По воле Посейдона - Гарри Тертлдав

— О, даже не знаю. По мине за птицу — такая цена кажется мне справедливой.

— Целая мина серебра? Сотня драхм?!

Если Химилкон стремился говорить небрежно, то Менедем постарался вложить в свои интонации побольше ужаса. Вообще-то он приготовился к худшему. Если они приобретут павлинов, это явно будет необычайно выгодной сделкой. Ведь никто не разводит их в деревнях, как уток. А между прочим, «Афродита», их торговая галера, как раз и перевозила исключительно предметы роскоши. Ее вместимость не позволяла извлечь прибыль из перевозки пшеницы или дешевого вина, на продаже которых наживались владельцы больших бочкообразных судов.

Менедем стрельнул взглядом в Соклея, и тот слегка запоздало подключился к торгу:

— Это неслыханно, Химилкон, это наглость чистой воды. Даже половина названной тобой цены была бы непомерной, ты и сам это знаешь.

Химилкон снова покачал головой туда-сюда, потом запрокинул ее — как сделал бы и эллин, чтобы показать свое разочарование.

— Ничего подобного, о почтеннейшие. Я знаю вас обоих. Я знаю ваших отцов. Если вы купите моих птиц, то увезете их куда-нибудь далеко и выручите там за них гораздо больше того, чем потратили. Скажите, разве я не прав?

Он подбоченился и с вызовом посмотрел на юношей.

— Легко тебе рассуждать, — возразил Менедем. — А если павлин погибнет во время плавания по морю? Что мы тогда будем продавать? Я видел паву, она недостаточно красива, чтобы за нее можно было выручить много денег.

— Случите ее с самцом. Случите всех пав, которых вы купите — если вы вообще собираетесь их покупать, а не попусту морочите мне голову, — ответил Химилкон. — И после первой же кладки у вас будет множество птиц на продажу.

— Но ведь один только павлин выглядит так, что сразу приглянется любому, кто решит купить у нас птицу, — не сдавался Соклей.

Химилкон улыбнулся, продемонстрировав зубы, больше похожие на акульи — тупые и желтоватые.

— В таком случае вы должны заплатить мне за него больше названной цены, а не меньше.

Услышав эти слова, зеваки вокруг засмеялись и захлопали в ладоши.

Менедем бросил на Соклея еще один взгляд, на этот раз сердитый.

Но Соклей покачал головой так спокойно, словно бы его оппонент и не нанес только что внушительный удар.

— Вовсе нет, — проговорил он. — Мина — это слишком дорого за павлина, а за пав — просто неслыханно дорого.

— Но без пав вы не получите новых павлинов, — ответил Химилкон. — Птицы стоят денег, которые я за них прошу.

— Мы дадим тебе полторы мины за павлина и за пять пав, — предложил Менедем, представив, как будет возмущаться его отец — да и отец Соклея тоже, — узнав о заключении такой сделки.

В любом случае Филодем будет вопить не громче, чем сейчас вопил Химилкон, Менедем в этом не сомневался.

— Двадцать пять драхм за птицу?! — взвыл финикиец. — Да вы не торговцы — вы пираты, грабящие честных людей. Я скорее зажарю эту птицу, чем продам ее за такие деньги!

— Пригласи нас на этот пир, — холодно сказал Соклей. — Такое мясо хорошо запивать белым вином с Тасоса, как ты думаешь? Пошли отсюда. — С этими словами он положил руку на плечо Менедема.

Вообще-то Менедем не спешил уходить. Он хотел остаться и продолжить торг с Химилконом, а может, и хорошенько стукнуть финикийца по физиономии. Но когда он сердито повернулся к Соклею, то увидел в глазах двоюродного брата нечто, заставившее его подчиниться.

Менедем кивнул. Иногда этот прием позволяет заключить более выгодную сделку — притвориться, что тебя не интересует товар.

— Пошли, — сказал он, и двоюродные братья зашагали прочь.

Если Химилкон их сейчас не окликнет, то возвращаться уже нельзя. Менедему не хотелось упускать сделку. Сколько бы богатый эллин в Таренте или Сиракузах заплатил за павлина? Куда больше мины, или он ничего не понимает в торговле!

Однако Химилкон все-таки окликнул их, сказав:

— Поскольку я имел дело с вашими семьями и раньше, может быть — только может быть, понимаете? — я уступлю вам шесть птиц за пять мин, хотя, клянусь, не сделал бы этого больше ни для одного смертного.

Всем своим видом выказывая величайшую неохоту, Менедем и Соклей вернулись. Маленькая толпа зрителей вздыхала и переминалась с ноги на ногу, устраиваясь поудобнее. Люди готовились наслаждаться долгим торгом, пересыпанным руганью и взаимными уступками.

И они получили это зрелище сполна.

После бесконечных восклицаний и постоянных воззваний к богам оба эллина и финикиец сошлись на пятидесяти драхмах за каждую паву и на семидесяти пяти — за павлина. И когда уже, казалось, все было улажено, Менедем вдруг покачал головой и сказал:

— Нет, так не пойдет.

Химилкон нерешительно посмотрел на него.

— Что еще?

Подняв роскошное перо павлина, которое он все еще держал в руке, Менедем проговорил:

— Семьдесят четыре драхмы и три обола за павлина.

Финикиец подпер щеку изнутри языком, нащупав серебряные монеты, которые уже получил от Менедема.

— Ладно, — согласился он. — Пусть будет семьдесят четыре драхмы и три обола.

— На этот раз «Афродита» пустится в плавание с весьма интересным грузом, — сказал Соклей.

Они с Менедемом возвращались из гавани домой — братья жили по соседству в северной части острова неподалеку от храма Деметры.

— У наших отцов есть на складе горшочки чернил, — согласился Менедем, — и свитки папирусов, и пузырьки египетского макового сока. А еще мы остановимся на Хиосе и запасемся там вином. — Он облизнулся. — Нет ничего лучше хиосского вина. Оно густое, как мед, а по сладости даже превосходит его.

— И в придачу куда крепче, — заметил Соклей. — Такие вина надо пить, сильно разбавляя водой.

— Это ты у нас можешь пить такие вина основательно разбавленными, мой дорогой братец. А что касается меня — я люблю время от времени хорошенько повеселиться.

Соклей вздохнул.

— Я тоже люблю хорошее вино. Но мне не нравится лакать его неразбавленным, как это делают варвары. Мне не нравится упиваться, а потом крушить все вокруг и затевать драки.

Соклей был сторонником умеренного образа жизни и старался придерживаться его не только в теории, но и на практике. Все философы утверждали, что умеренность — добродетель. Однако, судя по взгляду, который бросил на него Менедем, тот считал, что умеренность — порок, причем один из наиболее мерзких.

Соклей снова вздохнул. У его двоюродного брата имелось немало достоинств: он был красивым, сильным, отзывчивым и весьма неглупым. Он мог вести корабль сквозь бурю так же легко, как и распевать песни, не выказывая при этом страха.