Провинциальный детектив - Фридрих Незнанский

Турецкий дождался, пока вагон опустеет. Он не любил выходить первым, особенно на перрон, на котором его никто не ждет. Смородская предлагала прислать за ним водителя, но он отказался. Не хотелось никаких, даже вполне естественных, любезностей от этой высокомерной «вдовушки». Перед зданием вокзала дежурила парочка ведер с гвоздями, именуемых «такси». Сейчас – в гостиницу и спать. Завтра – в контору.

Глава 3

– Чего ты орешь как недорезанная?

Девушка метнулась в сторону от оврага.

– Женя, там труп!

– Какой труп? Успокойся. Дай, посмотрю.

Правда. Действительно, труп. Даже два. И понесла ее нелегкая в кусты именно в эту сторону! Что мешало пойти не направо, а налево? Хотя логично, здесь заросли гуще. И что теперь делать?! Ясное дело, вызывать милицию. Ладно, не так уж страшно, в конце концов, они тут ничего криминального не делали. Гуляли по берегу. Все равно противно – два женских трупа в овраге. Домой черт знает когда возвращаться придется.

– Успокойся, хватит всхлипывать. Сейчас в «ментуру» позвоним – все образуется.

– Что образуется? Я домой пойду, ладно?

– Какое «домой»? Совсем офонарела? Ты представляешь, как я буду выглядеть тут один с двумя мертвыми голыми девицами в кустах? Классно! Маньяк раскаялся и вызвал милицию!

Девицы действительно были голые. И вообще, выглядели довольно мерзко. Впрочем, как еще могут выглядеть трупы? Нет, эти были совсем странные – тела, испещренные ножевыми ударами – сколько их было? Так сразу и не сосчитать. На груди, там, где сердце, раны… Грудная клетка вскрыта.

Милиция приехала быстро. Овражек с чахлыми березками и густыми зарослями кустов быстро оцепили. Долго их там не задержали – так, взяли паспортные данные, спросили, чего они тут на берегу в пять утра делали. Ответ никого не шокировал – гуляли. Действительно, отчего не погулять с девушкой летом на рассвете. И ничего, что у тебя в паспорте штамп о заключении брака с особой, которая к этой прогулке никакого отношения не имеет. Лейтенант, проверявший документы, полистал паспорт и понимающе хмыкнул:

– Давай, Ромео, дуй отсюда. Как понадобится, тебя вызовут.

Хорошо, что за маньяка не приняли.

Место это было красивое. Как и все здесь, красивое неброской, тихой красотой. На открытку не просится. Просится в акварель.

Лейтенант Панюшкин был эстет. В детстве учился в художественной школе. Репиным не стал, жизнь сложилась по-другому. Однако живопись Панюшкин любил, до сих пор иногда в свободное время, которого с каждым днем становилось все меньше и меньше, «баловался» пейзажами. Портреты почти никогда не удавались.

Да, такое красивое место, и такой кошмар. Уже рассвело, легкий туман с водохранилища, придававший всей картине некий мистический флер, рассеялся. Вовсю заголосили птицы. Все стало до боли реальным. И девичьи трупы – в первую очередь. Женскими их назвать язык не поворачивался. Девчонкам, так, навскидку, лет четырнадцать-пятнадцать. Вот это то, что в газетах обычно называют «зверское убийство». И в данном случае уж точно нет никакого преувеличения. Панюшкин был парень молодой, но бывалый. Всякого уже навидался, но такое было в первый раз. И дело тут даже не в кровище и многочисленных ножевых ранениях. Тут, в принципе, ничего нового. От тоски, безденежья и общего вырождения «бытовуха» с «расчлененкой» давно перестала быть экзотикой. Здесь страшно было по-другому…

Панюшкин не сразу заметил, что шагах в десяти от тел, среди кустов и высокой травы, виднеется крест. Могила? Приглядевшись, он понял, что крест не наш, не православный. Перевернутый. Ритуальное убийство. Здорово. Только этого не хватало! Если в городе завелись маньяки-сатанисты, готовые так далеко пойти в отправлении своего сектантского культа, то жди продолжения. Обычно такие случаи единичными не бывают. Веселенькие деньки предстоят! От перспективы «шерстить» среди городских сумасшедших в черных плащах с капюшонами Панюшкина передернуло. Работа, конечно, интересная, но нервную систему ой, как травмирует!

«Находку» отвезли судмедэкспертам, и даже у них, ко всему привычных, реакция была налицо и на лице. Как правило, ее в принципе нет – так и с ума сойти недолго, если на все реагировать. Сказали две важные вещи. Первая – трупам дня три, не меньше. Сделали запрос по заявлениям в милицию о пропавших без вести. Без толку. Никто никого не ищет. Так они, голубушки, и остались неопознанные в холодильниках в ожидании «лучшей доли», когда их отец-мать хватятся. А может, они детдомовские? Не может ведь такого быть – девок три дня как след простыл, а родителям хоть бы хны?

