Закат Заратустры - Владимир Гурвич

Мы познакомились два года назад; я пришел к ней на эфир. Только что вышла моя вторая книга, не могу сказать, что уж очень великая, но достаточно неплохая, по крайней мере, для того, чтобы ведущая литературного салона радиостанции «Восток» Елена Эленина пригласила меня на свою передачу. И когда кончилась ее запись, я уже понял, что влюблен.

Почему это случилось так быстро и внезапно, я не знал тогда и не знаю до сих пор. Не могу сказать, что в тот день я встретил неземную красавицу или она блистала невероятными перлами ума. Ничего этого не было; она была симпатичной, но не более, она была не глупой, но явно и не светочем человеческого разума. И все же я понял: я нашел ту, которую искал, и больше мне не нужен абсолютно никто.

Набравшись не то храбрости, не то наглости, я пригласил ее на свидание, и к моему величайшему счастью она, почти не раздумывая, согласилась. Это было таким неслыханным везением, таким подарком судьбы, что за весь обратный путь от радиостанции до своего дома я мысленно пропел весь свой оперный и эстрадный репертуар.

С той памятной передачи прошло два года, два самых счастливых и два самых непростых года в моей жизни. Наш роман начался очень легко, я бы даже сказал резво; уже на второй день мы оказались в одной постели. Мне все нравилось в Лене: ее голос, тело, привычки, манеры, как она движется, как она спит, как ест, как одевается, как смотрит на меня. Это было какое-то полное упоение другим человеком. Я не могу сказать, что до нее у меня было много женщин; но несколько достаточно пылких романов есть в моей коллекции. Я знаю за собой, то ли слабость, то ли достоинство; я очень влюбчив; женщины увлекают меня с какой-то волшебной силой. И все же я ясно ощущал, что на этот раз все было по-другому, совершенно иначе; если раньше чувства захватывали лишь какую-то часть меня, какие-то поверхностные слои моей не слишком богатой натуры, оставляя основание моего существа по сути дела не затронутым, то сейчас любовь проникла и в эту заповедную область, изменив там все.

Я давно принял историческое решение: не жениться. Не то, что я противник брака, каждый сам выбирает, как ему поступать, но я всегда чувствовал, что эта вещь не про меня. Хотя порой меня и покусывало одиночество, хотя порой у меня возникало желание разжечь в моем доме огонь семейного очага, наполнить его детскими голосами, но в тоже время я понимал: если это случится, моей свободе придет конец. Другой человек только одним фактом своего нахождения рядом со мной выступит как ее душитель; отныне я буду вынужден сопрягать все свои поступки с ним. И наблюдая за супружеской жизнью своих знакомых и друзей, я только укреплялся в этом своем суждении. Даже пример Игоря и Инны, где царило редкое согласие и взаимопонимание, не ослабляло моего негативного отношения к этому вопросу; я видел, как порой нелегко бывало Игоря совладать с собой, отказаться от чего-то важного и дорогого во имя выполнения семейного долга. Когда два человека соединяются друг с другом, то в результате этого союза появляется на свет третий человек, который состоит из частей первых двух; этот третий есть итог компромисса между ними. Каждый из этой пары ради ее сохранения вынужден пожертвовать какой-то частью своего я, причем, иногда эта жертва оказывается такой значительной, что можно смело говорить о гибели или тяжелом ранении индивидуума. Сильный подчиняет слабого – это вечный закон, действующий среди людей, погубил немалое их число, заставил отказаться от поиска собственного пути ради того, чтобы идти вместе одной дорогой. Но куда такая дорога может привести? На мой взгляд, только в никуда. А тогда зачем отправляться в путешествие? Не лучше ли каждому прокладывать свою колею?

Я отнюдь не считаю, что мои принципы являются универсальными, скорей они подходят лишь для немногих людей, но впервые они оказались поколеблены после встречи с Леной. Именно тогда в мою голову все чаще стала наведываться мысль о браке. Не то, чтобы она брала вверх над оппонирующими ей мыслями, пожалуй, в этом важном поединке они все же побеждали, и все-таки я сознавал, что если бы Лена поставила вопрос о нашем брачном альянсе, что называется ребром, я бы, не колеблясь, согласился. Но к некоторому моему удивлению она его не ставила на повестку дня наших отношений, хотя, несмотря на свои тридцать четыре года еще никогда не была замужем. Это обстоятельство меня немного обескураживало и даже обижало; я не понимал, почему она не горит желанием сочетаться со мной законным браком. Однако с другой стороны я был рад, что она не муссировала эту скользкую тему: сложившийся статус-кво в целом меня устраивали: я был с ней и одновременно на свободе. О большем невозможно было даже и мечтать. Конечно, брак давал более надежную гарантию, что я сумею сохранить Лену до конца моих печальных дней – а ничего другого я и не желал – но еще неизвестно, как бы мы жили вместе; совместное проживание на одной площади нередко становится испытанием, которое выдерживают далеко не все. То, что получается замечательно у любовников, зачастую плохо выходит у супругов; тут много факторов, влияющих на эти изменения и не о них сейчас речь. И я вовсе не жаждал так отчаянно рисковать.

