Диссертация - Марина Столбунская

– Я была на танцах и поздно возвращалась одна, – с вызовом ответила девушка.

– Аля, но зачем ты пошла на танцы?! Как ты могла?!

– Что?! Ты обвиняешь меня?! – Она не верила своим ушам. Где праведный гнев в сторону маньяка, проделавшего с ней такое? Где сочувствие?

– Мы же договаривались, что ты без меня никуда не пойдёшь, – возмущался юноша. – Ты сама знаешь, как мужчины на тебя смотрят, а ты ещё и юбку короткую, наверное, нацепила да улыбалась направо и налево. С кем ты там танцевала?

– Саша, что ты говоришь?! Меня изнасиловали, приставив нож к горлу! Посмотри, как глубоко он вошёл? Ты представляешь вообще, что я пережила?! А ты спрашиваешь меня, с кем я танцевала? Опомнись!

– Я не умаляю вины насильника, но он промышляет по городу в темноте, как раз рассчитывая на таких бесшабашных девушек, как ты. Порядочные в это время по домам сидят.

– Невероятно! – истерически смеялась Алевтина. – А если бы я шла поздно с работы и меня бы изнасиловали, что тогда? Ты бы проявил сочувствие? Не стал бы меня обвинять, что я шалава подзаборная? Я же твоя невеста! Ты не желаешь отомстить за меня?!

Девушка сверлила молодого человека гневным взглядом, всё ещё ожидая, что он заключит её в объятия и поведёт себя как настоящий мужчина, защитник, но он только сделал шаг назад, отстранившись от неё как от прокажённой.

– Для меня брак – это святое, один раз и на всю жизнь. Мне нужна невинная, чистая девушка, чтобы понимала меня, мои запросы и уважала их. Я полюбил тебя за красоту, но это, видимо, было неправильно. Это важно для меня, чтобы моя невеста не была тронута другим, тем более непонятно кем, осквернителем, маньяком, – он презрительно поморщился. – Нет, я так не смогу. Прости, но я не хочу жениться на тебе после такого.

Саша резко повернулся к двери и, пролетев мимо остолбеневшей Галины Фёдоровны, ушёл прочь. Алевтина упала на кровать, издавая пугающее смешение звуков истерического смеха и рыдания. Мать боялась вымолвить хоть слово, тихо сидела на стуле, как застывшая статуя.

– Степановна, ты ж у нас из третьего подъезда. Не слыхала, чего это Алевтинкин жених на Нинку, что у вас на втором этаже живёт, резко переключился? – не уставали судачить соседки на лавочке.

– И правильно сделал, – отозвалась Степановна. – Нинка пусть и не такая красавица, зато добрая душа и руки золотые. Вовремя паренёк одумался, что всякие вертихвостки ему не по зубам.

– Да, молодец парень, сообразил. А то намучился бы с ней по жизни своей военной скитальческой. Нинка надёжная, крепкий тыл для мужика, а Алевтинка – сплошные фантазии.

Одно лишь благородство проявил Саша в этой истории, никому не рассказал об изнасиловании своей невесты, но, думается, что не честь девушки была тому причиной, а его собственная.

Перестала улыбаться Алевтина, бродила хмурая, вся в своих мыслях. А завидев своего жениха с новой пассией, исходила гневом, написала заявление в профком, чтобы выделили ей комнату в общежитии, дабы больше не показываться в проклятом дворе. Кстати, окончив в этом году железнодорожный техникум, она работала кассиром на станции. Сначала давать комнату не хотели, но пришлось, когда через месяц оказалось, что Алевтина беременна. Заполучив справку для профкома, девушка решительно вознамерилась избавиться от ненавистного плода, но совершила очередную ошибку, поделившись новостью с матерью. А та в слёзы, угрозы, запреты и убеждения ударилась.

– Это же и твой ребенок тоже! Как можно его убивать?! – Галина Фёдоровна, как педагог, была женщиной высоконравственной и детолюбивой. – А потом, знаешь, как бывает, сделает женщина аборт, а после захочет родить, да не беременеет и так бездетной и остаётся.

– Мама, о чём ты?! – орала на неё Алевтина. – Это отродье насильника, мрази, вонючего животного! Я его ненавижу!

– Доченька, милая, это ты сейчас так говоришь, а как увидишь его, маленького беспомощного крошку, сразу полюбишь. И ты же знаешь, что дети не в ответе за родителей, – твердила она популярный в Стране Советов лозунг.

Они долго и страстно спорили на эту тему, и побеждала зрелая мудрость. Хотя девушка всё-таки предприняла попытку избавиться от «зародыша», как она его называла. Была у неё всё знающая новоявленная подруга по работе, они обсуждали с ней варианты.

– Нет, Алевтина, стучать по животу нельзя, это я тебе точно говорю. Одна моя знакомая случайно об угол стола ударилась, так сама чуть не померла от кровопотери. А его внутри убить, так резать будут, чтобы достать, шрам знаешь какой останется, только мужиков пугать. Вот я спрошу у сестры, она в аптеке работает, тут надо лекарство, чтобы выкидыш вызвать.

И достала, сердобольная, но не помогло. Правда, в больницу от него Алевтина всё же попала, а там спасли и её, и малыша, а опытная акушерка просекла, что дело нечисто.

– Слышь, милая, ты это брось, – внушала она неопытной девушке. – Себя только попортишь. Смирись, выноси да роди. А вредить ребёнку будешь, так урода на свою шею повесишь. Не дело это!

Алевтина и сама перепугалась, как трясти её после лекарства начало, давление зашкалило, чуть голова не треснула. Смирилась, даже заботиться о питании стала, уж больно урода рожать не хотелось, ведь мать не даст в детдом сдать «зародыша».

Девушка получила комнату в общежитии и встала в очередь на отдельную квартиру, мать свою жилплощадь обменяла на другой район города, чтобы закрыть тему пересудов раз и навсегда, а Сашке – бог судья, время всё расставит по своим местам. Насильник по городу промышлять не перестал, но только самые смелые девушки шли в милицию писать на него заявление, или их находили бездыханными, с перерезанным горлом. Каждый раз, слыша о таком случае, Алевтина сжималась в комок и стискивала зубы, а вспоминая, что в её утробе сидит отродье маньяка, блевала.

Родила легко, в середине мая, чуял ребёнок, что злить мамку не стоит, и выпал из утробы, как ярмарочная куколка. Но оказался он мальчиком, и в его облике не читалось ничего от Раевских. А это был окончательный приговор. Материнской любви малыш мог не ждать. Казалось, что он это понимал. Другие младенцы заходились требовательным криком, а этот ничего не требовал, так, слабо просил, мол, ну, может быть, ты смилостивишься надо мной, мамочка? А, нет, ну ладно, я тебя понимаю. Младенец тянул маленькие ручонки, ожидая ответного объятия, чмокал губами и языком в поисках сиськи, но вместо маминого молока