Лев Толстой в зеркале психологии - Коллектив авторов

– То есть, любовь есть цель нашей жизни?

– Любовь – не цель, а состояние. А вот вопрос «зачем жить?» – очень важный. Если нет цели никакой, если жизнь для жизни нам дана, то незачем жить. И если так, то Шопенгауэры и Гартманы, да и все буддисты совершенно правы. Ну, а если есть цель жизни, то ясно, что жизнь должна прекратиться, когда достигается цель. Вы заметьте: если цель человечества – благо, добро, любовь, как хотите; если цель человечества есть то, что сказано в пророчествах, что все люди соединятся воедино любовью, что раскуют копья на серпы и так далее, то ведь достижению этой цели мешает что? Мешают страсти. Из страстей самая сильная, и злая, и упорная – половая, плотская любовь, и потому если уничтожатся страсти и последняя, самая сильная из них, плотская любовь, то пророчество исполнится. Люди соединятся воедино, цель человечества будет достигнута, и ему незачем будет жить. Пока же человечество живет, перед ним стоит идеал и, разумеется, идеал не кроликов или свиней, чтобы расплодиться как можно больше, и не парижан, чтобы как можно утонченнее пользоваться удовольствиями половой страсти, а идеал добра, достигаемый воздержанием и чистотою.

– Но ведь именно к любви стремились и стремятся люди.

– Да. И посмотрите, что выходит. Выходит, что плотская любовь – это спасительный клапан. Если не достигло теперь живущее поколение человечества цели, то не достигло оно только потому, что в нем есть страсти, и сильнейшая из них – половая. А если есть половая страсть и есть новое поколение, стало быть, и есть возможность достижения цели в следующем поколении. Не достигло и то, опять следующее, и так до тех пор, пока не соединятся люди воедино.

– Значит, если бы люди были вечными, то страсть не была бы нужна?

– Если допустить, что Бог сотворил людей для достижения известной цели, то сотворил бы их или смертными, без половой страсти, или вечными. Если бы они были смертны, но без половой страсти, то вышло бы что? То, что они пожили бы и, не достигнув цели, умерли бы. А чтобы достигнуть цели, Богу надо было бы сотворять новых людей. Если бы они были вечны, то положим, они бы достигли после многих тысяч лет цели, но тогда зачем же они? Куда ж их деть? Именно так, как есть, лучше всего.

– В процессе эволюции люди, как вид, не совершенствуются?

– Высшая порода животных – людская. Для того чтобы удержаться в борьбе с другими животными, она должна сомкнуться воедино, как рой пчел, а не бесконечно плодиться. Она должна так же, как пчелы, воспитывать бесполых, то есть опять должна стремиться к воздержанию, а никак не к разжиганию похоти, к чему направлен весь строй нашей жизни.

– Но тогда род человеческий прекратит существование?

– Да неужели кто-нибудь, как бы он ни смотрел на мир, может сомневаться в этом? Ведь это так же несомненно, как смерть. Ведь по всем учениям церковным придет конец мира, и по всем учениям научным неизбежно то же самое. Так что же странного, что и по учению нравственному выходит то же самое?

– Значит, жизнь – несовершенная структура, которая стремится к совершенству? И когда она замкнется на самой себе, то самоуничтожится. Либо разрушится, либо перейдет в другое качество. Что ожидает человечество?

– Я ратую за плюс.

– Что же тогда движение жизни?

– Энергия, которую можно рассматривать как движение, есть нечто действительное, а не кажущееся. Это не только средство представления моего единства со всем миром. И потому положение о том, что движение есть только то, что соединяет человека со всем миром, – неверно. Движение есть сама жизнь.

– Сознание сопровождает движение жизни?

– В противовес процессу жизни, сознание – статичное явление. Сознание стоит, события жизни движутся через него, а нам кажется, что движется сознание, как облака, бегущие мимо луны.

– Почему человек не может себе представить подобное?

