Замурованные. Хроники Кремлевского централа - Миронов Иван Борисович

«Ух, ты, значит, тут светом можно манкировать», – я нажал на кнопку в ожидании фокуса, но фокус не удался: ничего не загорелось, ничего не погасло. С десяток тщетных попыток – и я сдался. Зато после долгих манипуляций с радио из динамика раздалось «Ретро-FM».

После недели принудительного слушанья на Петровке шипучего «Маяка» музыка показалась райской. Дальнейшее изучение местности проходило уже под сиплые вздохи Юрия Антонова. На стене ярким белым пятном красовались «Правила содержания в следственном изоляторе подозреваемых, обвиняемых и осужденных». Самым увлекательным показался раздел «Распорядок дня»:

1. Подъем 6 час. 45 мин. – 6 час. 50 мин.

2. Утренний туалет, уборка камер и заправка спальных мест 6 час. 50 мин. – 8 час. 00 мин.

3. Запись на прием к врачу и руководству изолятора 8 час. 00 мин. – 9 час. 00 мин. (во время утренней проверки).

4. Завтрак 8. 00 – 9.00.

5. Обед 1 час в период с 12.00–14.00.

6. Ужин 18. 00–19.00.

7. Отбой 22.45.

8. Ежедневная прогулка 1 час.

9. Санитарная обработка (душ) – один раз в неделю (15–20 мин.).

10. Стрижка один раз в три месяца.

12. Выдача книг – один раз в 7 дней.

12 Подача заявлений ежедневно (в рабочие дни), во время утренней проверки.

13. Просмотр телепередач ежедневно с 6.45 до 22.45».

Между тем нервное напряжение продолжало будоражить каждую мышцу. Несколько десятков приседаний, отжиманий, и волнение, погашенное усталостью, начинало понемногу отпускать. Зарядку прервал хруст замка: вошел невысокого роста капитан с бодрой выправкой и забавной прической, за ним – сутулый лысеющий майор.

– Знаете, куда попали? – спросил капитан после набивших уже оскомину формальностей (фамилия, имя, отчество, дата и место рождения, уточнения прочих анкетных данных).

Судя по всему, вопрос с ударением на слове «попали» должен был нагнать на меня жути. Но не к месту щегольской вид офицера, его нелепая прическа-укладка и плохо скрываемая улыбка вселяли слабый оптимизм и некоторую уверенность в ближайшем будущем. Что-то подсказывало, что хуже уже не будет.

В отличие от капитана, майор был строг, молчалив, держался подчеркнуто отчужденно. Приказав раздеться до пояса, он изобразил медицинский осмотр и снова ушел в себя. Как выяснилось позже, майор – начальник медчасти изолятора, капитан – «ДПНСИ», в переложении на слова – «Дежурный помощник начальника смены изолятора», за свою внешность среди мужского контингента заключенных получивший погоняло «мальчик-девочка», а среди женского – «красавчик».

Офицеры вышли, посоветовав внимательно ознакомиться с настенными правилами содержания, и моя зарядка продолжилась.

Спустя еще минут сорок появился тучный прапорщик в сопровождении двух сержантов. Личный обыск и опись вещей прошли довольно быстро. Спортивная сумка и почти все вещи были отметены на склад, вместо них выдали квитанцию «о приеме изъятых вещей у арестованного», в правом углу которой в графе «наименование органа» от руки вписали «ФГУ ИЗ-99/1», но название тюрьмы мне пока ни о чем не говорило.

В то время как прапорщик оформлял бумаги, тщедушный младший сержант притащил положняковую казенку – старый матрац, грязную подушку, комплект застиранного постельного белья и небольшую картонную коробку, запаянную в целлофан, в которой лежали кусок хозяйственного мыла, зубные паста и щетка. Потом повели в «баню».

С третьего этажа под рявканье сирены спустились на второй.

Отсыревшую раздевалку с тщательно зачищенными надписями на деревянной лавке отделяла от душа очередная железная дверь. В душе всего пять леек, вентили с холодной водой сняты, из горячего крана вода лилась чуть теплая. После помывки – обратно на «сборку». Матрац – в одну руку, миску, кружку – в другую, так и двинулись в камеру.

