк Уолту, который уже начинал пританцовывать.

Генерала мы опередили, я гляжу.

- И меня чуть не определи. Когда у тебя две девчонки, одна рано или поздно про вторую узнает, что скажете? Как в кино.

- Две девчонки! сказал Уолт. Здрасьте, я Уолт.

- Жан-Люк, улыбнулся служитель. В такую рань меня не может волновать, что пятнадцати тебе явно еще нет.

- Уже близко, ответил Марк. Он член семьи. Я провел ночь с его матерью, а он - с дочерью материнской лучшей подруги, его возраста.

- Mon Dieu!(38) воскликнул Жан-Люк. А я уже слышу генерала.

Марк без единого всплеска нырнул в воду с короткой доски, за ним Уолт, вразмашку запрыгавший по воде за ним следом, словно бодрый тюлень. Сошлись они на дальнем конце и плечом к плечу оттолкнулись от бортика, Марк по-дружески замедлил свой кроль.

- Четыре круга, сказал он.

- Сколько скажешь, отфыркиваясь, ответил Уолт.

- Четыре круга.

Старый генерал, розовый и рыхлый, при помощи Жан-Люка извлекал себя из сложных конструкций брюк, подтяжек и теплого нижнего белья, когда Марк с Уолтом подтянулись и выкарабкались на край бассейна, еле переводя дух.

- Замерз?

- Не-а. Хорошо.

- Вон, генералу, видишь, - все восемьдесят.

- У него яйца болтаются, как у козла.

Уолт, когда бывал счастлив, нес околесицу. Вот у Марка яйца, заметил он рассудительно, - тугие и пухлые, как у него самого. А старому генералу, кажется, нравится Жан-Люк, он ведь правда симпатичный, да?

Генерал плюхнулся в бассейн в гейзере брызг, а Жан-Люк стукнул себя кулаком по лбу и сгреб в ладонь свои причинные.

- Маман говорит, что я полиморфно перверсивен или поливерсивно перморфен, поэтому Би одевается мальчиком, который может сойти за моего брата или лучшего друга по имени Сэм.

- А тебе того и надо. Еще Пенни сказала, в смысле - мне, что я должен с тобой подружиться, не столько как отец, для этого я немножко молод, сколько как старший брат. Двоим мальчишкам и Би в роли Сэма легче возиться и валять друг с другом дурака, не привлекая недолжного внимания публики.

- Тебе восемнадцать. Ты же старый.

- Только не здесь, не при генерале. Который, кажется, тонет.

- Жан-Люк, похоже, делает вид, что сегодня - не его день.

- Так как ты думаешь - получается у меня старшего брата изображать?

- А я тебе нравлюсь?

- Нет, конечно. Ты - тошнотный пацан, который чёрт-те чем занимается в свои двенадцать лет при полном одобрении своей милой умницы-мамы, у которого феноменальный коэффициент интеллекта, он очарователен и поэтому, насколько меня поставили в известность, рукоблудит, рассматривая голландские издания, иллюстрированные голландскими мальчиками, которые начали теребить себе пиписьки еще в подгузниках, а теперь вступили в развитую фазу счастливого идиотизма.

Уолт нахмурился.

- Пенни не ябедничала. Скорее предоставила информацию мне как другу и старшему брату.

Уолт пятками взболтал воду. Жан-Люк помогал сопевшему генералу выбраться из бассейна, обмотав себе шею двумя большими полотенцами.

- Стоит только подумать, что я обогнал Маман, обычно выясняется, что я отстаю.

Би - тоже? Ты нас обоих зацапал бы, разве нет?

- Все лучше и лучше.

- Я, наверное, запутался. В хорошем смысле запутался, не в плохом.

- Ничего, разберемся по ходу дела. Купание сегодня - это начало. Занимайся с ним, сказала Пенни. И я подумал: а не взять ли тебя с собой в этот зал поплавать голышом, пока девчонки спят или, может быть, не спят, а впечатления сравнивают.

- Ты так думаешь?

- Девчонки есть девчонки.

12

В "Гран-Короне", за столиками на trottoir(39) Сэм и Уолт в новых норвежских синих бриджах, горчичных пуловерах, толстых белых носках и теннисках. Пенни, Дэйзи и Марк.

- Нам шмутки нравятся, сказал Сэм, обхватывая Уолта рукой за плечи.

- Я пока дважды услышал какие очаровательные мальчики в музее и один раз - они близнецы? - а кроме этого некий почтенный господин неровно задышал, когда пострелята держали руки в задних карманах друг у друга гораздо нежнее, чем он привык.

- Еще один споткнулся, когда мы украдкой поцеловались на лестнице.

- В Парк-Флорале есть женщина, которая до сих пор не может понять, почему Сэм пошел с Дэйзи в Femmes(40), а я отправился один в Hommes(41). А в Hommes был такой карапуз: уронил мороженое себе за пазуху, и к тому времени, как маман довела его до раковины, оно уже и в штанишках у него оказалось. Вот она точно не туда попала. Интересно, это его мужское достоинство, каким бы незначительным оно ни было, заставило ее привести его именно туда споласкивать и его самого, и комбинезон?

- Структурализм, вздохнула Дэйзи, структурализм.

13

Перед Марсовым полем Эйфелева башня на четырех своих железных столбах образует Триумфальную Арку Науки и Промышленности.

Внешний вид ее теперь, когда она доведена до определенной высоты, уже можно оценить, ею можно восхититься. Первые противники ее умолкли, и одобрение инженеров и художников единодушно. Издали 300-метровая башня выглядит изящной, гибкой и легкой. Она вздымается к небесам изощренным кружевом тросов и в целом исполнена поэзии. Когда приближаешься, структура становится монументальной, а достигнув основания колосса, зритель в восхищении и раздумье не может оторвать глаз от этой громадной массы, собранной с математической точностью и представляющей собой одну из самых дерзких работ, когда-либо предпринятых искусными инженерами. Удивление это возрастает по мере того, как он восходит по лестнице башни. Еще не достигнув первого уровня, зритель минует леса железных опор, являющих взору фантастические переплетения; затем, поднимаясь все выше и выше, он поражен как невообразимой громадностью конструкции и ее очевидной легкостью, так и великолепием панорамы, которую она позволяет созерцать. Оставив в стороне несомненный интерес, вызываемый Эйфелевой башнею с точки зрения не только ее металлической конструкции, но и высоты, мы не можем долее отрицать, что эта гигантская работа соврешенно прекрасна.