Плач юных сердец - Ричард Йейтс

— Майкл похож на моего брата, — сказала она Броку. — Правда ведь? Я имею в виду, не столько лицом, сколько общим сложением и манерами, ну как-то в целом похож.

Билл Брок нахмурился и, хоть был, похоже, не согласен, сказал:

— Так или иначе, но это большой комплимент, Майк: она всегда была без ума от своего брата. Хороший, кстати, парень; думаю, тебе бы он понравился. Временами унылый и депрессивный, но, в сущности, очень… — Он поднял руку в знак того, что не потерпит от Дианы никаких возражений. — Да ладно тебе, детка, не надо говорить, что я к нему несправедлив. Ты же знаешь, что он кого угодно достанет, когда напивается, встает в позу Великого Трагического Художника и начинает нести этот свой глубокомысленный бред.

И в полной уверенности, что Диана возражать не будет, он снова обратился к Дэвенпортам, чтобы сообщить, что Пол Мэйтленд — художник.

— И все говорят, что дико хороший; во всяком случае, нужно отдать ему должное: он пашет как проклятый, и его, похоже, не колышет, сможет ли он что-нибудь за это получить. Живет у черта на рогах — на Деланси-стрит, или как там эта жуть называется, снимает за тридцать баксов в месяц огромную, как сарай, студию. На квартиру и на выпивку зарабатывает плотницкими заказами — примерно представляете, да? Тот еще фрукт. А предложи работу вроде нашей — дизайнером каким-нибудь или типа того, — сразу заедет в челюсть. Решит, что его заставляют прогибаться. Скажет, что ему предлагают продаться, — вот именно такими словами: «продаться». Нет, Пол мне всегда дико нравился, он меня восхищает. Меня вообще восхищают люди, у которых хватает духу… так сказать, хватает духу идти своей дорогой. Мы с Полом вместе учились в Амхерсте; так что, если бы не он, я бы никогда и не встретил это вот существо.

Выражение «это вот существо» звенело у Майкла в голове весь вечер и много после. За столом Диана Мэйтленд, не упускавшая случая похвалить кулинарные таланты Люси, могла быть просто девушкой; в тот час или два, что они провели потом за разговорами, она тоже была всего лишь девушкой, девушкой она оставалась и пока Билл Брок подавал ей пальто в прихожей, пока они прощались и пока их шаги звенели, постепенно затихая, по Эбингдон-сквер, через которую они шли домой к Броку, «к себе» домой, но, когда они оказались дома, когда дверь была закрыта, а одежда разбросана по полу, когда она билась и стонала в объятиях Брока, у Брока в постели, она была существом.

Той осенью переходы через Эбингдон-сквер в обоих направлениях совершались еще не раз. И каждый раз Майкл собирался с силами, чтобы решиться на новое сравнение, и быстро переводил взгляд с Дианы на Люси в надежде, что Люси окажется более привлекательной, однако каждый раз его ждало разочарование. Диана вновь и вновь брала верх — господи, какая девушка! — и через некоторое время он решил бросить эти подлые тайные сравнения. Потому что заниматься такими вещами тупо, просто тупо. Наверное, другие женатые мужчины занимаются время от времени абсолютно тем же самым и вряд ли преследуют иную цель, чем самоистязание, но не надо быть сильно умным, чтобы понимать, как все это тупо. К тому же, когда они с Люси оставались одни и он мог рассматривать ее под разными углами и в разном свете, ему не составляло труда убедиться, что ее красоты ему хватит на всю жизнь.

Как-то в декабре — на улице стоял дикий холод — все четверо по настоянию Дианы сели в такси и поехали в гости к ее брату.

Пол Мэйтленд, как выяснилось, был вовсе не похож на Майкла: усы он, правда, носил примерно такой же формы (и, смутившись на мгновение при виде незнакомых людей, он приглаживал их красивыми длинными пальцами), но гораздо пышнее — то были усы бесстрашного молодого бунтаря, а не щеточка офисного труженика. Гибкий, поджарый, он повторял в мужском изводе тип собственной сестры; на нем были джинсы и куртка «Левайс», а под ней — свитер, какой носят матросы торгового флота; разговаривал он с большой любезностью, тихо, почти шепотом, так что собеседнику приходилось чуть склоняться к нему из страха что-нибудь не расслышать.

Пока он вел гостей через студию — обыкновенный большой чердак, принадлежавший раньше какой-то небольшой фабрике, — выяснилось, что картины им посмотреть не удастся, потому что они были испещрены тенями от яркого уличного фонаря за окном. В дальнем углу на веревках висели длинные куски тяжелого брезента, создавая нечто вроде палатки, и внутри этого небольшого ограждения Пол Мэйтленд устроил себе зимовье. Он приподнял край брезента, пропустил их внутрь, и они увидели других людей, сидящих с красным вином в тепле керосиновой печки.

После необязательного обмена приветствиями Майкл не запомнил имен, но теперь его гораздо больше имен беспокоила одежда. Усевшись со стаканом теплого вина на перевернутый ящик из-под апельсинов, он думал только о том, что в этой компании они с Биллом Броком должны выглядеть совершенно неуместно: деловые костюмы, наглухо застегнутые рубашки, шелковые галстуки — пара улыбчивых проныр с Медисон-авеню[9]. К тому же он знал, что Люси тоже должна чувствовать себя неловко, хотя желания заглянуть ей в глаза и выяснить этот вопрос у него не было.

