Смятение - Янка Брыль

Тогда оно и пришло.

Накружившись до сладкого изнеможения в бешеном краковяке, они с Чесей очутились на крыльце. Кто вел, а кто шел — не разобраться и сейчас. Была февральская оттепель, ночь. Пока они почувствовали, что на дворе еще зима, пока вспомнили, что их тут может кто-нибудь увидеть, простояли там больше, чем от танца до танца, успев за эти несколько минут… нацеловаться до того, что в глазах потемнело. Вышло все это так неожиданно просто: он невольно обнял ее теплые округлые плечи, прикрытые той самой беленькой форменной кофточкой, она тоже, видно, невольно прижалась к нему, а губы их, словно после долгой мучительной разлуки, встретились сами. Оторвавшись от него в первый раз, она — в безнадежно замкнутом венке его рук — успела только тяжело перевести дыхание и попытаться, но тщетно, сказать что-то… Однако она не только позволяла целовать себя — сама ловила губами его губы, даже успела верхнюю укусить и унять острую боль еще незнакомой Лене жадной, уже искушенной нежностью долгого, нестерпимо сладкого поцелуя.

Слов, кажется, не было совсем.

…На этом все оборвалось: через несколько дней Леня ушел в Красную Армию.

Казарма. Полигон. Война. Фашистский лагерь. Побег. Почти сразу — партизанский лес.

Среди образов, что вспоминались на чужбине, рядом с девчатами, с которыми он целовался когда-то от полноты и радости жизни, стояла она — самая прекрасная, самая сладостная, самая желанная. Иногда — близкая, а иногда и очень далекая. Казалось даже порой, что все это просто мимолетное чувство, которое можно испытать и к другой девушке, была б она славной да пригожей.

5

Осенью сорок третьего года на южной окраине Налибоцкой пущи темной ночью была обстреляна разведка одной из партизанских бригад в неожиданном месте и неизвестно кем… Сережу Чембровича прошило пулеметной очередью. Навсегда умолк и весельчак, плясун и песельник Стась Клос, бывший работник панов Струмиловских, подростком приехавший сюда из-под Сувалок в поисках хлеба. Командиру разведки Адаму Буховцу разрывная пуля перебила в запястье правую руку. Лене только шею обожгло: словно кто-то провел под ухом раскаленным прутом.

Сережу и Стася похоронили в той деревне, где стояла первая бригадная застава, и дали ротой прощальный залп.

Буховцу хирург Гольдберг отрезал — без всяких, разумеется, наркозов — остатки развороченной кисти. Коренастый, подвижный Адамка попросил перед тем стакан первача и только стонал, пока его держали — втроем. Их аптека в то время, после долгой блокады, совсем обеднела. Гольдберг подумал немного и засыпал рану солью. Адама заперли в землянке разведчиков, потихоньку забрав оттуда все, что могло послужить оружием. Он там кидался и рычал, стиснув зубы, лишь поначалу, покуда немного не привык. Через неделю начал выходить, держа свою «ляльку» на перевязи в теплом вязаном платке. Еще через неделю он, чертяка, снова командовал, правда, не выезжая в район, а лишь ставя задания своему временному заместителю — Лене.

Как-то заместителя одного, без разведки, вызвали пз района в лагерь. В землянке начштаба сидели: сам хозяин, бывший секретарь сельсовета Коля Голос, начальник особого отдела Зимин и Адам Буховец.

Разговор с Леней начал Зимин, несколько мрачный и грубоватый товарищ из парашютистов, которого у них недавно прозвали «Есть сведения».

— У тебя, Живень, были в свое время связи с помещиками Росицкими. Есть сведения, что связи даже довольно тесные.

Стройному белокурому красавцу в лихо затянутой ремнем шинели это явно не понравилось. Раньше они по службе не сталкивались, ничего плохого Зимин ему не сделал, Живень знал его издалека, по должности, однако обращался по званию, как будто только при нем не мог забыть, что сам он сержант, а у того — шпала на новой гимнастерке.

— У меня, товарищ капитан, были с ними такие же точно связи, как и у каждого в нашей деревне. Мы ходили туда, в панский двор, на гулянки.

— А ты подумай, Живень, припомни.

— Я уже давно подумал.

— А все же есть сведения, что ты…

— Да ну тебя, Иван Кузьмич, — засмеялся начштаба. — Давай сразу, не волынь. Дело, Живень, вот какое. Есть сведения, как справедливо говорит Зимин, что вас в ту ночь обстреляли аковцы, легионисты «Жбика»[6]. Значит, сам знаешь, пана Струмиловского. Лучше всего накрыть бы их, сукиных сынов… Но есть другой приказ. Вот теперь ты, Иван Кузьмич, и давай.