– Потому что для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого-то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.

– Что нужно для того, чтобы достаточно адекватно судить о законах движения?

– Необходимо допустить бесконечно малую единицу для наблюдения – «дифференциал истории», а также достичь искусства интегрировать, то есть брать сумму этих бесконечно малых единиц. Историческая наука постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем старается приблизиться к истине. Но, как ни мелки эти единицы, каждая из них имеет начало, а его выделить практически невозможно. Например, главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого-нибудь события, в которых всегда рассматривается событие. Главнокомандующий всегда находится в середине движущегося ряда событий. Никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение. В каждый момент этого последовательного, непрерывного проявления события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов. Он находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество вопросов, зачастую противоречащих друг другу.

– Чем же определяется ценность человеческой жизни?

– Жизнь обнаруживается во времени и пространстве, но определяется не временными и пространственными условиями, а только степенью подчинения животной личности разуму. Определять жизнь временными и пространственными условиями, – это все равно, что определять высоту предмета его длиной и шириной.

– Но ведь именно условия жизни и есть видимый критерий прогресса.

– Прогресс! Сколько бы ни уверяли людей суеверия религиозные и научные о таком будущем золотом веке, в котором всего будет довольно, разумный человек видит и знает, что закон его временного и пространственного существования есть борьба против каждого, каждого против каждого и против всех. Именно это порождает неудобство и страх.

– Как его преодолеть?

– Когда человек начинает жить истинной жизнью, то есть поднимается на некоторую высоту над жизнью животной и с этой высоты видит призрачность своего животного существования, неизбежно кончающегося смертью, он видит, что существование его в плоскости обрывается со всех сторон пропастями. Не признавая, что этот подъем в высоту и есть сама жизнь, он ужасается перед тем, что увидел с высоты. Вместо того чтобы, признав силу, поднимающую его на высоту, и идти по открывшемуся ему направлению, он ужасается и нарочно спускается вниз, ложится как можно ниже, чтобы не видеть обрывов, открывающихся ему. Но сила разумного сознания опять поднимает его, опять он видит, опять ужасается и, чтоб не видеть, опять припадает к земле.

– И так – бесконечное число раз?

– Это продолжается до тех пор, пока он не признает, наконец, что для того, чтобы спастись от ужаса перед увлекающим его движением погибельной жизни, ему надо понять, что его движение в плоскости – его пространственное и временное существование – не есть его жизнь. Жизнь его только в движении в высоту. Только в подчинении его личности закону разума и заключается возможность блага и жизни. Ему надо понять, что у него есть крылья, поднимающие его над бездной. Если бы не было этих крыльев, он никогда не поднимался бы в высоту и не видал бы бездны. Ему надо поверить в свои крылья и лететь туда, куда они влекут его.

– Вероятно, для этого нужно определиться: что же такое «Я»?

– Это тоже непросто. Ведь мое сознание говорит мне только: я есмь. Я есмь с тем моим отношением к миру, в котором я нахожусь теперь. О своем рождении, о своем детстве, о многих периодах юности, о средних годах, даже об очень недавнем времени человек часто ничего не помнит.

– Человек в своем определении «Я» манипулирует двумя категориями: «Я-постоянное» и «Я-меняющееся». Все это находится в одном месте – в человеческом теле. Что же тогда «действительное Я»?

– Тело мое одно только потому, что есть что-то невещественное, которое признает переменяющееся тело одним и своим. Это то, что мы называем сознанием: оно одно держит все тело вместе и признает его одним и своим. Но и это не все. Сознание тоже различно. Как нет ничего общего в веществе моего тела, каким оно было десять лет назад и теперешним, как не было одного тела, так и не было во мне одного сознания. Мое сознание трехлетним ребенком и теперешнее сознание так же различны, как и вещество моего тела теперь и тридцать лет тому назад. Сознания нет одного, а есть ряд последовательных сознаний, которые можно дробить до бесконечности.