Вторая – общее количество ножевых ранений на оба тела – 666. Теперь уже Панюшкин был окончательно уверен – сатанисты.

Собственно, в этом смысле Рыбинск ничем не отличался от любого другого российского города. Тут много всякой «живности» развелось, от самых безобидных, свидетелей Иеговы, например, до сатанистов. Другое дело, что до сего момента они вели себя довольно тихо, не наглели. Устраивали себе капища в окрестных лесах, но дальше умерщвления бродячих собак и кошек дело не шло. Это, конечно, тоже плохо, но за руку никто никого не ловил, а открывать уголовное дело по факту обезглавливания беглой трехцветной Мурки – это при общем количестве ограблений и убийств человека человеком – для нас пока чересчур. Чай, не в «Европах» живем.

Кстати, капища сатанистов были в народе известны. Там предпочитали без острой надобности не оказываться. Панюшкин прекрасно помнил, как пару лет назад, гуляя по берегу водохранилища в поисках удачного ракурса, заметил среди веток силуэт парня, который совершал очень странные маневры. Сначала он стоял и раскачивался, потом встал на колени, поползал так немного, поднялся, обернулся и весьма враждебно «зыркнул» на Панюшкина недобрым черным глазом. Незадачливый художник предпочел смыться побыстрее, но потом вернулся на это место и увидел, что на пригорке, где непонятная личность выделывала свои «кренделя», земля была то ли тщательно прополота, то ли даже выжжена, и на гладкой ее поверхности четко просматривался выложенный камнями странный знак. Панюшкин предпочел не вникать и больше сюда не возвращался. Как-то обмолвился в разговоре с приятелем об этом случае и в ответ услышал: «Как, ты что, не знал? Это ж капище сатанистов. Нашел, где творчеством заниматься!» Общее мнение относительно подобных мест сводилось к тому, что сатанисты, конечно, вот так среди бела дня на людей кидаться не будут, но все равно лучше там не ходить. Почему? Причины иррациональны. Кто знает, что эти безумные могут и чего они не могут. Почва-то зыбкая… Логически этот безотчетный страх было не объяснить, это что-то сродни боязни кладбищ. Вот чего мертвых бояться? Они же мертвые, что они сделают? И все равно, желающие переночевать на кладбище валом почему-то не валят… Ну, разве что, эти подростки ненормальные, как их там – готы.

Ладно, шутки шутками, а тут дело серьезное. Панюшкин был озадачен.

На следующий день стало чуть-чуть полегче. Поступило заявление от гражданки Гороховой Веры Васильевны об исчезновении ее дочери, Гороховой Екатерины. Со слов матери стало известно, что четыре дня назад (по срокам совершения убийства все сходилось) Катя ушла из дома и не вернулась. На вопрос, почему она начала интересоваться судьбой отсутствующей дочери только сейчас, женщина махнула рукой:

– Да она и раньше по нескольку дней дома не бывала. Говорит, пошла, вернусь, наверное, завтра. А завтра, оно может наступить, когда угодно. Может, через неделю. А может, действительно завтра. Кто ее, Катьку, знает?

Тогда почему же она, если уж дочка ее такая известная «оторва», решила искать ее сейчас, спустя всего четыре дня после ухода? Горохова ответила на это просто и страшно:

– Чувствую. Стряслось что-то неладное.

Тело она опознала сразу. Не кричала, не плакала, просто прошептала: «Я знала, стряслось что-то».

Как ни странно, женщина почти сразу смогла дать показания. Спокойно, монотонно рассказала все, что знала о жизни своей убитой дочери. А знала она немногое. Все четырнадцать Катиных лет она, рабочая на хлебозаводе, «тянула» все одна, некогда ей было интересоваться, кто, что, почему, с кем, когда… Был бы ребенок накормлен, одет да обут, а остальное все как-нибудь образуется. Вот и образовалось… В школу Катя ходила от случая к случаю, на следующий год собиралась в швейное ПТУ, где уже училась лучшая ее подруга Валька. И вот они с этой самой Валькой везде шлялись, накрашенные, как клоуны из ночного кошмара, все в черном. Но она и не переживала особо – полгорода вон в черном ходит, и ничего.

Услышав про подругу Вальку, Панюшкин предположил, что возможно она есть вторая убитая девушка, и спросил Горохову, смогла бы она опознать еще одно тело. Женщина покорно согласилась. Долго разглядывать труп она не стала. Едва откинули простыню, она подтвердила: «Да, это она, Валя, Валентина Гвоздикова, пятнадцать лет ей было». Тут Горохова, не проронившая не единой слезы над телом дочери, горько и отчаянно разрыдалась. Видимо, кончилась эта странная «анестезия», тормозящая реакцию в момент, когда горе внезапно настигает. Она, наконец, осознала, что именно произошло.