Диане в этом собрании были явно рады: стоило ей выползти из-под брезента, как внутри раздались приветственные крики: «Диана!», «Детка!» — и теперь она вела оживленную беседу с лысоватым молодым человеком (судя по одежде, тоже художником), изящно расположившись на полу у ног своего брата. Если Брок ей когда-нибудь надоест — а какой первоклассной девушке Брок в скором времени не надоест? — ей не придется раздумывать, куда податься дальше.

Была там еще девушка по имени Пегги — на вид ей было не больше девятнадцати-двадцати лет, — с милым серьезным лицом, в крестьянской блузе и широкой юбке в сборку, казалось, она была преисполнена решимости доказать, что принадлежит Полу. Она сидела, прижавшись к нему, на низком диване, который, очевидно, по ночам служил им кроватью; она не сводила с него взгляда, и было понятно, что обнять его ей тоже очень хотелось бы. Он же будто совсем ее не замечал, когда, склонившись над плитой и задрав подбородок, обменивался немногословными репликами с человеком, сидевшим на ящике из-под апельсинов рядом с Майклом; потом он, правда, откинулся назад и наградил ее ленивой улыбкой, а через некоторое время приобнял.

В этой сухой, сильно перегретой импровизированной комнатенке больше всех на художника был похож человек, сидевший на ящике рядом с Майклом: на нем был белый комбинезон, весь в пятнах и разноцветных мазках, но он быстро объяснил, что он «только любитель, всего лишь вдохновенный дилетант». У него был небольшой строительный бизнес — это он подбрасывал Полу плотницкие заказы, благодаря которым тот держался на плаву.

— И для меня это большая честь, — сказал он, пригнувшись поближе к Майклу и перейдя на шепот, чтобы его слова не дошли до хозяина. — Для меня это большая честь, потому что этот парень правильный. Этот парень — настоящий.

— Ну что ж, это… славно, — сказал Майкл.

— И на войне ему досталось.

— Да?

Об этой стороне биографии Пола Мэйтленда Майклу слышать еще не приходилось, вероятно, потому, что Билл Брок, которого во время войны признали негодным к службе, отчего он до сих пор страдал, был не расположен об этом распространяться.

— Да, черт побери, да. Не по полной, конечно, — слишком он молодой, но с Арденн[10] до самого конца оттрубил. В пехоте. Стрелок-пехотинец. Сам он об этом не рассказывает, но куда от этого денешься? По картинам все видно.

Майкл ослабил галстук и расстегнул воротник рубашки, как будто это могло помочь ему разобраться в ситуации. Он не знал, что обо всем этом думать.

Человек в комбинезоне сполз к стоявшему на полу кувшину и налил себе еще вина; вернувшись на место и сделав глоток, он вытер рукавом рот и снова доверительно заговорил с Майклом о предмете своего почитания.

— В Нью-Йорке этих художников как грязи, — сказал он. — Да вся страна ими кишит, если уж на то пошло. Но таких, как он, больше одного на поколение не бывает. В этом я уверен. Признания можно ждать годами — может, он при жизни его и не получит, не дай бог, конечно, — на этих словах он опустил руку и постучал костяшками пальцев по ящику, — но придет время, когда Музей современного искусства заполонят толпы, а там будет висеть сплошной Пол Мэйтленд. Во всех залах. В этом я уверен.

Что ж, круто, хотел сказать Майкл, только, может, уже пора бы на этот счет и заткнуться? Но вместо этого он кивнул, помедлив, и уважительно промолчал, а потом стал разглядывать профиль Пола Мэйтленда, сидевшего по другую сторону от печки, как будто подробное исследование могло бы доставить ему удовлетворение, если бы обнаружило какой-нибудь изъян. Для начала он вспомнил, что Мэйтленд учился в Амхерсте, а ведь все знают, что Амхерст — это дорогущий колледж для легковесных умников и золотой молодежи, хотя нет: говорят, после войны все эти стереотипы уже устарели; кроме того, он мог выбрать Амхерст просто из-за того, что там хороший художественный факультет, или потому, что там он мог уделять живописи гораздо больше времени, чем в любом другом колледже. Но все равно этот бывший рядовой пехоты, должно быть, сполна оценил царивший там дух аристократической расслабленности. Вряд ли его не коснулась всеобщая озабоченность относительно того, какого покроя должны на самом деле быть твидовые костюмы и какого — костюмы из легкой шерсти, вряд ли он не стремился достичь правильного тона в разговорах — всегда легких и остроумных; не может же быть, чтобы он в соперничестве с другими не доводил до совершенства искусство беспечного отдыха на выходных («Билл, я бы хотел познакомить тебя с моей сестрой Дианой…»). Но разве тогда его безоглядное погружение в бедность богемного существования, его готовность довольствоваться случайной плотницкой работой не содержат в себе некоторой доли абсурда? Может быть. А может, и нет.