Свирепая клятва - Моника Кейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я знаю, почему ты это сделал, — говорю я, качая головой, и мой голос эхом отдается от стен банковского хранилища. — Глупо, но я понимаю. — Я достаю из сумки фотографии, перелистываю их, пока не нахожу нужную: Герхарт и красивая блондинка, прижимающиеся друг с другом. — Мне хотелось бы думать, что ты взял деньги ради любви. По крайней мере, я это понимаю. Любовь — это адский наркотик.
Это приведет тебя к самому высокому из максимумов и к самому низкому из минимумов. Мне ли не знать.
Он отчаянно кивает, как будто может убедить меня сердечной мольбой. Но мы оба знаем правду.
— Давай прекратим всякую чушь. Ты не воровал ради любви; ты украл ради киски. Катарина, да? Она хотела, чтобы ее потчевали и угощали. Увезли на выходные в Дубай, на следующий день — на Карибы. Дорогие вкусы. — Герхарт хмурится и напрягается. Конечно, он не хочет, чтобы ему напоминали о его слабости. Ни один мужчина не хочет.
— Чего я не понимаю… — говорю я, бросая фотографии на пол, чтобы они разлетелись во все стороны. — Зачем изменять жене? — Я оставил этот вопрос подвешенным, пока выбирал одну конкретную фотографию. Это из его семьи. Все вокруг широко улыбались на выпускном вечере его дочери. Я подношу ее к его лицу, опустошение искажает его черты. Все всегда сводится к грехам отца. — Я могу сказать, что она прекрасная женщина, твоя жена. Она любит тебя, а ты облажался. Ради чего? — Я с досадой вздыхаю и снова сажусь напротив него.
— Однажды я был влюблен. В младшую сестру моего лучшего друга. Клише, правда? — Я мечтательно улыбаюсь. — Она была единственным человеком в моей жизни, который верил, что я могу быть кем-то иным, чем хладнокровным вором. Что я способен на большее, чем просто тьму. Думаю, я доказал, что она ошибалась. — Я подавляю чувство вины, напоминая себе, что за верность семье приходится платить. Как и за все остальное.
Герхарт продолжает хмуриться, видимо, он не в настроении слушать истории. Но черт с ним, это моя версия пыток.
— Но в чем разница между нами? Я знаю, что я потерял, от чего мне пришлось отвернуться. И я до сих пор чувствую потерю каждый чертов день. — Каждый раз, когда я смотрю в зеркало.
Я редко говорю об Алёне и о том, что у нас было. Потому что когда я это делаю, когда я позволяю ей занять слишком много места в моей голове, я раскручиваюсь по спирали. Оттолкнуть ее было самым трудным, что мне когда-либо приходилось делать. Но прошлое невозможно переписать, поэтому я сосредотачиваюсь на том, что могу контролировать. Ее будущее.
— Что ж, Герхарт, наше время истекло, — говорю я, больше похоже на терапевта, чем на вора. Его глаза расширяются от ужаса, и он пытается вырваться из своих пут, тщетная попытка, учитывая его избитое состояние. Я почти сожалею, что наша беседа подошла к концу — нечасто я могу говорить так свободно. — Итак, вот что произойдет, — говорю я, предпочитая говорить об этих вещах прямо. — Я собираюсь выстрелить тебе в голову. Ты умрешь мгновенно. Завтра утром кто-нибудь в банке найдет твое тело, наверное уборщик или сотрудник. Твоя жена и дети о любовнице не узнают. Они подумают, что это неудачное ограбление банка. Трагично, но, по крайней мере, они никогда не узнают, какой ты грязный пес. Но мы знаем правду, не так ли?
Он издает жалобный вопль, но его мольбы остаются без внимания, я услышал достаточно. Я смотрю на свой телефон и несколько раз пролистываю его, чтобы убедиться, что деньги, которые взял Герхарт, вернулись на наш счет, где и должны быть.
Черный металл моего пистолета выглядит тусклым под паршивым флуоресцентным освещением.
— Это было по-настоящему, друг мой. — Я нажимаю на курок, не желая растягивать момент. Это чистый выстрел, прямо между глаз, он мертв за считанные секунды.
* * *
Мотоцикл грохочет подо мной, когда я завожу двигатель, вибрация утихает, когда я поворачиваю возле частного аэропорта в Женеве. У меня болят кости. Часы стояния на холодном бетонном полу банковского хранилища сделают это с тобой. Но менее чем через девять часов я приземлюсь в Нью-Йорке.
Я паркуюсь перед дверями ангара, внутри виден мой «Джетстрим». Спешившись, я снимаю шлем с головы и передаю его одному из стоящих рядом мужчин. Он погрузит черный Kawasaki в трюм самолета.
Черт, это красивый мотоцикл. Возможно, мне придется приобрести один красный, когда я вернусь домой.
Зачем еще один мотоцикл, если у тебя уже есть сорок?
Что бы заполняло пустоту.
Когда я перекидываю сумку через плечо и направляюсь к ожидающему самолету, внутри сумки гудит мой мобильный. Здесь, в Швейцарии, уже поздно, а это значит, что дома глубокая ночь — плохой знак. Но когда я проверяю свой телефон, это звонит не мой брат Андрей.
— Матис, что происходит? — требую я. Телефонный звонок означает, что что-то пошло не так, и я щедро плачу Матису, чтобы этого никогда не произошло. — Задница еще не вытерта?
— Нет, нет, — доносится отчетливый скрежет Матиса. — Маленькое дерьмо бросил ее как горячую картошку. Чуть в штаны не наложил, когда мы с ним разговаривали. Она действительно выбирает неудачников. — Он смеется, а потом заходится в приступе кашля.
Они выбирают ее, но я не утруждаюсь его исправлением.
— Так в чем проблема?
— Проблема в том… — Матис колеблется, что мне не нравится. Обычно он очень прямолинеен. — Алена позвонила Джанни. У меня нет всех подробностей, но…
Ему не нужно заканчивать мысль. Ты не позвонишь такому человеку, как Джанни Меро, если тебе не понадобится его опыт в утилизации тел, очистке или стирании сведений об убийстве.
В груди сжимается, тревога скатывается в горло.
— Просто скажи мне, она ранена?
— Нет, нет, совсем нет. Кажется, она грохнула кого-то.
Я делаю паузу, обдумывая это. Я знаю, на что она способна, — я сам ее тренировал, — но прошли годы.
— Следи за ситуацией, — приказываю я. — Я буду в Париже чуть больше чем через час. И, Матис, тебе лучше иметь ответы, когда я приземлюсь.
