Созвездие Большого Пса - Владимир Молотов

УАЗик тронулся и поехал, и мы затряслись на жестких сиденьях, как кости в кубышке. Я заглянул в окно. Машина двигалась в неизвестном мне направлении. Неизбежное похмелье напомнило о себе сухостью в горле и стуком молоточка в голове.

Мы ехали долго, я даже вздремнул немного. Приснились какие-то кошмары, которые я сразу же забыл при пробуждении, наступившем в связи с сильной трясучкой. Трясучка была связана с тем, что УАЗ блуждал по не асфальтированным задворкам. Но вот он остановился, и стало неожиданно тихо. Водитель выбрался из машины. Каланча отпер нам дверь и спрыгнул на землю. Затем подались Павел и я. Когда я оказался на улице, то предо мной предстали зады большого дома, — три этажа, красный и белый кирпич, мутные окна. Из маленькой будки пискляво залаяла мелкая дворняжка. Рядом с будкой стоял большой мусорный контейнер, доверху набитый разным дерьмом.

Водитель, оказавшийся среднего роста, в сорочке и джинсах, чуть скачущей походкой приблизился к серой металлической двери и громко забарабанил по ней кулаком. У меня родилась ассоциация — задний вход пельменной с нудно гудящей вентиляцией. Дверь отперли не сразу, и из чернеющего проема возникла круглая голова. Голова тут же узнала водителя и что-то сонно пробурчала, но я ничего не расслышал. Каланча неожиданно подтолкнул меня в бок, и я поплелся вслед за водителем и Павлом в темнеющий коридор. Петр, как всегда, замыкал процессию. Нас встретил влажный душок плесени, как в погребе, и резкий холодок. Было темно, хоть глаз выколи. Мы все спускались медленно по ступенькам, как слепцы, вытянув руки, и нащупывая стены.

До следующей двери.

И когда она со скрипом отворилась, яркий свет больно ударил в глаза. Огромный зал, очень холодный, покрытый иссиня-белым кафелем, предстал перед нами. Меня словно пронзило ударом электрического тока. В зале, прямо на полу, абсурдно и неподвижно, как на картине Босха, неряшливо лежали многочисленные, совершенно голые, бледные, под цвет кафельной плитки, трупы. Часть из них, правда, была уложена на больничные каталки.

— Мать вашу, это ж морг! — тихо воскликнул я, чувствуя, как пол уходит из под ног.

— Хм, а ты думал, в сказку попал, — беззаботно съязвил Каланча.

Павел беззубо ухмыльнулся.

Водитель с санитаром, открывшим нам металлическую дверь, направились к ближайшей кучке трупов, тихо что-то обсуждая между собой.

— Да вы что, бля, охренели все что ли?! — взорвался я. — Вы чем тут занимаетесь вообще? Не, я на такую работу не согласен. Спасибо, извините, но я пас.

При этих словах я вознамерился развернуться и пойти обратно, вверх по мрачному проему. Но Петр и Павел неожиданно крепко схватили меня за руки и удержали на месте.

— Э, апостолы, — обозвал я их, — мать вашу, ну-ка пустите меня!

Почувствовав за спиной копошение, водитель и санитар оглянулись, молча поморщились и отвернулись, продолжив медленное шествие вдоль кучки трупов.

В это время Каланча выхватил из кармана поллитровую бутыль "Бальзам Биттнера", доверху наполненную какой-то мутной жидкостью, зубами освободил горлышко и насильно влил в меня добрую половину содержимого. Я сопротивлялся, как мог, изворачивался, как червяк, но оба "апостола" оказались конечно сильнее меня. Хотя я и поперхнулся, и откашлялся, и сплюнул, все равно большая часть настойки попала внутрь. Я ощутил себя подопытной собачкой. Жидкость крепко обожгла горло (она явно была на спирту), по животу растеклось приятное тепло. Тело стало слегка неметь, то же самое можно было сказать и о мозгах. Я весь обмяк. Напарники отпустили меня.

Так странно и так хорошо я себя никогда еще не ощущал. Это было нечто иное, чем просто опьянение спиртным. Нечто нирваническое, этакое состояние беспечной невесомости, и даже небольшого страха от необычности этой невесомости, а вместе с тем полной безучастности ко всему происходящему, — это дурацкое состояние в несколько секунд овладело мной. Теперь я вроде бы и осознавал, что меня окружают трупы, но в то же время к собственному удивлению оставался равнодушным к этому факту.

— Да и пошло оно все, — махнул я рукой.

Но это был не я, и как бы не мой голос.

В следующую минуту я ощутил себя стоящим рядом с санитаром, который глядел на меня странным взглядом с хитрецой и протягивал прозрачные перчатки. На щеке у него была гнусная бородавка.

— На, одевай, — рот его растянулся в снисходительной улыбке. Я бездушно взял перчатки и стал их натягивать.

— Так, хватайте вот этого, усатого, и еще вон того азера, — дал указания водитель, и Каланча послушно подхватил за руки первый указанный труп, а Павел предложил мне жестом взять его (труп) за ноги. Я машинально наклонился, мы подхватили одеревеневшее тело, водрузили на оказавшиеся вдруг возле меня носилки и потащили наружу.

Я подчиненно плелся, ведомый Каланчей; огромные ступни жмурика с оттопыренными большими пальцами, то и дело тыкались мне в ляжки. Кроме того, мне казалось, что покойник дико улыбается сквозь густые усы. Но все это я воспринимал с удивительным равнодушием, будто бы нес дрова. Мы протиснулись в приоткрытую дверь. Чудодейственная настойка из биттнеровской бутылки сделала со мной невероятное — мне стало смешно. Может, оттого что Каланча забавно пыхтел и спотыкался в темноте на ступеньках. Так мы выбрались на улицу. Там несколько прибавили ходу и добрели до УАЗика. Дружно положили носилки на землю, словно трудяги на субботнике. За сим так же дружно подхватили тело, — странно было, что мы легко спелись, — и, слегка подбросив тело в воздухе, как бревно, погрузили его на пол салона через раскрытые задние двери.

Я оглянулся назад. Водитель вместе с коренастым Павлом вынесли второго покойника, седовласого кавказца. Мы с Каланчей молча пронаблюдали, как они подобно нам забросили его в машину.

Затем водитель без слов забрался в кабину. Санитар растворился в дверях и скрипнул засовом, "апостолы" и я забрались к жмурикам. Машина тронулась с места.

— Куда мы теперь? — спросил все еще не мой голос у Павла.

— На явку, — загадочно сказал он, всем своим видом давая понять, что я должен теперь от него отстать. Я глупо пожал плечами.

После всего этого я потерял реальное ощущение времени. Словно провалился в пропасть, а потом вернулся. За окном вдруг стало темно. Лишь один момент врезался конкретно: Каланча, с божественной улыбкой объясняющий, что волшебное пойло — это ни что иное как замешанная на спирту настойка на несъедобном грибе. "Гриб называется то ли дымовик, то ли ложный маховик, не помню, — он изредка встречается в наших лесах".

Окончательно я вернулся из забытья, когда мы выбрались из машины на поле, окутанное звездной ночью. Поле было огромным; звезды мерцали. Луна, ущербно обрезанная наполовину, пялилась на нас недремлющим оком.