Пустоцвет. Танцующие в огне - Stashe

— Кто ты?

Незнакомец приблизился, наклонился к женщине и обнажил длинные белоснежные зубы в широкой улыбке:

— Ты знаешь сама, не так ли?

Женщина вздрогнула. С громким щелчком в костре лопнула ветка. О да, воистину, дороги в ад кажутся такими ровными. Минула вечность в памяти, и лишь три года в жизни. Ее измазанное пеплом лицо уже не так молодо, но еще красиво. Хотя десять лет были ужасными, наполненными страданиями, лишениями, она не превратилась в старуху. Глаза женщины блестели, отражали пламя. Слезы высыхали, а потом вновь катились по щекам. Она должна испытывать облегчение, разве нет? Но соленая вода текла по лицу, разбавляя грязь новыми разводами. Может ли мать ненавидеть дитя? Может ли она полюбить чудовище?

Левату посмотрела на спящих детей. Мальчик и девочка тихо вздрагивали во сне, прижавшись друг к другу как котята. Никогда они так не обнимали младшую сестренку, никогда не играли с ней. Женщина закрыла лицо руками. Дьявол прав. Она подходила для него как никто другой.

Ноги в черных сапогах остановились рядом. Левату подняла голову. Ее новый муж. Хмурое узкое лицо, ни тени обычной усмешки. Но женщина видела лишь маленькую девочку. Всхлипнула и протянула руки. Получив ребенка, она не прижала его к груди сразу же. Всмотрелась в личико, протяжно навзрыд вздохнула, уложила на сгиб руки и только тогда начала укачивать. Мужчина сел рядом. Отблески огня сотворили из его лица жуткую маску, смазанный серый лик с пунцовыми губами.

— Моя вина, Левату. Я недостаточно оберегал, а такая жизнь опасна для всех. Но, как еще учить человечности? Как сделать гибким разум хищника? Ты человек, я нет. Она…особая. Но сейчас, дочь едва ли разумна. Не знаю, есть ли душа у таких как мы. Сегодня я почувствовал боль. Настоящую. Не страх смерти или голода. Боль отца. Возможно, это чувство лишь подобие настоящего. Ты плакала на пепелище, искала. Она рассказала. Значит, все же любишь?

Женщина отвела взгляд. Ей было неуютно с мужем. Особенно под взглядом жестоких и внимательных глаз. Тыльной стороной ладони Левату вытерла влажные щеки. Посмотрела на спящую дочь. Белая кожа, пронизанная тонкими жилками вен, пухлый, пускающий пузыри пунцовый ротик. Дитя женщины и беззащитное чудовище, которое дремлет в глубине закрытых сейчас глаз. Голос Левату звучал хрипло:

— Она плоть от плоти. Кровь в ее жилах и моя. Но как любить? Ты ведь знаешь о страхе. Я сижу рядом, потому что слово держит, не будь его, бежала бы прочь. Но у меня двое живых детей.

Мужчина нахмурился:

— Наша дочь не мертва. Таких как она очень мало. Неужели не понимаешь? Ты ведь обладаешь разумом. Или зря я делал ставку на мясо?

— Мы пища для вас, как животные для нас. Неужели ты сможешь любить, но не есть? Как объяснишь, что за разница между матерью и другой женщиной? Расскажешь, что одна из нас родитель, а другая еда? Как пересилишь вечно зовущий голод? Слабое родство плоти падет перед ним. Люди говорят — зов крови. Но она — жизнь вампиров. Что сказать?

Красные отсветы полыхали в огромных зрачках. Мужчина пожал плечами:

— Я должен. Так сказано.

— Кем сказано? Вашими богами? — устало спросила Левату и, склонившись, поцеловала лоб ребенка.

7 глава

Сташи зевнула и обнажила в улыбке крепкие белые зубы. Ощущение сытости приятным теплом разливалось в груди. Она блаженно потянулась. Места в ящике немного, но это неважно. Много и не требовалось.

Девушка села и внимательно осмотрела руки. Плотная гладкая плоть, белая как мрамор. Ни царапинки не осталось. Длинные пальцы с овальными, короткими, жесткими ногтями. Кто-то тихо рассмеялся. Сташи мгновенно повернулась на звук, одним движением переместившись в сторону. Ее тело смазалось, проплыло в воздухе мгновенным рывком и проявилось в нескольких метрах от ящика.

Кали, вторая жена отца, расхохоталась в голос. Она возлежала, подперев бесстрастное лицо фурии белоснежными ладонями. Безупречная, прекрасная, вечно молодая кукла. А также жестокая, агрессивная хищница, ненавидящая все с пугающей даже Сташи силой. Она медленно приподнялась, опираясь ладонями о камень ложа. Пластика темноволосой женщины напоминала кошачью, сплошное гибкое движение. Зевнула, показав острые как иглы зубы, и обратилась к девушке:

— Доброй ночи, Сташи.

— Доброй ночи, Кали.

В гнезде у каждого был свой ящик. Люди называли их гробами, но это не правильное слово. Просто красивые деревянные коробки с крышками. Чтобы чувствовать большую безопасность от света. Они стояли на небольших возвышениях, сложенных из камней. Кали медленно спустилась по ступеням. Ее обнаженное тело напоминало статуи богинь из древних храмов. Но она останется второй, даже после смерти матери Сташи. Это отравляло ее беспечное, лишенное долгих раздумий существование.

Она раз, за разом пыталась сделать то, в чем природа отказала навсегда. Ей не нужен был ребенок, но возможность выносить его — отчаянно. Хотя именно Кали сейчас имела максимум влияния в клане, временная власть ничего не стоила. Наследник получает все. А Кали не сможет продолжить род отца и, значит, никогда не займет место Сташи.

Вот оно — напоминание. Маленькая девочка, которую Кали ненавидела чуть сильнее, чем прочих. Странное существо, рожденное смертной, без ведома клана. Но кто посмел бы возразить отцу? Лишь безумец. А младшая дочь вампира росла. Никто из них не менялся, кроме девчонки. Сташи.

Кали выглядела ровесницей приемной дочери, но была гораздо старше. Когда-то между ними намечалась нежная дружба, завязанная на плотских утехах. Кали полагала, муж догадывался. Он всегда все знал, но подобные шалости его не интересовали.

— А ночь свежа, — промурлыкала Кали, трепещущими ноздрями втягивая воздух. Глаза ее пылали багровым неутоленным голодом. Сташи стояла на холодном полу, но почти не ощущала сырости промерзших плит.

— Ночь прекрасна.

— Пойдешь к матери? — Спросила вампирка, ласково улыбаясь. От улыбки веяло холодом. Но падчерица безмятежно ответила.

— Да. Я сыта и хочу ее видеть. Тебе давно пора усвоить простое правило, Кали. Держи голод в узде.

— Тебе жалко мяса? — зло прорычала женщина, ощеряясь, словно дикое животное. Сташи пожала плечами. Все равно. Манящие запахи ночи сводили с ума. Зов. Ему трудно противиться.

— Лисицу, слишком часто бегающую в курятник, выслеживают и убивают. Ты можешь навлечь беду. Постоянно ешь, а в последний раз мужчина едва не перекинулся. Знаю, ты возвращалась и добивала. Отец обмолвился, что не хочет детей. Тем более таких, безумных.

Кали зарычала. Ее верхняя губа приподнялась и открыла ряд длинных зубов, с сильно выступающими резцами. Лицо исказилось безумием проклятия, и лишь усилием воли женщина вернула прежнюю, холодную и безупречную маску. Вампирка плохо контролировала себя. Лишь речь заходила о детях, срывалась.