По дороге мне, наконец, удалось рассмотреть, где нахожусь. Тюремный продол, по которому вели, был на удивление аккуратным и никак не подходил к традиционному образу темницы. Приятное освещение, снежные потолки, вездесущая чистота создавали больше санаторно-больничную, нежели тюремную атмосферу. Камеры располагались по обеим сторонам коридора, по десять хат на этаже, рядом с каждой висела белая табличка с номером, первая цифра которого соответствовала этажу. Подойдя к триста восьмой, находившейся почти в самом конце продола, вертухай приказал встать лицом к стене, открыл глазок и, не отрываясь от «штифта», несколько раз повернул ключом в замке. Тормоза, громыхнув, открылись, насколько позволяли фиксаторы. Из камерной утробы ударили дискотечные басы на полную мощность работавшего телевизора. Боком обогнув ворота, я протиснулся внутрь.

Представшая передо мной картина всколыхнула яркие, противоречивые чувства, подытоженные долгожданностью конечной остановки. По планировке хата аналогична «сборке», но из-за обжитости выглядела гораздо теснее – нечто среднее между комнатой в общаге и продуктовым складом. Вдоль стен рядами возвышались многочисленные коробки с овсяными, гречневыми хлопьями, пакеты молока и кефира, стаканы со сметаной, колонны синих пластиковых банок с повидлом, фальшивой бронзой блестели плошки с тушенкой и кашами. Под шконками пухли баулы, просвет между телевизором и стеной забили блоки «Мальборо» и «Парламента».

В нервном ожидании воплощения художественных представлений о тюрьме с ее «прописками» и пресс-хатами стал рассматривать публику. По краям верхних шконок в одинаковой позе лотоса, словно сфинксы, застыли два внушительного вида и габаритов сидельца. Хмурые лица, бритые затылки, спортивная «заточка» – в тучных фигурах проглядывало многолетнее самоистязание железом. Один слегка переваливал за центнер, другой мог не вписаться и в полтора. Этот сиделец весь был запартачен цветными картинками.

Сидя, он опирался на изуродованную руку, на которой отсутствовали указательный, средний и безымянный пальцы. На нижней шконке робко жался парнишка лет двадцати двух, имея улыбку за обыкновенное выражение лица, что-то вроде приобретенного рефлекса – единственной для него возможной психологической защиты. Киношный образ пресс-хаты разрушал последний сокамерник – несуразно сложенный высокий очкарик, примерно мой ровесник. Толстые диоптрии, облегающая водолазка и кальсоны цвета хаки, подчеркивавшие рахитизм фигуры, нелепость движений, неосознанно подгоняемых под музыку, невольно вызывали улыбку и недоумение. К тому же шконку этот танцор хамовато-интеллигентного покроя занимал, по моим вольным представлениям, самую почетную – правую нижнюю, возле окна.

– Здравствуйте, – механически бросил я, озираясь по сторонам и пытаясь анализировать увиденное.

Кто-то поздоровался, остальные молча кивнули, пристально изучая вновь прибывшего. Свободные нары были заставлены, но тут же сверху пошла команда: «Заяц, убери вещи». И парень в камуфлированных кальсонах, не сбиваясь с музыкального такта, ловко принялся рассовывать и утрамбовывать в пустые щели камеры баулы, пакеты, мешки.

Когда я, наконец, бросил матрац на освободившееся пространство, началось знакомство с круговым рукопожатием. «Заяц» представился Севой, остальные оказались Сергеями.

– Что за беда, Вань? – поинтересовался Сергей с погонялом Алтын.

– Чубайс.

– Да, точно, – подпрыгнул танцор Сева, изобразив на лице необъяснимое удовольствие. – По ящику тебя видели и фотку твою в газетах пропечатали.

– А мы тут поспорили, кто к нам заедет – комерс или не комерс, – объясняя нечаянную радость Зайца, нехотя добавил Алтын.

– Серега, ну и кто угадал? – Сева самодовольно уставился наверх, на что собеседник лишь криво ухмыльнулся.

– А у вас что за дела? – спросил я в ответ.

Алтына грузили убийством в составе банды, беспалого тяжеловеса по кличке Бубен судили за организацию наркомафии, самый юный пассажир уже получил срок за мошенничество и ждал этапа на зону.

Сева Заяц назвал свои статьи.

– Это куда? – для меня цифирь Уголовного кодекса начиналась и заканчивалась убойной сто пятой.

– Изнасилование, – расстроенно пояснил Заяц.