Зимин начал «давать», основательно и монотонно, с нерушимым спокойствием глядя на разведчика:

— Нам приказано наладить связь с отрядом «Жбика» — Струмиловского, с целью помочь ему встать на правильный путь. Учитывая, что в этих местах часть католического населения либо фактически является, либо называет себя поляками, работу эту следует считать весьма ответственной. Учитывая твое, товарищ Живень, знание польского языка и связи с помещиками Росицкими…

— Я повторяю, товарищ капитан, что у меня с ними никаких связей нет и не было.

— Есть совершенно точные сведения, что таковые…

— Погоди, Кузьмич, — перебил Зимина Буховец. — Леня, это я сказал ему, что ты когда-то тискал ихнюю паненку. Ту белявенькую, как ее там — Яня или Франя?..

— Ну, ты, Адам, мог бы и больше понимать! Какие ж это, к черту, панские связи!..

— А ты не ершись так, недотрога. Тебя никто не собирался упрекать, нам это для дела нужно. Ты не фыркай, а слушай. Тоже мне мужик!..

— Да уж и не баба. И не люблю, когда со мной как с маленьким. Давай, товарищ капитан!

Зимин, не меняя спокойного выражения лица, продолжал:

— Теперь, когда ты, Живень, кое-что припомнил, пойдем дальше. Используя, как я уже говорил, знание языка и то, что мы не без основания назвали связями, ты должен добраться если не до самого «Жбика»-Струмиловского, так до его заместителя Зигмунта Росицкого, известного тебе брата той паненки. Он, говорят, пропал. Не пропал: есть точные сведения — в банде. Обращаю также твое внимание на их шурина Щуровского. Задание: установить связь, хорошенько изучить их настроение и в подходящий момент предложить перейти к нам, пока не поздно, искупить свою вину в борьбе с нашим общим врагом. Вопросы есть?

— У меня не вопрос… Я думаю, товарищ капитан, не подхожу я для этого дела.

— Почему?

— Здесь бы какого-нибудь поляка или хотя бы католика. А то так они мне и поверили… Вот если бы Стась был жив. Пускай из батраков, однако ж поляк. Это для них очень важно.

— Ты, Живень, не отвиливай. И одолжения нам не делай. Был бы у нас тут поляк, мы б с тобой разговора не заводили.

— Ну, ладно. Хотя не рад, как говорится, да готов. Если надо. Только вопрос у меня, товарищ капитан. Вы считаете, что они нас тогда обстреляли?

— Такие сведения имеются. Но ты, Живень, забудь об этом на время, держи свои нервы в руках. Тебе доверяется нешуточное дело. Еще два слова: для конспирации…

…Так Лене довелось встретиться с Чесей почти через четыре года после поцелуев на крыльце.

6

Из восьми человек разведчиков Леня взял с собой одного Хомича: он местный, да и знакомый в этой семье. Остальных хлопцев оставил на всякий случай на хуторе у большака, в двух километрах от Горелицы, где стоял гарнизон полицаев. В мокрой тьме, уныло хлюпая по глубокой грязи, проехали они с Мартыном вдоль своих Углов, где их, после того как забрали семьи в пущу, не так уж тянуло остановиться. С большака двинулись вниз, в долину, больше ощупью, наугад, потому что не различить было даже лошадиных ушей. И тут, на этой так хорошо знакомой дороге, Хомич начал, как всегда:

— Ну, тебе, браток, вестимо… Она засиделась там в ожидании божьей милости. Живое к живому тянется. А на какую холеру я там сдался? Был бы хоть жив старик, Ян Янович, так побрехали бы малость, а то…

Леня молчал.

Он, конечно, не рассказал никому из своих друзей, ставших недавно его подначальными, ни о задании, ни даже о том, что ему было известно, выражаясь по-зимински, о положении в поместье на сегодняшний день.

Они дошлепали до крыльца и остановились в мутном свете, сочившемся из большого окна. Лошадей привязали к забору, и Хомич, клюнув раз-другой толстыми пальцами в стекло, пробасил магическое в те времена:

— Эй, хозяин, открой!

— Так что разговор с ними поведем только по шерсти, — твердо, шепотом промолвил Леня, первым направляясь к двери.

Отворила она.

— Ах, это вы, товарищи, — сказала по-русски, почти естественно выказывая радушие, которое было теперь кое для кого средством самозащиты. И сказано это было просто товарищам партизанам, так как ни Лени, ни Хомича она сперва не узнала.

— Добрый вечер. Чужих нет? — привычно спросил Леня, первым входя из темного коридора в освещенную комнату.

— Нету, нету, товарищи дорогие, — уже совсем сладко пропела стоявшая у стола высокая полная женщина, в которой Живень не сразу признал Ядвисю. Впрочем, он очень давно ее не видел. В тридцать девятом она сюда из города не показывалась.