Было еще одно обстоятельство, которое останавливало меня от решительного шага; Лена весьма прохладно относилась к моему литературному творчеству. Она отнюдь не зачисляла меня в плеяду лучших современных писателей, а считала меня сочинителем скучноватым и занудным, а мои творения – перегруженными назидательными и описательными пассажами.

Была ли она права? Это был как раз тот вопрос, на который я сам настойчиво искал ответа. Я был согласен далеко не со всеми тезисами ее рецензий на вышедшие из-под моего пера произведения; то, что она критиковала, зачастую мне представлялось лучшими местами, однако я старался, чтобы эти расхождения как можно меньше влияли на все другие аспекты наших и так не самых простых отношений. В итоге мы нашли выход из этого затруднительного положения, может быть, не самый лучший, но достаточно действенный; мы почти перестали обсуждать мои романы. Она больше не приглашала меня в свою передачу, я тоже не просился подпустить меня к микрофону, дабы поведать всеми миру о моем великом творческом пути. И все же каждую новую рукопись я прежде всего торжественно и с замиранием сердца вручал ей. И для меня было совсем неважно, насколько ее мнение квалифицировано и точно, для меня было важно иное: все, что я писал, я писал только для нее, а что касается остальных читателей, то прочтут ли они или нет созданное мною, было не столь существенным. Именно тогда я сделал это несколько неожиданное для меня, но по сути дела банальное открытие: каждый писатель пишет только для самого себя и еще для того, кого он любит, кто ему по-настоящему дорог. Конечно, речь идет о том случае, когда он создает или вернее пытается создавать литературу, мелодии для которой он черпает в своей душе, а не предназначенную для широкой розничной торговли беллетристику.

Пока я размышлял о наших отношениях, желание позвонить Лене выросло настолько, что я непременно сделал бы это, несмотря на наш уговор, если бы сейчас было бы немного меньше времени. Но шел уже первый час ночи, и она вместе со своими домочадцами, без всякого сомнения, спит крепким сном. Тем более мне было хорошо известно, что обычно она ложится спать довольно рано. Поэтому я глубоко вздохнул, зачерпнув легкими изрядную порцию насыщенного бензиновыми парами воздуха, и тоже поплелся к кровати. Один из самых странных, непонятных и самых печальных дней моей жизни тихо подходил к концу. А через несколько часов меня поджидал другой день, полный новых тревог и новых загадок.

Я проснулся довольно поздно, солнце уже во всю шныряло в моей комнате, забиралось в углы, карабкалось по занавескам и шкафу. Несколько секунд я наблюдал за тем, как хозяйничало оно в квартире, затем решительно подошел к телефону и стал звонить Лене. Трубку взяла ее мать, которая и сообщила мне, что Лена уже ушла на работу. Это было довольно странно, так как обычно она так рано не уезжала из дому. Но и на работе ее тоже еще не было, о чем сообщили мне длинные гудки. В течение часа я набирал ее рабочий номер через каждые пять минут в надежде, что она уже появилась на радиостанции, но всякий раз слышал все тот же безучастный к моим переживаниям зуммер. Что ж, решил я, волей-неволей придется заняться другими делами. А это значит, что мне надо во что бы то ни стало выяснить, что же случилось с Игорем.

Я сам не понимал, почему мне так упорно казалось, что это дело не терпит отлагательства, ведь Игоря уже нет, и я могу не торопиться проводить расследование о причинах его гибели. Но у меня было очень ясное ощущение, что его смерть имеет прямое отношение ко мне. Конечно, речь не шла о том, что он совершил самоубийство из-за меня; для этого у него не было никаких оснований: я не одалживал ему большую сумму, не спал с его женой, не был даровитей его, а потому ни о какой зависти не могло идти и речи. И все же его гибель и моя жизнь были связаны какой-то очень прочной нитью. Я не знал, почему он это сделал, но меня не отпускало ощущение, что корни его проблем, приведшие к этому роковому шагу, и корни моих проблем тесно переплетены. А то, что пока я не чувствую таких острых позывов прервать свой поток дней, ни о чем не говорит; просто еще не пришел мой час. А в этом вопросе предаваться иллюзиям просто опасно.